Книгу Василия Каменского «Степан Разин. Пушкин и Дантес. Художественная проза и мемуары» 1991 года издания я купила по случаю. До этого о Каменском я знала немногое: 1884 –1961, пермский уроженец, поэт-футурист, член хлебниковского союза «Председателей земного шара», прозаик, художник и авиатор. Дом-музей Василия Каменского в селе Троица под Пермью (где литератор провел свои закатные годы и уехал оттуда за десять лет до смерти) является местом действия и, можно сказать, героем рассказа Леонида Юзефовича «Колокольчик», входящего в сборник «Маяк на Хийумаа». Спустя несколько лет после «Колокольчика» я прочитала два исторических романа Василия Каменского и автобиографическую прозу. Думаю, несмотря на то, что сборник кажется чистой архаикой даже по времени издания, не говоря уж об эпохе написания, разговор о нем актуален для наших дней.
По роману «Степан Разин» я, наконец, в полной мере поняла, что такое проза поэта. Текст романа пересыпан, если не переполнен образами: «В песне Степан видел качельную страну, где на деревьях, высоких до неба, между ветвинами натянуты ряды струн, и ветер из радуг, пролетая, перебирает струнный стан пролейными певучими руками, а вершины, раскачиваясь, хранят протяжность отзвука». Художественная ткань этой книги — сплошная цветопись, звукопись и, если можно так выразиться, метафоропись. Иными словами, с точки зрения «как» роман написан хорошо — по крайней мере, оригинально, самобытно (последнее слово опошлили позже того, как жил и творил Каменский).
Но вся беда, на мой скромный взгляд, в том, что исторический роман должен содержать не только «как», но и «что». С «что» у Каменского получилось несколько странно. Он дал книге определение-неологизм «привольный роман». Ассоциация с разинской вольницей на уровне термина выстраивается. Но никакая книга определением и даже ассоциациями не ограничивается.
Привольность в тексте выражается чаще всего прямой речью. Это не диалоги — в разговорах участвует много людей, они перекликаются между собой, и все реплики автор добросовестно воспроизводит:
«Раскачался буйным вихрем, разбежался необузданным, красногривым степным конем по бескрайним степям, размахнулся Степан.
— Эй, держись, башка молодецкая!
— Ой, я хабба!
— Ой, я вва!
— Расплечись плечо непочатое.
— Крепи!
— Раздувай паруса!
(…)
— Не удержишь!
— Берегись!
— Разом перескочим!
— Эх, и ма, и ма!»
Авторы исторических романов, желая «удревнить» речь своих персонажей, часто коверкают слова, придавая им обманчиво архаичное звучание. Но Каменский, мне кажется, делает нечто другое — явная футуристическая поэзия с ее шершавыми аллитерациями проглядывает и в авторском тексте, и в «разговорных» фрагментах. Она несет не содержательность, а настроение происходящего. Точнее, наверное — то настроение, с которым писатель сочинял роман, мысленно «подстраиваясь» под разинскую эпоху. Эпоху как таковую показывают исторические сентенции в духе Михаила Покровского (1868–1932), советского историка-марксиста, лидера отечественных историков в 1920-е годы и главы марксистской исторической школы в СССР, автора труда «Русская история в самом сжатом очерке», в течение примерно десяти лет являвшегося единственным в стране учебником истории. Учебник всячески пропагандировал превосходство рабочих и крестьян над различными «королями и министрами» и был, по сути, не научным, а публицистическим трудом, полным ядовитых выпадов в адрес правящих классов. Покровскому принадлежала крылатая фраза: «История — это политика, опрокинутая в прошлое». В таком же духе писал свой роман Василий Каменский. «Шумовые эффекты» казачьего многоголосия, передающие у него взгляды народных масс, чередуются с историко-политическими пояснениями в насквозь революционной стилистике и фразеологии. Составить из столь разнородных текстов единое художественное целое не представляется возможным.
Издание 1991 года сопровождается прекрасным, по сегодняшним меркам, когда такие дополнения практически вышли из употребления, научно-справочным аппаратом: большой вступительной статьей Александра Никитина «Ветры предвестий» о жизни и творческой манере Каменского и лаконичными, но зато очень нужными комментариями. Они даны ко всем произведениям сборника. Научно-справочный аппарат — явное преимущество советских изданий перед современными массовыми. Именно из комментариев я почерпнула знание, что первое издание «Степана Разина» состоялось в 1915 году, а второе, переработанное и дополненное — в 1928 году. Не исключено, тогда «дух Покровского» и был добавлен в текст. К слову, многие из комментариев указывают на те или иные ошибки Каменского в изложении исторических событий. Вряд ли это были именно ошибки — скорее, он допустил сознательные отступления для большей колоритности.
Очень важен следующий комментарий:
«Зачинайте песню дружную! — это, как и многие другие стихи о Разине, были написаны автором раньше. Впоследствии они вошли в поэму о Степане Разине».
Роман еще и потому являет собой «прозу поэта», что в нем повествование то и дело перемежается песнями, которые «исполняют» все действующие лица. Возможно, Каменский для того и писал роман, чтобы использовать в нем все свои разрозненные стихотворения о Разине. Думаю, когда он включил их в поэму, результат оказался более удачным… Простите, но в романе вояки из вольницы «обмениваются» песнями, точно персонажи индийского фильма. Из индийской же мелодрамы взята и линия персидской княжны — той, что Разин утопил в Волге.
В других романах о Стеньке, что я читала — дореволюционного автора Даниила Мордовцева и советского прозаика Василия Шукшина, история княжны трактуется примерно одинаково: нижневолжские князьки откупались от казаков дарами, присовокупив дочь, чтобы вольница их не разоряла. Дары Степан принимал, а девушку бросал в воду — «не пригодилась». Скорее всего, так и было, если вообще было — в источниках сведения о погубленной княжне крайне скудны, возможно, это просто миф, созданный, чтобы подчеркнуть зверства казаков. У Каменского же Мейран — дочь персидского коварного хана, замышлявшего убийство Степана — но тот, как у Стругацких, «успел раньше». Красавица (какой же она еще может быть!) влюбилась в казака, он ответил ей взаимностью, она поплыла с ватагой к их родным берегам, но на Дону у Разина оставалась жена и дети, Мейран не хотела соперничества и попросила (!) Степана бросить ее в воду после разгульного пира. Над этим эпизодом, думаю, весь Болливуд плакал бы от зависти. Но даже такой поворот в духе жанровой прозы не смог превратить «Степана Разина» в полноценный исторический роман. Историческому повествованию как раз таки навредила цветистость и поэтичность.
Роман «Пушкин и Дантес» написан самую чуточку академичнее и тоже в идеологии своего времени (1928 год). «Приведенный диалог… отражает дань чрезмерной политизации отношений между царем и поэтом, что весьма характерно для социологических воззрений на творчество Пушкина целого ряда литераторов и ученых 20-30-х годов», — говорит комментатор. Наверное, из этих социологических воззрений и почерпнуто двухмерное устройство романа, где Пушкин назван не просто воспевателем свободы народной, но революционным вождем, о котором знает весь народ, которому верит, за которого молится… Сцены, когда не только мелкие чиновники (хотя бы умеющие читать!), но и мастеровые и швеи шепчутся о Пушкине как о грядущем освободителе, извините, просто смешны… Разве что Каменский «троллил» советскую цензуру? Но в это слабо верится. Во-первых, любая издевка противоречила бы надрывно-трагическому духу романа. Во-вторых, в те годы это было бы небезопасно. И в-третьих, Каменский ни в чем не проявлял себя как «диссидент». В начале 1930-х годов он написал также патриотическую поэму «Емельян Пугачёв», которую в годы Великой Отечественной войны Мариан Коваль положил в основу либретто одноимённой оперы, и эта опера была удостоена Сталинской премии в 1943 году. Следовательно, автор был искренен, когда живописал Пушкина символом борьбы за свободу.
«Подстрекательницей» в этом деле оказалась, вы не поверите, милейшая няня Пушкина Арина Родионовна. Не кто иная, как старушка-няня со спицами в наморщенных руках, говорит Пушкину: «Царь, что огородное чучело — на дню десяток раз качается. …Сам ведь ты мне сказывал, что в Одессе, в Кишиневе лучшие люди ухлопать царя собираются. И ухлопают». Далее старая крепостная и ее воспитанник мечтают, какое затем настанет благоденствие. В отношении Арины Родионовны допущен явный анахронизм и несоответствие историческим фактам. У Каменского она скончалась в Михайловском, глядя на дорогу и безнадежно ожидая своего мальчика. В музее-заповеднике Захарово рассказывают, что няня благополучно пережила михайловский период, вернулась в Петербург в семью сестры поэта Ольги (поскольку, вообще-то, была ее нянькой, а не Сашиной, а с Сашей просто жила во время ссылки в Михайловском, обеспечивала ему быт), следила за ее детьми, скончалась там и похоронена на Смоленском кладбище. Это редчайший случай, что известно место упокоения крепостной крестьянки. Но у Каменского её судьба складывается иначе. По-видимому, за этой ошибкой стоит намеренное придание повествованию большего трагизма. В сочетании с тем, что роман Каменского «Пушкин и Дантес» очень сильно педалирует тему нетрадиционных отношений между Геккереном и Дантесом, повествование бросается из крайности в крайность — то пафос, то скабрезность. К слову, как трактовать эти страницы романа в свете недавно принятого закона о запрете на пропаганду ЛГБТ в художественных формах?.. Впрочем, «пропагандой» в прямом смысле данную сюжетную линию называть невозможно. «Этим» занимаются исключительно нехорошие персонажи, причем занимаются не для собственного удовольствия, а как будто бы лишь затем, чтобы погубить Пушкина.
Радует одно: в «Пушкине и Дантесе» мало стихов. В основном приводятся эпиграммы Соболевского. Пушкинских текстов нет. Авторских — тоже. Не мог же Каменский писать «за Пушкина», как «за Разина»!..
Обычно я к автофикшену отношусь настороженно, но в книге Каменского именно автобиографические и автопсихологические произведения — повесть «Землянка» и мемуары — представляют, по моему мнению, наиболее интересное и гармоничное чтение. Они естественны как дыхание, просты, органичны и в лучшем смысле слова поэтичны. А воспоминания о детстве и молодости (и о воздухоплавании) — еще и содержательны. Почему с историческими романами получилось так странно?.. У меня есть единственное предположение. Писатель не может уметь все. Звучит некорректно — однако это факт…
В чем своевременность моего обращения к текстам Каменского, написанным почти сто лет назад?.. Как ни странно, в них заметны многие черты современной прозы. Это и «политизированность» текста, подводящая его к некоей концептуальной заданности, и тяга автора к различным экспериментам с формой слова. Пресловутая «проза поэта» сегодня значительно более популярна, чем веком ранее. Если тогда Каменский был в числе немногих экспериментаторов, то в наши дни, наоборот, экспериментаторами выглядят те авторы, что пишут «обыкновенную» прозу — не поток сознания, не комбинацию жанров, не скрытый или явный верлибр или стихотворение в прозе, не роман-монолог или роман-диалог… Порой складывается впечатление, что современные писатели готовы принести содержание в жертву форме — или хотя бы отодвинуть его на дальний план. В приоритетах — эксклюзивность самовыражения. Но всегда ли это лучший выбор?.. На примере анализа текстов давно почившего Каменского предлагаю своим современникам хотя бы задуматься над этим.
Если мы где-то пропустили опечатку, пожалуйста, покажите нам ее, выделив в тексте и нажав Ctrl+Enter.
