Строк, впрочем, будет много. Не в смысле объема книги (он-то птичкой-невеличкой на пару вечеров), а охвата. И вот как раз оглавление велико, подглавок изрядно. Так и хочется сказать — словарных статей. Что ж, можно и сказать, ведь перед нами — настоящая энциклопедия советского детства, летопись малых лет.
Кажется, сама поэзия устала от социального, от свалок, физиологии, быта и востребовала возвращения к тем словам-символам, что изначально связаны с поэтическим мироощущением. Именно на таких словах держится стихотворная ткань книги.
Герои принимают решение о своем собственном пути и вынуждены бороться за свои убеждения. Они сталкиваются с множеством трудностей и препятствий, но не отступают и продолжают бороться за свои идеалы.
Итак, Петр Антонович Абраменко родился двенадцатого октября две тысячи первого года в Челябинске. Учится (а, может, уже закончил) на кафедре лингвистики и перевода в ЮУрГу, сочиняет музыку, пишет стихи (иначе бы мы тут не собрались), живёт и здравствует в Челябинске.
Название романа не только вызывает в памяти образ раскаленной степи, но и напоминает о кровавой судьбе калмыцкого народа, ведь «красный океан» символизирует ад в калмыцкой мифологии.
И расчет мой не на литературную тусовку — на читателя «обыкновенного», но любопытного и ищущего, коим считаю и саму себя, постоянно вопрошая: для чего вообще в стихах видеть больше, чем буквы и смыслы на поверхности матовой страницы.
При прочтении я ловил себя на мысли, что по этим материалам можно снять хороший фильм ужасов. Сюжеты нетривиальные, в отличие от большинства российских современных «ужастиков». Сюжеты нетривиальные, в отличие от большинства российских современных «ужастиков».
Мир рассказов этого автора небезопасен: зыбок, ненадежен, здесь ничему нельзя верить. Сон, морок пропитывают, отравляют реальность. Герой блуждает в тяжелом тумане, страдая от одиночества и безмолвия безучастного мира.
Выход второго романа и свидетельства идущей работы над третьим — это прекрасный повод, который нашла Ольга Балла-Гертман, чтобы внимательно расспросить Галину Калинкину об устройстве её книг и вообще о корнях, ориентирах, принципах и смыслах её литературной работы.
Многие помнят талантливую девчушку, что задорно спела вместе с «Калиновым Мостом» песню «Родная», после того как стала финалистом Всероссийского конкурса юных талантов «Синяя птица». О музыке, философе-космисте Н. Ф. Фёдорове, авиации и народном пении с Алёной Коротаевой поговорил Николай Милешкин.
Важно — то, что новый роман Алексея Радова, вышедший из печати в начале недавно прошедшего лета, как утверждают уже успевшие высказаться о нём рецензенты, свидетельствует о том, что его автор существенно изменил свою творческую манеру.
Отсылая к детству героя, время останавливается, как в стоп-кадре, а упоминание морфина указывает на перекрещивающуюся реальность. В сознании Константина сливается настоящее и прошлое, реальное с иллюзорным.
Свобода может принести одиночество, неопределенность, сомнения. Нет решений правильных и неправильных и нет полной безопасности, с этим придется смириться. Единственный критерий успеха — живет ли человек собственной жизнью
Текст перестаёт текст быть нарративом, рассуждением, назиданием — и становится стихом. Да ещё так долго шли за всем этим, а в конце итог не нов: «Все вопросы остаются без ответов»… Возможно, смысл растёт с каждым новым человеком, который её прочтёт.
Привокзальная площадь. Багажное отделение. Дорога уходит влево. Асфальт старый, потрескавшийся, истертый, песок просачивается, трава пробивается. Дома, за домами тянутся железнодорожные пути,..
В пятьдесят можно остаться такой вот девушкой: веселой и зажигательной, с острым восприятием, бесконечными идеями и детской наивностью, шутками по любому поводу и самым искренним общением.
Пока гремел гром и сверкала молния, этажом выше откидывалась крышка концертного фортепиано, это странная девочка отрабатывала свое ежедневное наказание, — этюды Черни.
Метки, знаки, зарубки… Вместо сосудистых волн, завораживающих послевкусий, радуг перед глазами… Всё — точно холодные следы античных радостей и трагедий. Неужели одна только игрушечная отсидка может так перевернуть значения?
Говорили, что ручное производство бархата губительно для легких, и среди рабочих мануфактуры было много туберкулезных, и таким путем смертельная болезнь, жадно удерживаемая порами лионского чуда…
Миновали слои времен, миновали, точно оплавленные волны воска, погруженные кем-то в очаг. Горящие драконы слизали эти волны, как густые капли сливочного мороженого, растворили, опустили.
Идеальный финал! Но идеальные финалы хороши для сказок, а мы с Олегом Яковлевичем прожили то, что прожили, и это можно назвать чем угодно, кроме сказки. Я не зарыдала.
Отправив в рот кусок запеканки, я снял оба колпачка и подключил штекеры. Второй капризничал: отходил, вечно зарастал вокруг волосками, и те мешались. Пора уже было идти в сервис, но я откладывал…
Это была самая дорогая собачка элитного посёлка «Барашек», в котором Туровы свили своё семейное гнездо. Чёрный внедорожник. Красный спортивный автомобиль. Собственный особняк с бассейном. Сказка. Мечта. Журнальный глянец. Всё так, но…
Завтра снова на работу. А сегодня есть время выйти за едой и даже сделать круг вокруг дома. И я шла, как вернувшийся с войны солдат. Выносливым, бесконечным, ровным шагом. А вокруг тополя встречали первый осенний заморозок.
Иногда всё же не стоит высказывать опрометчивые предположения вслух. Удары под конец взбесившегося воздушного хлыста твёрдо вознамерились сбить Ходоков с ног, погрести под снегом их тела, сдавить лёгкие, лишив способности к дыханию…
Авторское определение «парапама»: среднее между текстом и парапланом (это такая «лыжина» в безвидный воздух, залезать целиком и в нём летать). Техника возникла в миллениум при освоении слепого навыка набора на клавиатуре текстов
А через много лет меня взяли юнгой на ладью, на настоящую и при этом поморскую ладью. С парусами и с настоящими мачтами, бушпритом. И с поскрипыванием, как у Роберта Льюиса Стивенсона, рей. И с пеньковой веревкой. И с зюйдвесткой.
Никто не верит, что он там был. Ведь эту малину через две недели закрыли. Деньги таскать негритянкам! Больно жирно для советского трудящегося. Ничего, и со своими поживешь, от тебя не убудет.
Мелкоморщинистая поджарая кондукторша с ассиметричной стрижкой, непарными золотыми серёжками и длиннющими сверкающими ногтями отрывает билет.
Нет, такое понимание солнца не годилось: оно закрывалось, едва успев раскрыться, и исключало всякую возможность дальнейших изысканий, и главное, путешествий. Так я могла странствовать и рядом с кухонной газовой плитой.
Взлетевший из-под ног вальдшнеп воронежской степи или так и не встреченные онежские волки явились причиной (или, возможно, соучастниками) поэтического процесса. Это, наверное, экопоэзис чистой воды.
Вместо коммуникативного языка прямого взаимодействия с тварным миром мы выучиваем жестовый язык причин-следствий — как чужаки в стране, запертые в кругу знакомых и безопасных мест, оставаясь глухими к жизни коренного населения.
Поэтому подлинностью остается лишь тело. Мир сосредоточился вокруг него. Тело как объект. Тело как улика. Тело как тренд. Тело в парадигме вечности. Индивидуальное больше не определяется структурной или функциональной организацией тела или мозга, которые понимаются как конечные физические объекты и как таковые поддаются копированию.
От такой перспективы хочется криком кричать, пусть зная наперёд, что это бессмысленно: хоть размышляй, хоть кричи, а «в зоне щучьего веленья», «у нас», результат один — роковое совпадение размышленья с криком.
Поэзия Юлии Пикаловой, с которой я познакомилась благодаря выходу книги стихов «Первая», стала для меня настоящим открытием последних нескольких лет. <...> … Я уверен, что очень многие читатели и критики разделят мои восторги.
Двадцать восемь мини-историй об одном дне из увлекательной жизни сестричек-свинок. Эти весёлые свинки никогда не скучают! Каждая стихотворная история — отдельная забавная игра-сценка для ребёнка. Рекомендовано для детей в возрасте до 7 лет.
