Места, где живем

Что для вас малая родина?

Малая родина — место изначального формирования, ближайшее пространство, заложившее основные матрицы ориентирования в мире. Вообще у меня есть концепция, согласно которой родина вообще, и малая, и не очень — это место, которое сформировало человека решающим образом, и таких может быть — и часто бывает — несколько. В этом смысле моей самомалейшей родиной, источником всех матриц следует признать двор (двудворье — два симметричных друг другу двора домов-близнецов) Красных Домов у московского метро «Университет» (родилась я на Шаболовке, но это осталось за пределами памяти, — а может ли считаться малой родиной то, что за этими пределами?), в смысле более расширенном — московский Юго-Запад от Воробьёвых гор — и далее к метро «Юго-Западная» включительно, и ещё далее — Москва целиком как, на самом деле, совокупность многих очень разных городов, но все они при этом неисчерпаемая Москва и все мои. Это вот «родина-мать». А есть и «родина-мачеха» — это Прага, район Ходов на её юго-восточной более-менее окраине (тогда — точно окраине), где первый раз закончилось моё детство (потом оно кончалось много раз, но уже не там). Полюбить её мне не случилось, однако в решающем формирующем воздействии отказать ей невозможно. Любить родину, особенно если она мачеха, совсем не обязательно, но её приходится нести в себе как собственную внутреннюю форму — даже постоянно её оспаривая, тем более, если нет.

Согласны ли вы с пословицей «где родился, там и пригодился»?

Ну конечно же, нет, тем более, что существуют огромные объёмы опыта, и моего и не моего, которые решительно опровергают этот стереотип массового сознания. Тем ещё более, что, как уже было сказано, родин как источников личности, по моему чувству, может быть несколько. Вполне возможно уехать в место, весьма удалённое от места рождения, и стать там совсем другим человеком, или, оставшись тем же, раскрыться и осуществиться совсем иначе. Примеры так изобильны, что их без труда вспомнит, наверное, каждый.

Случалось ли вам переезжать и подолгу жить в другом регионе, стране?

С пятнадцати до почти семнадцати лет — казалось бы, совсем недолго, но это время было решающе-огромным — я жила в Праге, поскольку мама вышла туда замуж; я закончила там школу — и с огромной освобождающей радостью вернулась в Москву, эту радость, её силу, новое, ошеломляющее открытие своего изначального пространства (которого до тех пор, живя в своём московском дворе, я не замечала вообще, будучи занята внутри себя совершенно другим) не забуду никогда. Пражский опыт был сложным, я очень долго оценивала его как негативный; травматические аспекты там и вправду были (прежде всего потому, что было трудно ужиться с отчимом, но не только) — тем более, что меня увозили «навсегда», и само это «навсегда» пережилось как беда и утрата (телефона в новой тогда пражской квартире не было, письма между Москвой и Прагой ходили долго, до интернета и электронной почты было ещё ох как далеко). Потом я всё время возвращалась туда — мама же осталась там, — и ездила вплоть до 2020 года, успев проскочить при последнем возвращении под уже опускавшийся железный коронавирусный занавес (мы вернулись 12 марта, 13-го, кажется, граница была уже закрыта), а теперь и вовсе не поедешь, и, как всегда, — что недоступно — то и неотступно, об этом больше всего и думаешь. Мне не случилось полюбить Прагу — не красивую туристскую, с которой тоже были свои сложности — а Прагу вообще и черновую, будничную, окраинную в особенности, — и даже установить с нею доверительные отношения. Прага для меня, по существу, — вся о несбывшемся. (Можно было, конечно, остаться и прожить чешскую жизнь, — но нет, нет, нет. Вот уж о чём не жалею, так об этом.) Я бы хотела, чтобы наши с Прагой да и с Чехией отношения сложились иначе, но вышло так, как вышло. Прожитое там время задало мне темы внутреннего внимания, мысли, воображения, вообще внутренних усилий, с которыми я живу по сию минуту; вот некоторые из них: отношения между чужим и своим; природа того и другого; устройство культур, причина их различий (именно тогда мне бросилось в глаза, поразив на всю жизнь, то, что культура — это система условностей, которые, в свою очередь, во многом определяют человека даже телесно); как и в какой степени культура формирует человека; вообще — степень формируемости человека, его пластичности и того, что в нём этой пластичности противостоит. Вот об этом думаю на разных материалах жизнь напролёт. Спасибо «родине-мачехе».

Любите ли вы путешествовать?

Очень. Это как чтение — только всем телом. И, подобно чтению же, — сопротивление ограниченности собственного опыта Похожи ли чем-то ваши места жительства или места, где вы странствовали? О, где мы только не странствовали! — от Мурманска на севере до Иерусалима на юге, от Барселоны на западе до Иркутска на востоке. Но сходство у всех этих мест друг с другом и с моим близнечным двудворьем московских Красных Домов усмотреть можно: всё это места человеческого обитания, доместицированное, обжитое пространство — каждое из этих мест кто-то видит как свой дом, и одно из моих любимых занятий, внутренних игр с самой собой состоит в том, чтобы попытаться увидеть места, чужие для меня, воображаемыми глазами тех, для кого они свои.

Что значит для вас дом — место, где видно разное или похожее?

Не очень поняла вопрос в этой формулировке. Я бы сказала, что дом — это место собирания всего пережитого, такой экзистенциальный аккумулятор. Матрица постоянного, на которой накапливается разное; кадр фотоплёнки, на который снимаются всё новые и новые изображения, образуя единственную в своём роде голографическую картинку. Вдохновляла ли вас ваша родина или место, где вы сейчас живёте, на что-то? Да практически на всё 🙂 На полноту жизни, которую я чувствую здесь — и больше нигде в такой степени не чувствую, потому что в этом экзистенциальном аккумуляторе действительно накоплено всё, и от него можно подзаряжаться жизненной силой практически бесконечно. Мирозданье — лишь страсти разряды, человеческим сердцем накопленной (с), и вот эти два обращённых друг к другу двора для меня — то самое сердце, только пространственное.

Хотели бы вы перенести чужой опыт в среду ваших соотечественников?

Конечно. Я была бы рада, если бы Москва и Россия обогащались всем самым конструктивным и разумным, что выработано в разных частях света, и уж если бы я что-то могла для этого сделать, было бы совсем здорово.

Расскажите об уголках и просторах, где вы любите бывать, где, может быть, у вас происходили памятные встречи — необязательно у себя дома.

О, это был бы очень-очень длинный разговор, тем более, что памятные встречи где только не случались, — но больше всего у меня, московского эндемика, их было, конечно, в Москве, она полна такими очагами смысла. Вполне возможно составить такую смысловую и эмоциональную карту города; и если бы взбрело мне писать мемуары, то лучшей их формой была бы такая карта с рассказом о каждой из точек. Совсем коротко, даже не штрихами, а именно точками — и лишь некоторыми, чтобы повествование не переросло в огромный трактат: кроме драгоценного Юго-Запада (включая метро «Профсоюзная» и «Академическая» и прилегающие к ним пространства), это Чертаново, Ивановская горка, Хамовники и вообще окрестности метро «Парк культуры»; Тверская, где прошло мамино детство; окрестности метро «Чистые пруды» и бульвары Чистопрудный, Покровский, Яузский; Покровка с Маросейкой; Кузьминки; район метро «ВДНХ» по обе стороны проспекта Мира; большие библиотеки: Историчка, Иностранка, РГБ — в девичестве Ленинская, и пространства вокруг них; метро «Павелецкая» и улица Кожевническая, где была лучшая из работ моей жизни — журнал «Знание — Сила», обитавший до переезда на «Третьяковскую» (её тоже в список) в палатах XVII века; окрестности метро «Кропоткинская» — в обе стороны от Гоголевского бульвара… о, список неполный (и это я ещё о Подмосковье не сказала, — а уж одна только станция Челюскинская, где было всё летнее детство, а ведущая к ней Ярославская железная дорога…), но из этих мест какое ни назови — всё пламя; яркий и жаркий цветной воздух. Помимо же Москвы, я очень люблю Санкт-Петербург и думаю, что для человека русской культуры, для полноты его символической жизни совершенно необходимы как формирующие начала оба города с их до противоположности разным (в обоих случаях высоким) напряжением. А мне вообще очень полезно бывает время от времени туда ездить под каким-нибудь — любым! — предлогом и просто жадно ходить по улицам — причём не только по интенсивному центру, который самим своим существованием собирает меня внутренне в сложный, но ясный порядок, а и по окраинам тоже, потому что лучше северного петербургского света, какого не бывает в Москве, человечество ещё ничего не придумало.

1. С пословицей согласен, но немножко парадоксальным образом: родился я в городе Кунгуре тогдашней Пермской области. Думал там и работать, но настало мобильное время — оттого бываю в родном городе крайне редко. А малая родина — она как матрёшка: глядя из нынешнего места обитания, такой родиной кажется весь Пермский край. Приедешь туда — родиной кажется родной Кунгур. В Кунгуре — переулок на Степана Разина. В нём частный дом, где я прожил первые лет пять своей жизни. Дом до сих пор стоит, даже в исправности. Там обитают моя сестра с семьёй. Или двор на улице Гребнева в том же Кунгуре, где я вырос — тоже родина, тоже малая.

2. Да. Как уже сказал, перемещаться случалось не то чтоб очень часто, но по географии довольно обильно. После института долго работал в Перми, затем денежек на подросшую семью не стало хватать, перебрались в Подмосковье, оттуда — во Владимирскую область. В те самые Петушки, куда не доехал Веничка. Сейчас работаю в Ярославле. По образованию я врач, но всю жизнь проработал в производстве лекарств. Отрасль развивающаяся, новые предприятия строят в разных регионах, потому если предложение интересное, я на него соглашаюсь и переезжаю. Хотя, повторю, делаю это не слишком часто. К работе привязываюсь и к сотрудникам. С переездами сложно было, пока дети росли. А теперь мы все взрослые, есть относительная свобода. По второй части вопроса — тоже очень интересно. Страна, конечно, у нас вся разная, но оттого особенно приятно увидеть места, сходные с теми, где ты вырос. Я сейчас про Владимирское Ополье. До невероятия оно похоже на родную Кунгурскую лесостепь — есть такая природная аномалия в юго-западном Предуралье: вокруг леса, а среди них довольно большой кусок холмистой степи с перелесками и нехарактерными растениями. Вот и Ополье такое же. Оно с запада на восток тянется примерно от Александрова до Коврова, а с юга на север — ну, допустим, от Клязьмы до Переславля-Залесского. Там много интересного: и места, и люди. Как работу доработаю, хочу дом там. На Урал уже не вернусь, думаю, всё ж.

3. Вдохновляет, конечно. Про детство у меня написано много, как, думаю, и у абсолютного большинства литераторов. Но новые места тоже интересны. В микрорайоне города Ярославля, где я сейчас живу, есть недостроенная железная дорога. Место относительно укромное, я там на работу хожу. И растёт у железной дороги громадная ветла. Под ветлой, начиная с апреля и до холодов, собираются люди, нашедшее себе вот такое место в жизни. Иногда часиков в шесть вечера возвращаешься с работы, они разгоняются. Утром идёшь трудиться к восьми — они похмеляются. Возникает особое чувство, граничащее с завистью. Про эту ветлу и тамошних ребят я написал большой цикл стихотворений, либо даже поэму. Хотя в целом пишу коротко. Вроде, опубликовать вот-вот должны.

4. Я лет двенадцать назад стал писать Бесконечную книгу. Именно о поездках по стране разными методами. Кое-что вышло уже. Например, книги «Десятая часть года» и «Тёмная сторона света» есть в журнальном зале; из многотомного опуса «Сибирский тракт и другие крупные реки» напечатаны отрывки; довольно много. Из тревелога, написанного к шестидесятилетию путешествия по Ополью Владимира Солоухина и названного «Тяжкие кони Ополья» тоже опубликовано на разных ресурсах почти всё. В позапрошлом году «Новый мир» опубликовал журнальную версию моей книжки «Те, кто могли быть Москвой». Это про города Поочья, бывшие когда-то столицами мелких княжеств, а теперь ставшие райцентрами или даже меньше, чем райцентрами. Таруса, Мещовск, Мосальск, Одоев, Белёв, Карачев, Козельск, Мценск, Воротынск (разные Воротынски, их несколько), Алексин, Перемышль, Болхов, ещё кое-какие местечки… Причём журнал сделал публикацию замечательно: вошло в номер примерно 2/5 книги, а посыл, атмосфера, сюжетные линии (ага, в тревелогах бывают сюжетные линии) сохранены полностью. Тут особое спасибо Ольге Ильиничне Новиковой. Отдельными книжками многое из перечисленного издано, но тиражи небольшие, на руках у меня почти ничего не осталось. А встречи в дорогах — это неизбежно. Как правило, добрые встречи. У меня есть традиция: отмечать рождение в регионе, автомобильный код которого совпадает с числом прожитых лет. Соответственно, сорок девятый день рождения справлял в Магадане. Ни друзей там, ни приятелей. Другой край света. Но ничего. Прошли сутки знакомства с городом (ну, чуть больше) — за столом нас собралось восемь человек, свежепознакомленных. Поздравлялись, угощались. Там вообще народ контактный. Так что ездить интересно, намерен продолжать. Сейчас, правда, больше катаюсь по семейным делам: внучка появилась, живут в другом городе. Сам тоже вот на заработках. Поэтому стало больше локальных поездок. Но это тоже хорошо!

1. Для меня как москвича малая родина — это те районы города, в которых я вырос: Юго-Запад, Солнцево и Чертаново (первые два — в большей степени). Если рассуждать формально, то, конечно, с этой пословицей я не согласен: человек может «пригодиться» где угодно, и здесь можно привести массу примеров. Но определённый резон, на мой взгляд, в ней есть. Наверное, уезжать (если есть такое желание или необходимость) всё же стоит «за чем-то», а не «от чего-то». То есть лучше сохранять о малой родине, как и о, скажем, друзьях детства или одноклассниках тёплые воспоминания, даже живя в другом месте и с другими людьми. Во всяком случае, если человек претендует на то, чтобы быть счастливым.

2. Подолгу жить в других местах не приходилось, а путешествовать я очень люблю. Люблю потому, что, попадая в другие места, становишься как бы сам немного другим, открываешь в себе какие-то новые аспекты. Поэтому самые интересные путешествия — подальше от привычных мест (и от привычного способа взаимоотношений людей). Дом для меня там, где любовь. Любовь к пейзажу, к людям, к архитектуре.

3. Безусловно. Всё, что я делаю (пишу стихи, занимаюсь организацией мероприятий, выпускаю книги других авторов), вдохновлено родиной (главное, не путать родину с действующей властью или отдельными её представителями, которые приходят и уходят). Из того, что хотелось бы привнести из «чужого опыта», это, например, уважение к согражданам (и самим себе), свойственное некоторым странам Запада (и часто не свойственное нам). А недавно побывав в Грузии, я понял, что хотел бы привнести в Россию непосредственность, доброту и гостеприимство грузин.

4. Если говорить о Москве, то мои любимые места — это уже упоминаемые мной район Юго-Запада, Солнцево (где прошли лучшие дни моего детства), исторический центр (Арбат и окрестности). Любимые города — Великий Новгород, подмосковные Звенигород (по крайней мере, он был для меня таковым до варварской его застройки лет десять назад) и Раменское, а также прекрасный город Батуми в Грузии.

1. Малой родиной считаю посёлок во Владимирской области, в котором я провёл своё детство. В нём живут мои самые светлые воспоминания, из которых часто растут и стихи. Одно из самых любимых моих занятий в школьные годы — мечтать перед сном, как я вырасту и разбогатею, вернусь сюда работать в школе и постепенно стану менять её к лучшему — займусь ремонтом лаборатории в кабинете химии, восстановлю своими силами заброшенную спортивную площадку, благоустрою наш двор вокруг дома, продолжу дело отца в столярной мастерской. Жизнь распорядилась так, что в каком-то изменённом виде я всё это делаю в другом месте, далеко от посёлка — но без сожаления, с тем же детским запалом и радостью. Сейчас мой дом — это я сам. Я родился в себе, в этом вот теле — если так, то, конечно же, я себе ещё пригожусь.

2. После окончания школы я семь лет жил в Москве, потом три года в Подольске, потом ещё два в Сергиевом посаде — регион один, но города очень разные и похожего в них мало, но в каждом из них я находил себя. Стало быть, мне не так важно видеть сходство со своим посёлком — мне нравится новое, а знакомое уже никуда не деть, оно живёт в памяти. Путешествовать очень люблю в походных условиях, ходил по рекам Карелии, Закарпатья, Сибири, Алтая, Забайкалья, бывал на Дальнем Востоке и в Калининграде, а ещё бывал в городах Финляндии, Швеции, Украины и Белоруссии. Каждое такое путешествие открывало сознанию новые виды восприятия и это безусловно меняло взгляд и мышление — именно за счёт своих отличий, новизны по сравнению со знакомым. Во многом эти путешествия и складывают моё мировоззрение.

3. Каждое новое пространство вдохновляет на то, чтобы перенести его в текст — устроить стихи в тех же координатах, расширить язык или углубить его, уплотнить или размежевать свою речь. Уверен, что мои соотечественники мыслили бы совершенно иначе, имей они внутренний опыт жителей других регионов и стран. И дело даже не в ином укладе жизни, на котором часто фокусируется внимание обывателя — дело будто в самом пространстве — в ландшафте, климате, акустике, составе воздуха и земли — в нерукотворных вещах окружения. Этот опыт запускает какие-то тонкие психологические процессы, выбивает восприятие из тисков привычного, исцеляет его мозолистую огрубелость.

4. В редкие места я целенаправленно возвращаюсь — обычно стремлюсь расширять границы увиденного. Но всё же есть одно такое как бы “место силы”, в которое меня тянет из состояния опустошённости и которое я покидаю будто наполненным. Это церковь Покрова на Нерли. Даже не она сама, а путь к ней — через поле и ветер под высоким небом — к белокаменному парусу вдалеке, она словно качается на волнах, особенно в июле — до сенокоса. Рядом есть небольшая запруда, где я обычно купаюсь — там в низине с воды на неё открывается какой-то совершенно неземной вид, которого нет ни на одной виденной мной фотографии. Люблю привозить туда друзей-поэтов — одна из самых памятных таких поездок случилась летом 2020-го года — с Андреем Михайловичем Тавровым, Никой Третьяк и её дочкой Аней — это путешествие вглубь диалога до сих пор очень живо в моей памяти.

1. В нынешние годы всё с корнем «род» звучит подозрительно. Куда переместился, там и пригодился. Моя биография мест состоит из кармашков, каждый из которых важен. То, что я родился на Камчатке и прожил там 6 лет не менее заземляет, чем то, что я прожил 4 года в Челябинске и т. д. Ну и что, что одно было раньше, другое позже. Внутренняя хронология нелинейна, место происхождения отращивается заново. Если оно одно и ты по-крепостному прикреплен к нему — то это невроз/травма/кабала.

2. Я много путешествую и смещаюсь в своем происхождении. Изначально из советской Камчатки, где жил 6 лет, потом мотался между Беларусью и Москвой, потом 4 года Челябинска, внутри полгода Камчатки опять (и последняя встреча с матерью), потом 2 месяца Владивостока, который должен был стать новым домом (последний отец звучал по телефону там), 7 лет Нижнего Тагила, 15 лет Екатеринбурга, уже 2 года Москвы с прорезаниями частых поездок. Если я не исследователь — я против сходства мест. Если я турист, то я пульсирую от разниц. Ничего не похоже. Если похоже — то внутри меня катастрофа, а вокруг — тоже. Я больше не верю в дом, потому что ему нужна основательность. А сейчас любого можно выместить телесно с любой территории — просто как непринадлежное тело. Все странники могут превратиться в иностранников.

3. Мои места говорят со мной, затягивают. Но я боюсь их долгой любви. 2 года я не в Екатеринбурге, но мне все больше предлагают дел оттуда — мол, покажи нам, московским-питерским, Екатеринбург наружей, побудь пограничником. Есть не вдохновение, но срез рецепций. Ты зависаешь в пространстве и в слое пребывания прозревают именные мысли, тексты — в других местах их нет; Перенос опыта возможен только при преломлении об колено нового места и инерционных реакций: мой радикальный опыт мелкосквоттирования, изготовления проектов в заброшках из говна и палок, атака акциями — всё это в сусально-полицайской Москве чинной проблематично будет бытовать, поэтому мало будет.

4. Я люблю и боюсь мест тоски, но они нужны — они проламывают твое внутреннее время. С детства я тренировался, чтобы проваливаться памятью-собой в ушедшее, неоставшееся. Поэтому часто, когда задумываюсь, копошусь мыслями, внутри меня стоит маленький пейзаж — какие-нибудь невзрачные переулки, дворы, перекрестки. И я думаю: «Эй, лунатик-Комадей, зачем ты туда опять пришел? Возвращайся! У тебя нет места!» Они настигают, их много, меня тоже много, мой внутренний простор наслаждается. Лучшие места — это ненужное между индустриальным, лесным, останками города по пояс: оно нуждается в нежности, хочу быть там, когда слаб и готов влюбиться.

1. Когда я слышу словосочетание «малая родина», то у меня сразу три слова возникают в сознании: Удмуртия, Камбарка, Ижевск. Я родилась в городе Камбарке и до сих пор провожу там каждое лето, в остальное время года живу в Ижевске. Что для меня малая родина? Да в общем, целый мир. Центр мира, как бы пафосно это ни звучало. Вот я на самом деле так чувствую, что центр мира для меня здесь, в Удмуртии. А где ещё можно жить? (это я такой риторический вопрос себе часто задаю). Мне очень нравится жить на стыке двух культур — русской и удмуртской. В моём случае, наверное, так и есть: где родился, там и пригодился.

2. Подолгу жить в другом регионе/стране не случалось. А путешествовать очень люблю. Если какое-то серьезное путешествие, то выбираю место, в котором ещё не была: хочется разных, не однотипных впечатлений. Но самое любимое — горы. Обязательно должна быть ежегодная встреча с ними. Это не отменяется! А дом — место, где видно похожее. Города, в которых я живу, очень похожи: это необычно, я считаю, что мне очень повезло с пространством. И Камбарка, и Ижевск устроены одинаково: огромный пруд (Ижевский пруд, кстати, самый большой искусственный водоем Европы), а вокруг него — город. Камбарка — это такой Ижевск в миниатюре.

3. Да только она и вдохновляет: в общем-то, мои стихи в основном пропитаны духом моей земли, в последнее время даже удмуртские слова стали в тексты прорываться: на самом деле так чувствую, что всё в Удмуртии — вода, деревья, птицы — всё говорит на удмуртском языке. Он для меня не родной, но сакральный. О Камбарке написала большую вещь, нигде пока не опубликованную. «Теперь вы меня видели» называется. На вопрос про чужой опыт, который хочется перенести в среду соотечественников, ответить затрудняюсь: скорее, наоборот. Мне хочется, чтобы о Камбарке, об этом моем мире, узнали — да и вообще об Удмуртии.

4. У меня два любимых места. В Камбарке это Кама. Слово «Кама» для меня — синоним слова «река» (а какая еще может быть река? только Кама). В Ижевске — частный сектор, он в 10 минутах ходьбы от моего дома. Мне очень нравится там находиться, потому что там есть почти все, что соответствует моему представлению об идеальном пространстве: лес, деревянные дома с палисадниками, овраги, высоковольтные вышки. И никакого асфальта. Только Камы не хватает, а так — идеально. И встречи там — на Каме и в частном секторе — всегда очень интересные: с кошками, с птицами и с ужами.

1. Вероятно, я плохо разделяю «большое» и «малое»; мой ум отметает эту условность как незначительную, потому что большая часть моей Родины, виденная мной или не виденная, для меня непредставима, слишком поразительна для моего ума, слишком вариативна, подвижна, немонолитна. Родина — «большая» или «малая» — для меня больше плод моего воображения, чем опыта, объект моей привязанности и моей принадлежности. Находясь внутри, находясь в утробе, я полагаюсь меньше на зрение и больше на слух и осязание, которые как раз очень родственны воображению. Я человек пригорода: не столицы и не провинции, не замкнутой локации со своими уникальным образом выстроенными горизонталью и вертикалью, со своим запахом, а транспортных узлов, автостанций и электропоездов. Они создают некоторую протяжëнную длительность, когда одну точку, где я находилась минуту назад, захватывает электричка и вместе со мной переносит в другую, размазывая вместе с пейзажем и огнями за окном. Поэтому «точка А» и «точка Б» никогда не свободны от влияний друг друга, поэтому одновременно со мной из места, которое я покинула, в место, в которое прибыла, неизбежно перенесëтся какая-нибудь деталь, какой-нибудь пристанционный ларëк, какой-нибудь прохожий в приметной шапке. Если говорить совсем сжато, «малая Родина» для меня — это дорога, которой я добираюсь домой. Нет, я бы не согласилась с предположением, что «пригодиться» я могу только там, где родилась. Я «пригождаюсь» в том и там, к чему направляю своë внимание, к чему по свободному выбору своему прилагаю осмысленное усилие, чему отдаю труд моих ума и рук. Безусловно, у того, к чему я прилагаю себя, есть свои границы. Но это границы не географические и даже не социальные. Это границы культуры, в которой я существую, которой владею и которая владеет мной, в которой я чувствую себя достаточным «аборигеном» и достаточно компетентной, чтобы понимать её и ценить, в которой неизбежно каждое моё действие (даже реплика в очереди к кассе!) является тем, что создаëт часть этой культуры: мгновенную, эфемерную, подобную многим, как один камешек в стене подобен другому.

2. Мой быт и моя жизнь в целом достаточно архаичны, принадлежат тому миру, где путешествия являются привилегией. Те, которые случались в моей жизни, были рабочими, поэтому остались в моей памяти пропитанными этим рабочим напряжением. Они никогда не длились дольше нескольких месяцев, никогда не выходили за пределы страны. Я могла бы сказать, что люблю путешествовать, если сделать акцент на том, что в путешествии куда-либо чуть ли не больше всего я люблю возвращение. Я очень привязана к дому как месту, которое подобно мне самой, поскольку мною организовано. Мне нравится, возвращаясь изменившейся, приносить вместе с собою образы неких новых ландшафтов в то, что было оставлено мною и дожидалось меня неизменным. Я видела север с его огромными монолитами воздуха, почти полотнами, состоящими из пустоты, его пространство, почти непроницаемое, сколько бы путешественник ни двигался в нём. Я видела яркий, концентрированный, как вкус цитрусовых, юг с колючими кустарниками, костистыми, как рыбий скелет. Не думаю, что они похожи между собой или похожи на мой пригород, но они все образуют во мне единство памяти. С другой стороны, все пригороды, все города-спутники, в которых я также часто бываю, похожи между собой. Их привычный для меня ландшафт — это, как я уже говорила, интенсивный и грубый стук электрички, глубокая талая снежная грязь автостанций, выхлопная взвесь из подбрюшья автобуса, шаурмовни и «Ремонт телефонов», лотки с дынями-яблоками летом и хурмой с ноября, перекрикивания мигрантов, дорожных рабочих, торопящихся женщин с маленькими сонными детьми. Это такой немного «Чунгкингский экспресс» Вонг Карвая, но мрачнее и холоднее, куда более тëмных оттенков и с иными тональностями окриков, ругани или смеха. Мой дом — место, где при всей монотонности, при всей повторяемости объектов, их облика и функциональности, при том, что я всегда могу почти предугадать содержание любых случайно услышанных разговоров в любом месте, возможно увидеть или самому привнести что угодно неожиданное, в том числе из собственных путешествий, реальных или сновиденных. Иногда для того, чтобы быть поразительно неожиданной, вещи достаточно появиться не в том месте или не в то время. Это может быть совсем незначительная, может быть, вызывающая исключительно жалость вещь: вроде кожуры апельсина, которую кто-то бросил под ногами у тополя, и в чистой ноябрьской тьме это выглядит — как подношение, как кумирня, как экзотический бирманский храм.

3. Меня вдохновляют разговоры людей, которые они ведут со мной или друг с другом, и меня вдохновляет уединение. Возможно, что именно уединение — больше всего. Ландшафты, которые мне привычны, город и пригород, мне дороги, вероятно, тем, что они медленно изменяются, своей повторяющейся предсказуемостью и монотонностью. Эта инерционность больше всего подходит моей психической структуре: мне нравится знать, что, изменившись сама, я вернусь в неизменное и, значит, те изменения, которые я неизбежно привнесу, будут отчëтливо заметны хотя бы мне. Ещё дело в оптике, дело во внимательном интересе: мне нравится угадывать (и ещё больше нравится ошибаться), что именно я увижу, выйдя взглянуть на вроде бы ожидаемое с неочевидной и не всегда легко достижимой точки обзора. Например, меня всегда привлекало выбраться посреди зимы на середину замëрзшей реки и взглянуть на берега; летом сделать это спонтанно и по вдохновению труднее, разве что вплавь, но при этом уровень зрения, и перспектива, и вся совокупность сенсорного восприятия будут ещё более отличаться от каждодневно обычных. Я думаю, что любой опыт — осознанно или случайно, по естественному ходу вещей — можно перенести в свою среду, если он уже был присвоен самим собой и стал частью обихода и самой личности. В моём случае у меня не было опыта какого-то отчётливо, обострëнно осознанного желания провести дефиницию, отбор, целенаправленно изменить что-то одно на что-то другое. Но я неизбежно это делала, даже хотя бы просто воспринимая, изумляясь чужому опыту и инкорпорируя его в свой как практику и привычку. Для этого мне было достаточно даже не путешествий, а хотя бы разговоров, способов их вести, откликаясь и переживая два опыта: свой и собеседника.

4. Я хорошо запоминаю пространства именно по тому, о чём и с кем говорила, там находясь, или читала, если была в одиночестве. Я могу вспомнить пляж с верблюжьей колючкой, растущей из песка, и песком настолько горячим, что бежать через него хотелось хотя бы с кружкой морской воды, чтобы на бегу остановиться и полить босые подошвы. Помню жëлтые ивы в ландшафтном парке — и тëплый густой туман от воды до белого неба. Помню автомобильный мост над рекой и мечущееся под ним огромное железное эхо: говорить было невозможно, но хотелось рассмеяться. Или ночной железнодорожный перегон с чëрным запахом креозота и копоти — и пронзительными соловьями, отделëнными друг от друга столбами с голубым холодным светом. Это последнее — одно из обычных, малопримечательных мест, просто увиденное в своё необычное время. Почти все эти пространства, произойдя однажды, продолжают происходить со мной всегда, становясь ландшафтом или самим субъектом сна, сопровождая меня в бодрствовании. Кажется, вместе со мной продолжает длиться и сопровождать меня, например, тяжëлый запах цветущих венериных башмачков, чëрной земли вокруг ложа ручьёв и оврагов. Если покинуть эти дальние оконечности пригорода, состоящие из дач, лиственниц, воды, глины и собачьего лая, будет город, который на мне отпечатан не меньше: в зрении, обонянии, слухе, на самой коже. Не меньше тех дачных прогулок по малолюдью я знаю и люблю город: короткие переулки с ревущими воздуховодами и подтекающими кондиционерами, которые обычно стараются миновать поспешно, дворы с припаркованными машинами и котами — непременно который-нибудь из них, подрагивая кончиком хвоста, оставит на колесе грязную ухмылку. И тоже автомобильный мост с примëрзшими к поручню рукавицами и закристаллизовавшимся дыханием копоти и выхлопа. Я знаю, как бы ни изменилась, я так же буду очень хорошо подходить «городу и пригороду»; я часть этих мест, безымянный элемент пейзажа, пешеход, переходящий мост, если кому-то вздумается в который-нибудь случайный миг навести на мост фотоаппарат.

1. Малая родина для меня — несуществующее понятие. Родина не бывает большой и малой, она одна. Смысл пословицы «где родился, там и пригодился» я с детства не понимала: разве человек — это молоток, зонт или правило из учебника, чтобы кому-нибудь пригодиться? Человек самоценен, и ценность эта не зависит от места, где он живет.

2. Я несколько раз меняла место жительства — за 30 лет успела пожить в нескольких городах, еще с десяток городов посетила в качестве туриста. Путешествовать очень люблю, жаль, что не всегда для этого есть возможность. Трудно сказать, похожи ли между собой места, где я жила — наверно, в той мере, в какой все провинциальные города России похожи друг на друга. А дом для меня — это не про похожесть и различие. Дом — это то, что ты выбираешь для жизни сам (в широком смысле). От квартиры до страны. Дом, в котором ты живешь от безысходности, из-за отсутствия выбора, становится тюрьмой.

3. Все города, где я жила, вдохновляли меня на стихи. Не знаю, что следует понимать под чужим опытом, но перенимать новое всегда прекрасно.

4. Если под уголками и просторами понимать страну в целом, то огромное впечатление произвела поездка на Японское море, во Владивосток. С первого взгляда очаровал Питер — он для меня очень солнечный и весенний, как это ни странно. Очень уютным и светлым показался Белгород. Город юности — это Москва, где я училась и где как раз и происходили самые памятные и интересные встречи.