Маленький бог взобрался по лестнице высоко, почти на небо, повесил на ветки нововесенние украшения — снежинки. Яблоневый цвет.

Маленький бог взобрался по лестнице высоко, почти на небо, повесил на ветки нововесенние украшения — снежинки. Яблоневый цвет.
Взгляд поднялся на грязные облака. Проткнуть бы их иголкой. И пусть вода льётся, топит. Пусть будет вселенский потоп. И всё. Я даже согласен принести себя в жертву.
А жизнь — взломает противоречие изнутри и свяжет, не замечая никаких преград. Последняя великая философия — экзистенциализм, это знала и на это опиралась.
Заканчивался ещё один день из отпуска, с трудом выпрошенного для прощания. Леонид ехал хоронить Кешу, друга-вахтовика. На работе заверил начальство, мол, туда и сразу вернётся, пить будет в меру.
Маэстро поднимается на фляге в полный рост, показывает публике наручники, которые более не сковывают его запястья и спрыгивает на пол. От толчка, тяжёлый бидон качается и падает на пол, выбивая из паркета щепу.
На пляже она появилась уже взрослой собакой: здоровенная чёрная немецкая овчарка с примесью какой-то тёмной демонической сущности. Слепая. Неизвестно откуда пришла, но с первого дня своего появления она получила статус авторитарного хозяина пляжа, не смотря на свою незрячесть.
Деревня выглядела вымершей. Тишина стояла ненормальная, и это меня напрягало. Очень напрягало. Даже петухов слышно не было! То ли съели их всех, то ли они, несмотря на свою дурость, сами попрятались от греха подальше.
Линда роется в своей сумочке, достает оттуда красную коробочку, перевязанную золотистым шнурком.
Можно было бы предположить, что бессмертие мучительно, как болезнь, но в голом мире осознание мучительности, как и простой радости, размыто, рассредоточено в вечных облаках и тумане. И лишь единицы, последние, ещё стареют.
Часы отсчитывают минуты, как слезы на сдачу времени. Ангелы семнадцати наречий знают твой личный язык. Тот, на котором говорил ты один в детстве, и мир отвечал. Поэтому они курлыкают, и их сравнивают с голубями.