Ледяные лепестки майской прохлады укрывают наготу лишь на лету. Слизанный сахар яблоневого цвета, жирное мороженое земли. Лампа делает селфи в окне, солнце играет в прятки. Ночь свайпит звезды налево. Лунный плащ Золушки тает на бегу. Растворяясь в утре. Провожая ее взглядом, невольно думаешь, что день будет возможен лишь для тех, кто не заметит его минут.
На глубине сна заплетается язык. Что-то хочешь сказать, да выходит мало и туго. Ты только зритель. Собственно, как и на поверхности.
Как прекрасно, когда туба тихо играет низкую ноту! Мне кажется, что на ноте сидит жук, и я слушаю эту ноту, а потом беру жука и пересаживаю на другую ноту.
Шнитке о Прокофьеве, воспоминания Ростроповича.
…сначала есть иллюзия, что
вместе, потом — что
по отдельности.
Йегуда Амихай (перевод Александра Бараша)
Наркоз слез.
Частично запомнил один кошмар, он же — инвариант «мне еще сдавать зачет по алгебре». Оказывается, что мне нужно заново закончить, учиться в школе. Почему, логика уже забылась (а жаль!). После первых смешков понимаю — это же опять учить всю геометрию, физику, химию, которые, так радовался, скинул навсегда. Да я и отупел так, что уже не осилю! И на последнем звонке в 50 гулять? А потом выясняется дальше. Что в школу ходить в районе бабушки, где не только в детстве жил, но и, оказывается, прописан. Это — а сон проходит где-то на южных островах — лететь. Копеечно совсем, минут 45, как из Вьетнама в Лаос, но лететь. И дома там, конечно, сто лет как нет — жить в общежитии. Ужас еще! Где в общих комнатах ничего нет, а вот ту же подушку замешивают-отливают каждый раз из порошка типа бетонного (это типа реализации метафоры «грызть гранит науки?» и «стоптать железные сапоги», откуда вообще? Или же просто про напечатанные на 3D-принтере дома на днях попалось). Ждем с бабушкой, приходит специальный человек, в наволочке же приносит тяжелый сырой серый порошок, бетон и есть. Я спрашиваю, а можно один раз сделать подушку и на ней спать, не таскать каждый раз? Он — пожалей свой позвоночник, посадишь же! Тут я проснулся, без искривления его, но разбитый весь.
Нежно подгоревшие бока облаков.
Мыши на даче съели воспоминания, а я все проглотить не могу.
Песок из старой детской песочницы пустили на строительство, замешали в бетон. Откопалась — очень глубоко — одна кегля от городка и один кусок красного пластмассового (помню!) замка. Археологические раскопки. С рифмой — город и городок. Так детство на прагматику пошло? Сказал бы иначе — все из детства, оно и сейчас держит. Как и строчка Летова «пластмассовый мир победил» значит не победу симулякров на самом деле, а — победу в детской игре, игрушек, победу детства.
Наш дачный работник украинец, то есть румын, как он сам себя называет, Миша рассказывает маме, как в детстве мама оставила его с хлебом и молоком дома. Выползла змея, стала пить молоко, он ей голову гладил, «птичка! Птичка!».
Вот и мифологический образ летающей змеи, дракона.
И что раньше в каждой избе была змея, домашняя. Их не убивали, если не начинали пить молоко у коров.
На коленях, сложив ладони — в руках у человека не молитва, он греет теплом ладоней и дыханием слов росток.
Раз в неделю я хожу в поселковый магазин, покупаю сигареты, кофе и что-то из еды. Продавщица Лена здоровается и благодарит за покупку, улыбаясь. Это как раз то общение, что мне нужно. Если она спросит, как дела, мне придется ходить в другой магазин, дальше.
Улитка тащит радугу на спине.
Животные такие любопытные. Стоило только залить цемент. В прошлом году побегала кошка. В этом, из-за холодов, завоз кошек еще минимальный. Так хорек потоптался. Как кошек в новый дом запускают. Закладной камень. Печать зверя в хорошем смысле. Если нет детской ладошки.
Самолеты это летающие звезды. А звезды это самолеты на пенсии.
Как дивно рифмуются книги. Всегда чередуя — для рецензии или для себя, на бумаге или с ридера, философия или роман — взял Адальберта Штифтера. Мало того, что австрийский Торо о природе, прогулках, просыпании сада после зимы, как у меня сейчас холодным маем за дачным окном, так и про бедуинов и Атласские горы, где был меньше месяца назад.
Я бы продавал дачные закаты холода дороже Ротко.
Шмели тучными полетами косплеют пролеты вертолетов на парад 9 мая в Москву. И миссии майских жуков на звезды цветов. Moondust пыльцы.
But no, I was out for stars;
I would not come in.
I meant no even if asked;
And I hadn’t been.
Роберт Фрост.
Получаю письмо от писателя, о книге которого недавно написал. Многообещающее начало:
Думал, как тебя отблагодарить за материал о моей книге — его уже прочитали многие мои знакомые и их знакомые, и не придумал ничего лучше, как прислать «рукопись» нового сборника.
Лучшее музыкальное описание оргазма — это проигрыш в концертной версии Light My Fire.
Нацедить и сохранить эту любовь, засушить на зиму.
Понятно, что в «доче» даже больше любви, чем в «дочери», но как же мерзко она упаковано. А все мерзкое любят больше. Как в послед запелёнато.
Дача, лучшее русское изобретение. Лучше интеллигенции.
За мои взгляды уже бьют. Спросил у человека, знает ли он Эволу и Генона. Результат — швы на руке (толкнул в запале, сзади стекло). Очень смешно, буквально по мему «Мирно сидели, пока не начали обсуждать особенности пейзажной лирики у Пришвина». И ведь человек — кандидат наук, преподаватель. И даже если и не традиционалист, то взглядов со мной политических схожих. И политику с ним уже обсудили, и как мои тексты уважает, несколько раз он высказался. А вот на Геноне алкоголь сыграл. Очень смешно, правда. Я даже не обиделся. И даже еще смешнее, ибо ровно утром того же дня во мне по медицинской надобе сделали две небольшие дырки, кое-что вынув — а ночью вынимали стекло, количество дырок увеличив. Хотя правой этой рукой писать сложно. Зато новый мем в узких кругах родился.
У меня хватает сил только на какое-то подлатывание жизни. Она валяется разбитой, а я иногда осколки в одну кучу смету.
Кандидат иисусоведения.
Джим Моррисон, самосовращенный американский подросток.
На звезды всегда смотришь, как ребенок первым взглядом на погремушку в руках матери.
Укутай и убаюкай нас, Мать Ночь. И нежно задуши во сне на рассвете.
Самолет оставил след под звездами — смайлик.
А огнями мигает, будто жабрами вздыхает, плавниками плывет. А мы мальки в придонном песке смотрим, мечтая, на больших небесных рыб. Ставших маленькими, как от старости.
Люди мечтали о христианстве, анархизме, социализме, Розе Мира. А выбрали жить при капитализме. Напоминает то, что бывает с детскими мечтами во взрослом возрасте.
Прочел книгу интервью. Приятно узнать некоторых людей с умной стороны. Что некоторые глупы, впрочем, тоже приятно.
Сажал на даче саженцы. Купленные, от маминой подруги, да даже в магазин сходил и там на рынке купил. Они переживут меня. Мне кажется, это очень правильно, что дерево переживет человека. Красота и тишина должны же когда-то наступить после криков, суеты и зла.
Ремонт, мама разбирается, выбрасывает все старое. Я отстаиваю, возвращаю. «Помойка, барахольщик, зарастешь». Ее страсть выбросить все, моя — все сохранить. Потому что ей не нравится ее прошлое? А мне будущее да и настоящее?
Матушка Смертушка.
Ключ от электрической гейши потерян где-то в районе токийских дренажных каналов, там, где с попытки сладкой N совершил двойное самоубийство синдзю Дадзай Осаму.
Перепостил из фб-воспоминаний мою подборку цитат из Чорана о музыке. И — волна критики! «Где у Бетховена гнев увидел?», «Моих самых любимых обидел» и «Замечательно, но все-таки поэзии, и довольно размытой, у него в разы больше, чем философии. Подозреваю, что проф.музыканты посмеялись бы, философы пожали бы плечами». При этом на оригинальный пост несколько лет назад был восторг, перепечатки. Люди за время пандемии прочли что-то лучше его — или же привыкли уже ругать все? Я же подумал, кто может быть лучше Чорана. В этом жанре — только Паскаль. Да и то он иногда более оголтелый, как Розанов, и баласта больше, не помешал бы — скажу в духе Чорана — хороший (само)редактор.
«Музыка, эта система прощаний, похожа на физику, исходной точкой которой являются не атомы, а слезы».
Мы падаем быстрее звезд.
Человек, абсолютно уверенный в своей правоте. Всегда. Моя мама. И если она ненароком устроит ядерный апокалипсис, в этом, конечно, не буде никакой ее вины. Но, очевидно же, будет моя.
«Мнение же, утверждаем мы, направлено лишь на то, чтобы мнить». Платон в «Государстве» — совершенно справедливо — разделяет знания и мнения. Когда знания достигнут своего предела, мнения исчезнут вслед за «я», вся эта никчемность растворится в истине.
«…Иногда душа находится в замешательстве и не способна что-либо разглядеть». Так и видишь ее выглядывающей из-за плеча своего тела, как испуганный ребенок. Окликнуть, погладить по головке, обнять.
Самолет высоту набирает, как член встает.
Спросили про японский вклад в мировую теорию литературу. А назовете ли хотя бы одного всемирно известного японского философа, спросил в ответ? Нет. Да, у них была и есть своя философия, буддийская. А в европейском понимании — нет. Не только очень разные сферы (язык западный и восточный), но и мышление иначе работает, мне кажется. Интересуют или очень конкретные, практичные вещи (как, грубо говоря, машину или плеер удобной сделать), или совсем дикая абстракция (Великая Пустота и т. д.). Наше западное мышление же, в этой сфере координат, где-то посредине находится.
Спросил, что любопытно тоже, незнакомый фрэнд, с которым не знакомы, не общались ни разу. А вдруг начал пытать о таких вещах, без пожалуйста и прочего. И это не невежливость — это видно, слышно, а — просто он читал, думал сам, и вот вынес на поверхность как бы давний внутренний диалог.
Люблю моих фанатов, они гораздо лучше тех как бы знакомых, кто за 4 дня 3 своих книги мне впарить пытались, так или иначе (на жалость, даже на обиду или такое типа «решил подарить книгу» давя).
Пушкин — наше все!
Кто не согласен — тому в табло.
Как я не понимаю эту страсть к юбилеям. Почти как желание каждого отписаться о том, о чем до следующего юбилея он ни разу не вспомнит.
В такси в тоску.
Бутоны жасмина над головой не отличить от звезд. Звезд-детей.
В древности у всех народов мертвецов снабжали крепкой обувью — путь-то предстоит неблизкий. Индейцев хоронили непременно в мокасинах, египтянам давали крепкий посох и сандалии, в «Книге мертвых» фигурируют «белые кожаные сандалии», в Лотарингии, пишет Пропп, на мертвых натягивали сапоги, в Скандинавии приготавливали обувь, годную для каменистой местности, и т.п. А у нас хоронят в обуви на бумажном ходу. Сдуть с ладони прах от листка. Пропись забудется, после нее столько построится.
В фольклоре пахнут не мертвые, а живые. «Он очень воняет! Он не мертв!» Сейчас запах отняли и у мертвых, и у живых, ибо запах — обнюхивание животных, знак фундаментальных свойств вроде страха, желания и т.д. — есть свойство целого. Люди, расфасованные на кьюбикалы, не могут пахнуть. Единственный дозволенный запах — продающийся в таких же коробках.
Еще Пропп:
У австралийского племени варрамунга юноша погружается в сон, а жрецы «во сне его убивают, вскрывают труп, меняют органы и вводят в него волшебную змею, которая воплощает магические способности».
— Не есть ли это операция шунтирования под наркозом или хотя бы введение зонда?
Перечитывал «Идиота». Детально помню, оказалось, начало, а конец очень плохо. В тумане, как сам Мышкин с Рогожиным?
В «Исторических корнях волшебной сказки», что в одной из версий сказки «Гусли-самогуды» гусли делаются из человеческих жил. Правильно, не только корпус сямисэна из кошачьих шкурок!
Дождевик из тумана, сигарета из кофе, эко-афро-парик изо мха.
А в лесу том не деревья стоят, а мертвяки. И двигаться им запрещено, а птичкам их щекотать на самых верхах рекомендовано.
Служанки ветра. Вуаль инициала. Инкогнитонимом томим.
Детство всегда свое и чужое.
Дождь как напоминание о пустыне.
Вирус и изоляция тому виной? Так изоляции давно нет. Политика? А когда она была легким делом. Но стало сложно общаться с людьми.
Пришел какое-то время назад запрос в Фейсбуке. Человека лично не знаю, на странице постов почти нет, общих друзей нет (а у меня их как раз многовато) — фрэндить не стал. Но человек явно читает меня, лайкает. Хорошо, принял запрос. И — через пару часов человек меня расфрэндил. Что это было, что в голове роилось?
После почти каждого поста приходят комментарии, которые я — просто не всегда понимаю, что сказать хотели, как мне на это реагировать.
Надо, видимо, постить только котиков. Но беда в том, что котика у меня нет, и я больше люблю собак.
Так, опять я что-то не то сказал.
Ворона каркает, как ржавая прищепка.
В Танзании в этих шлепанцах ходил, по пляжам, лесам, и ничего. 3 км по дачным просекам — и ноги натерлись в кровь. Российские дороги отстаивают свою славу.
А ведь самоубийство Смердякова все же животворящее. Раскаяния там почти не было, но было разочарование, скука от бездны. Так вот они спасительны.
Моя проза все время ходит в тени Розанова — с ним сравнивают в рецензиях. Сколько сам не говорю — Чоран, Юнгер, французские афористы, наши даже современные, до Останина и Чипиги включительно, нет. Клише мышления убьют его когда-нибудь.
Облачка цветов жасмина на фоне неба.
«Как к больному брату пришла Дева Мария с тремя чашками лекарственной кашки». «Цветочки Франциска Ассизского» прекрасны такой конкретикой, мазочками кисти. Так и видишь эти наивные старинные миниатюры. Или как рыбы приплыли-выстроились слушать Франциска по ранжиру — маленькие спереди, средние дальше, большие сзади. И кивали и раскрывали рты в знак согласия со святым.
Слышишь, как падают лепестки жасмина на дорожку? Ваби-саби стучит белый дождь.
Зеркала после смерти занавешивают, чтобы они быстрее свыклись с твоим отсутствием.
Молочная пенка раннего летнего утра, топленое солнце дня.
Пыль звезд по уголкам вселенной.
…Общество филологии — общество тех, кто ни одному сообществу не принадлежит, ее жизнь — сожительство со смертью, а ее язык — вымалчивание. Вернер Хамахер. Minima philologica.
Сажал пару ирисов. Неглубокая ямка — только прикопать — а откопались: сонная от жары жаба и поржавевшее топорище от топора деда. Полил. Пролетела чайка.
Перед посадкой ирисы нужно обрезать. Обрезанные цветы мама поставила в вазу. Два стебля… Заметил, подсчитал цветы и бутоны — 7, хорошее число. Но мама выбросила один. Так из двух нас остался один.
Как тени в полдень, исчезают люди.
Мясные листья плещутся в жаре. Воздушные грибы.
Каждое утро обхожу посаженные саженцы. Почти считаю новые листочки. Как тут же на даче на косяке двери зарубки делали, отмечая сантиметры моего роста. Деревья-дети.
Просто жизнь на даче, что радость сама и есть, сама самая, только тихая, не для кого.
Кладбищенская библиотека. Страницы могил.
Я пью дачу, как сухая земля дождь.
Как умело вплетает сон внешние звуки в свой сюжет. Нарастающий храп — человек вторгся, втирался, зашел за спину, стал постукивать, так прикрывая еще пущее внедрение и предстоящую атаку…
Поезда бегут на встречу друг другу, призывно кричат, но никогда не встречаются.
Меня ждут во снах. Туда, как в холл больничный, спускаются к посетителям мертвые. Накинув встречу на бесплотное плечо.
За могильным камнем оставляют отверстие. Чтобы могила дышала-оседала, земля — газы отдавала. Одышливый камень. За-дыханием.
Воскресшие из смерти не брезгливы.
Свободные от помыслов и бед,
Они чуть-чуть, как в детстве, сиротливы
В своей переменившейся судьбе.
Так и воскресают, по Вениамину Блаженному, точнее — по нему и не умирали (бы).
Самые добрые у нас и блаженные — Венедикт, Вениамин.
У Иоанна Креста в комментариях к «Духовному гимну»:
Безмолвная музыка — это тихий и мирный разум, не слышащий шумов и голосов.
По несколько раз на дню мне звонят. Вам оформлен кредит на выгодных условиях… Пройдите бесплатное медицинское обследование… Для вас спецпредложение… Всего за рубль в день мы застрахуем ваш роутер… И думаю. Почему люди ищут легких путей, разведем лохов и сорвем куш? Пойдите сложным, напрягитесь, поработайте и создайте достойный продукт. Чтобы люди бегали за вами, а не вы их преследовали. Люди занимают очередь ночью, чтобы отдать 2К долларов за новый айфон — без того, чтобы Джонс или Кук по сто раз на дню звонили тебе и впихивали его. Тут же команда горе-маркетологов на зарплате выдумывает очередной развод, сотни несчастных людей обзванивает методом «холодных звонков» (термин-то!), чтобы большинство их послало, бросив трубку… Куча денег, усилий и времени вбухано в пустоту и злобу.
Покосили на даче. Засохла сирень у забора. Подняли розы на подпорку. Как-то правильно, когда жизнь состоит из такой мелочи, а не из новостей.
Придумываю новую работу Мише. И мечтаю о новых саженцах, все засадить. Был великолепнейший сад у деда — от дынь до экзотики из его командировок на Дальний Восток и по всему СССР, приходили с экскурсиями другие садоводы, даже из Тимирязевской академии приезжали, рано поутру соседи воровали-выкапывали. Мне нравилось, но не ценил — поливать, «не пройти, все засажено, ноги переломаешь», ворчали бабушка и мама. А сейчас так же. Проверяю каждый приезд, да каждое утро, как саженцы мои, сколько листочков, не поела ли тля.
То есть все то же — вернуться в райский сад?
Переписываемся с Горичевой, что все же получится во Францию и из Канн к ней в Париж. Она прямо очень рада, что приеду в гости (звала же очень давно еще). Переписываемся. Выходит в этот же день рассказ, где о ее книгах. Она: Прочла. Столь точные мысли, до неуловимости. И рада, что была замечена. (я стыжусь своих книг, но и это — форма нарциссизма.)
У То в телефоне я записан как Путин. Мне кажется, это GR небесного уровня.
После смерти будет, как в пятницу на даче в детстве. Приедут желтые «Жигули» бабушки и дедушки, приедет мама после рабочей недели. Будут все! Жду.
А ведь так подумать, покопаться и — наша позднесоветская новая классика покруче минимализма будет. Шнитке и Канчели, Губайдулина и Уствольская, Пярт и Сильвестров, Десятников и Денисов, Мартынов и Кнайфель, Корндорф и другие из «Ферматы».
Два самых крутых фильма моего детства — «Терминатор» и «Матрица» — по сути, об одном. Техногенная цивилизация против людей, конец света, избранный поднимает восстание. И чего же достигло мое поколение? Борется перепостами с масочками и селфи с митингов, протестует — в матричной цифре.
Зарплата Константиновским рублем.
Режиссер, не знакомый, но читавший мои тексты, позвал на Каннский фестиваль на показ своего фильма. Частный самолет, жить в «Хайятте» в Ницце, аккредитация на фестиваль, все оплачено, даже ничего не требуется в ответ. Впервые, кажется, мама признала смысл в «зачем ты все пишешь, бесплатно, глаза ломаешь, не отдыхаешь». Хотя ездил как писатель в Индию и Сербию, Хорватию и Лондон, Финляндию и Иран до этого.
Разговариваем с Андреем Ивановым. Он:
С другой стороны, если человечество начнет активно уменьшаться, мы придем к миллиарду, и может, остановимся, займемся психическими поисками, кто знает, я имею в виду, не один из миллиона будет об этом думать и писать, а каждый десятый сам себе Соловьев, — тогда это будет совсем другое человечество, но могут настать и темные времена: паника, суеверия, массовая истерия, религиозный фанатизм, канибализм и прочее.
А я думаю, что все будет все так же, только чуть хуже. И от этого даже тоскливее.
26 апреля 2018 года в буддийском храме Кофукудзи прошла заупокойная служба по более чем сотне роботов-собак AIBO. А еще в 80-е роботы освящались на конвейерах.
Облака немного сверху над ними — такая мягкие айсберги. Спрыгнуть бы в кораллы этой ваты. Расцветшей в воздухе зимы.
Что нравится в Европе и что хотел бы для нас — терпимость (у них) и равнодушие (коли было бы у нас).
Пиво — смузи, smoothing-смузивает, смягчает. Углы мира и зажимы внутри.
5-звездочный отель, где на любую твою прихоть охотно отвечают «my pleasure, sir!», особенно когда любой счет за еду, машину и так далее записывается на другого человека, весьма расслабляет. Как жизнь в Японии. После года в которой мы с Антоном боялись выходить на улицу (не боялись там — в ночи через парк с местной молодежью в ночи за добавкой — в тапках). Жизнь все расслабляет меня. Ну, готовит к тяжелому — чему и готовить не нужно: кроме старой больной так внезапно сдающей мамы никого у меня нет.
Много слушаю современной русской музыки. Просто интересно. Поп, в основном, ибо рок совсем печален. А рок, рэп живой. Little Big, Zivert, Shortparis, Slot. Все хорошо, активно, но тексты у них — полная эхолалия же, это даже не предложения, а обрывки речевок, часть на английском, куски. Будто они автоматическое письмо на утро после клуба практикуют. Голоса поколения видео в телефоне, а не букв в книге?
Да и видео — уже не YouTube, а TikTok, 5 минут клип уже долго смотреть.
Перед Апокалипсисом счет на секунды же.
Жара, засуха. Саженцы на ИВЛ. Искусственном водяном питании.
А ночные поезда все проходят мимо.
Узнал, когда ребенок рождается мертвым, это называется тихими родами.
Птицы в полете разрезают пирог небо. Я подставляю руки, но манна так мелка.
Вывожу на дачу, заставляю гулять, покупаю фрукты, то и это. Вкладываю в маму, как другие в детей. Все у меня всегда в другую сторону.
Приехали двое курьеров, привезли и собрали диван. Почти в 12 ночи — ну и работка. Узбек и азербайджанец. Между собой говорят по-русски. От обоих пахнет пивом. Капиталистический СССР, интернационал 0.2…
Розы сами несут цветы на свою осеннюю могилу — вянут на кусту.
Сен-Симон — светские сплетни, идущие на ура и через несколько веков. Интриги, чувства и этикет — даже без выхода в мораль и вечное.
Депрессия — как в перевернутую подзорную трубу. Все настолько далеко от смысла, а ты — крупинка черной боли.
У несчастливых людей отрастают иголки, они становятся похожими на ежей, и их еще больше тянет к другим.
Погребальные костры славы.
Хочу ли я стать прахом или червями? Если бы меня хоронили родные люди, я хотел бы умереть сейчас. А так придут чужие и спилят деревья, что я посадил. Снесут дом. Чужие, чужие люди.
Нужно разрешить продажу оружия для самоэвтаназии. Другие же способы ненадежны, выживешь инвалидом, будешь жить в аду дважды. Эвтаназия от депрессии хотя бы. С ней ведь день прожить — боль почти физическая. И даже если сдерживаешься, то близким тоже радости не приносишь точно.
Фейсбук все тяжелее выносить. Но есть в нем до сих пор одна прекрасная вещь, что очень радует. Симпатия незнакомцев. The Kindness of Strangers. Ты никогда в жизни не видел человека, он(а) живет в далеком городе или стране, скорее всего, и не увидишь. И этого даже не надо. Но есть, просто чувствуется, что человек очень хороший, и ты ему нравишься, и ты искренне лайкаешь, даже переписываешься иногда, зная — симпатия взаимна. И даже может быть и хорошо, что не увидитесь. Просто есть такое волшебство, и спасибо за него уже так. Спасибо большое!
Это уравновешивает обратную сторону медали — что ты ни сном ни духом, не только ничего не делал, но и «я о вас вообще не думаю», а человек, оказывается, тебя не возлюбил за пост, лайк, не лайк, фрэндов или просто с левой ноги на любимую мозоль. Простите!
Вторых больше среди людей одного круга, одной страты, с которыми, казалось бы, одним делом по большому счету занимаешься. А первых — абсолютно вроде бы из другой среды, случайных, других вовсе, и не ждал бы.
Душа сохраняет свойственную ей шарообразную форму, когда не тянется за чем-либо внешним и не стягивается вовнутрь, не удлиняется и не оседает вниз, но излучает свет, в котором она зрит истину — как всех вещей, так и таящуюся в ней самой.
Марк Аврелий. Наедине с собой.
Хотел бы я — голод иметь. Тот книжный голод, что в детстве. И те книжные, что сейчас. Помню, перечитав дома все что мог (не все, но что интересовало) поехал в книжный «Москва» и купил там биографию Бернарда Шоу. Единственное, что нашел. О, сейчас бы, о! Когда по любой теме, по новым даже, неизвестным совершенно… Тогда и читал быстрее, и хотел, и откладывалось татуировкой на мозгах все. Сейчас — давно ничего не хочется. И писать. Помню, опять же, как засыпал с радостью — завтра суббота, встану рано, напишу для «Книжного обозрения» рецензию…
На дураков я не обижаюсь. Но, Боже правый, как же их много.
Окоём. Действительно, я ем глазами эти загородные дачные пейзажи. Заборы. Разваливающиеся домишки и усадьбы. Мелкий бизнес. Поля. Новостройные дома в городах огромные. Такие разные, разные архитектуры. Магазинчики. Поля. Давно не возили по Пятницкому, все по Ленинградке. И я вспомнил прошлое лето, необычное лето пандемии и дачи. Это не такое яркое. Но на даче.
«Когда человек устал и одинок, в нем начинает проглядывать божественное». Селин.
«Тогда и открыл врачебный кабинет на окраине — это мой стиль». И Готфрида Бенна, врача бедняков.
Вот и августовское небо — алмазы звезд в черной грязи. Черная грязь — так место под Москвой называется, по Ленинградскому шоссе, как на дачу ехать. «Здесь Верунька родилась», говорили бабушка и мама, как проезжали. Верунька — любимая племянница бабы Мани, моей прабабушки, дочь ее сестры тети Лёли. Много сестер, большая семья. Где, как ушли их дети, внуки? Один вот в Австралии осел, физик. А остальных разбросало в прах. Остался я один.
В мае каждой бабочке радуешься, как хорошей новости. Июнь невинен и нов, как бабочка-капустница. Июль непритязателен, как средний адмирал. Август же одет в королевский бархат траурницы. В сентябре бабочки суровы, как уличные коты после драки. Их души улетают на юг, а скорлупки тел находишь потом на шторах террасы и с испода листьев в замерзающем саду. Пыльца стала пылью, легкостью приблизилась к воздуху, из которого бабочки и родились.
Бабочка может Христа на крыльях нести. Он как серфингист держится, это Ему как по воде ходить.
Бабочки-валокординки пахнут снегом из химчистки.
Падая на роликах, бабочки взлетают.
Кофейный дождь. Капли размером с кофейное зерно. Бабочка, подкидывая крыльями капли, летит спасать того, кто оступился.
Ненаписанное у меня давит на написанное. Лимонов так свою жизнь описал, что и умирать не страшно.
Раньше хотелось внимания людей. Сейчас гораздо больше ценишь их молчание. Все эти ссылки, рассказы о своих достижениях, поболтать… Как самому хочется погрузиться в молчание, так у них хочется выключить звук.
Розги росы.
Элиас Канетти об архитектурных проектах Шпеера — вопреки своему стремлению к вечности и исполинским размерам, они уже в своем замысли содержали идею архитектурного стиля, который раскрывает свою подлинную грандиозность лишь в состоянии разрушения.
Уроки меланхолии.
Сильнее всего лайкают рецензии на книги, которые никогда не прочтут. Отмечаясь и — отдавая так долг страницам.
Гуманнее гораздо не верить, что за краем смерти что-то есть. Умершие же тогда видят горе оставленных ими, каково им!
Набоков в «Аде» о Собянине: …Статистика свидетельствует, что эта Великая, а кое для кого Невыносимая, Реновация вызвала к жизни гораздо больше умопомрачения, чем даже чрезмерное пристрастие к религии в средние века. Реновации могут обернуться большей опасностью, чем Революции.
И об экскортницах: Ван так сильно жаждал увидеться с Адой, что надеялся запустить в ход все свое волшебство и превратить любую экскорт в неодушевленный и безучастный предмет.
«…Адочка, прикрывая веки, прижалась губами к его губам, запечатлев свежий, точно розовый бутон, поцелуй, подвергая Вана в растерянность и оцепенение» — Набоков троллил еще каких-то «poshlyak (“претенциозно вульгарен”)»? И Лимонова, скажем, любят обвинять в нарциссизме, тогда как, конечно, столько любования возомнившими себя сверхчеловеками из-за крепкой подачи в теннис и неплохого прононса автобиографических героев, как у Владимира Владимировича, нет ни у кого. «Он побрился, удалил оба орошенных кровью безопасных лезвия, кинув их в массивную бронзовую пепельницу, выдал идеальный в структурном отношении стул, быстро принял ванну…» Герои мыслили такими категориями, этими розочками? Да-да, 500 страниц сплошной физиологии без единого разговора даже о политике.
Инцест с нимфеткой-сестрой, с двумя сестрами, все вместе — да ВВ порно-сценарии еще до порно сочинял.
Скоро, кажется, меня не будут пускать на дачу с саженцами так же, как в Москву с новыми книгами.
Какой, какой в этом смысл? Все зарастет быстрее, чем тебя похоронят.
Почему так мало фото собак? Одни кошки. От Фейсбука шибает в нос, как от квартиры безумной старухи с 40 кошками. Сбор денег для нищих пенсионеров видел пару раз от силы, для блохастых — постоянно. Равнодушные твари захватили мир мазохистов. «Диявол падеся аки кот».
Написал гораздо мягче об этом в Фейсбуке. Конечно, тысяча мнений. От да, помогают домам престарелых и пожилым, через такие алгоритмы Фейсбука, до котики милые и беззащитные, а у пенсионеров пенсия и их гораздо меньше на улицах умирает. И выкинул Антон-Батагов-развязались-шнурки-эта-мерзкая-путинская-страна-вот-когда-в-Америке-встречался-с-Фельдманом-я-месяц-шнурки-не-развязывать-мог, по совместительству с праведной борьбой, сочинением похожей на компьютерную заставку музыку еще и кошатник. Приятно, конечно, когда выкидывает тот, кого сам хотел. Но типичная для либералов история второй раз. Когда спросил в Фейсбуке, почему все сутками кричат за наших, а Ассанжу за дело свободы грозит смерть, так про него ни слова, так тут же Кузьмин, Оборин и прочие повыкидывали. Ты говоришь, почему вы, защищая А, не защищаете Б, но до Б люди не дочитывают, решая, что ты против, и жмут на расфрэнд. Дискурс только их, малейшее отклонение от партийной линии — расфрэнд, бан, и ты в черном списке. В нем лучше, чем с ними.
Просить поэтического убежища.
По поводу рецензии на старую книгу, где тоже эпидемия и пропадает обоняние, Анна-Джелека мне: Со вкусом у людей давно проблемы были, должно было это проявиться и соматически.
Браво!
Перечитываю в последний раз книги. Так на бегу прощаются люди, замалчивая, что навсегда.
И «Брата» пересмотрел. Помню, как на Ленгорах, куда приезжали из ИСАА за стипендией или на физру, прогонял Толику, что глубоко мифологический фильм — как рыцарь/спаситель/ковбой приезжает из ниоткуда, наводит порядок и уезжает.
Сейчас думаю иначе. Первый кадр, когда он влезает в съемки фильма, демонстрирует, как он неуместен на этом празднике жизни, это не его жизнь, он чужой ей со своими правилами. В конце фильма — ни Света, ни Кэт не хотят его — он остается таким же чужим. Но он понял, что «в городе слабые все», и отравляется в Москву, где делаются, как сказал ему брат, основные дела — и там он уже будет снимать свой фильм, творить свою волю и станет киллером (фирмачом?) гораздо жестче своего брата или убитых им бандитов.
Так раньше считал его странствующим рыцарем справедливости, сейчас — шовинистом-ницшеанцем с ПСР (они же и сколачивали самые жесткие группировки), что ли.
Есть что-то порочно глубоко символическое в том, что так привязан к саду, утром обхожу саженцы на даче: дерево — книга…
На колесе обозрения — на вьетнамском колесе стыда и на стуле позоре.
Забыла, что у тебя провалы в памяти?
Читать книги я не успеваю, но это же не повод их не покупать.
Нежная жара августа. Архитектура облаков.
Кто-то в друзья стучится, кто-то — ломится.
Ветер был какой-то синий.
Пардес? Ган Эдена. Just call me Jardin.
Жест ожидания.
Собака шла за хозяйкой на поводке. Потом села, ни в какую. Хозяйка погладила ее, и собака пошла дальше.
Потомкам я мог бы оставить два совета. Не реставрируйте старый дом, проще построить новый, и не дружите с поэтами. И если дом того еще стоит, то поэты точно нет, 3 раза пробовал, гниловато по одному рецепту, сначала очаруются тобой, лучшие друзья станут, потом захотят переменить жизнь, круг общения, или еще какая шлея под хвост, и забудут тебя, как использованную рифму или что там у верлибристов.
Люди с тонкой душевной организацией гадят наиболее жирно.
Всегда выкидывай из друзей тех, кто тебе неприятен, — все равно выкинут потом они.
Никогда не пишу о поэзии и дважды об одной и той же книге. Из поэзии сделал 2-3 (стихопроза) исключения. Из второго правила — лишь один раз, для переиздания Евгения Головина, и не жалею об этом.
«Кто хочет душу сберечь свою, тот потеряет ее». Верно и более частное. Оставляющий своих родителей — ими беззаветно любим. Выхаживающий их — ими третируем.
Выбрасывали старую дачную кровать — снизу вылезли пружины, валились не только хлопья пыли, но и опилки. Оказалось, что все четыре ножки у нее разные, замененные при ремонтах, — сколько же ей лет, сколько людей на ней спало? И была она существенно выше новых кроватей — раньше любили спать высоко. Подальше от земли? Как в Средневековье вообще спали сидя — не уподобляться покойнику.
Еще она скрипела так, что каждое мое бессонное переворачивание мама в другой комнате слышала. Новая — безгласна. Многое можно было бы написать о старой кровати.
Не «сухомятку», а еду сюда разную, мама готовит. Стирает. Впервые с детства живу на даче. Сбылась мечта. И так офигеваю от этого, что хожу, брожу, смотрю на деревья и облака, а не работаю, не читаю — в Москве, подпитавшись, читаю больше, чем тут.
Август, расцветают дымы от печек на грядках дачных улиц.
Лайки — на языке тишины.
Умер отец. Никогда не общались, Похороню в этой строчке. Все ближе к абсолютному холоду. Который остужает их прах.
Утренний туман мягким ластиком штриховал углы крыш. Как звери на водопой, самые ранние люди потянулись на работу.
— Сколько их наблюдаю, понял их мотивы, но не понял в них смысла. — Сказал старый слон Агва. — Пойдем к Прозрачным Башням. Где свет можно сделать тьмой, тьму — радугой, а мир встряхнуть, как домик под снегопадом в стеклянном шаре.
Слоненок вдел свой хобот в его, и они пошли.
Люди фотографировали их, думая, что они в зоопарке. Зачем им знать, что в том, что они называют зоопарк, они посадили самих себя.
Дача, здесь дни тут же падают в воспоминания. Осенью — еще быстрее.
За подкладку памяти, как леденец за щеку.
С сомнением относился к «развейте мой прах над морем» (ибо тут скромность исчезнуть помножена на площадь морскую), но хотел бы тут. Просто стать дачной землей. Где конкретно копали и сажали мой дед и прабабка. Стать одуваном, а не кладбищенским истуканом, каменным горлопаном.
Живут на даче до снега, строят из досточек на века, что-то выращивают. Ибо оторвали крестьянский народ от земли? А в городах тусовали-тасовали — сносили, строили, расселяли-вселяли, реновация. Чтобы не было общества, мира, сплоченности, чтобы один человек стоял против государства, на охоту на Левиафана выходил обреченную. Тут вот упустили как-то — нашей даче 64 года, четыре поколения. Спохватятся и доберутся — вот, уже окрест одно шоссе пустили, дорогу нашу электричек, уже Сапсаном выутюженную, запараллелить скоростной хотят. Следующей и по дачам пройдутся. Пока же строим из досточек на века. Века мука памяти мела была.
Одна из — вышедших на меня — как многие из его круга после смерти — любовниц Лимонова пишет мне, в частности:
Он обожал собственноручно делать мне педикюр, просил это фотографировать, со словами, что пусть это будет обложка моей книги о нём.
За всю жизнь, кажется, не ходил столько на почту, сколько за эти полтора пандемийных года.
Прочел «Emil Cioran. The Criticism of the Idea of Historical Progress» by Daniel Branco. Самое первое предложение про глубину Чорана и годы жизни 1911-1960. Справедливо, конечно, только Чоран умер в 1995, а не в 1960.
Ладно, со всеми бывает, тем более что дальше в тексте 1960 фигурирует по другому поводу.
Но вот потом я уже действительно немного вздрогнул. Когда автор несколько раз ссылается на масштабное интервью, которое Чоран дал в июне 1995. Потому что как раз в июне 1995 Чоран умер, и был у него Альцгеймер, он был плох, никого не узнавал перед смертью (ему принесли в больницу его книги, в редкий момент просветления он пролистал их и сказал «неплохо написано»).
Самое же плохое, что книга такая серая, что даже Чоран в цитатах звучит в ней блекло и резонерски.
У даосских психонатов термин — «покой соприкосновения».
К болезни. Ибо она научает. Тому, что было и будет хорошо без нее. Сочувствую телам других, восприятию тела своего. В кармашке которого запрятан дух.
На выборах действительности большинство воздержавшихся.
Саундтрек августа — сирена «скорых».
Новалис: мы живем внутри животного, чьими паразитами являемся.
Каждый мой день — страх, бессмыслица, сожаления, ад, да. А впереди — только хуже. Мне должны ставить памятник в конце каждого дня за то, что я его прожил.
Букеты на памятных досках — казалось, из зданий выросли цветы. Древки для флагов — как ветки. И траурная музыка как пение птиц, как гимн в честь твоего детства.
Как же я люблю это тихое небо осени, холодные объятия замирающих трав, цвет яблок, бессмертника, клена, боярышника, калины. Тишину октябрьской дачи, замершей в состоянии отъезда. Пустые просеки, редких людей. Листья, листья. Приехать, убрать все на свои места после работника Миши, поболтать с ним, узнать последние мелкие новости, остаться одному. Люблю просто быть здесь, такие даже доказательства дней — нажечь и оплатить электричества, прогревать дом печкой, ходить по участку, жить тут, жить осенью. Скосив или притоптав траву, оставить чуть печати на этой земле, быть с ней — знак жить, пока не стать ею. Дача осени, пронзенная холодной ясностью, беспримесный кислород пробуждения. Даже спиленную старую яблоню я возвращаю — дымом ее из печной трубы, дымом от сигареты — вплетаюсь в этот воздух, быть с ним. Запах печек к вечеру — знак огня не сжигающего, но восстанавливающего. Тут даже мои саженцы щекочут королевский бархат ночи. Мой символ веры тут, можно даже и так сказать.
В утробе ангела болтается цветок.
В детстве ориентировался по континентам глины на печке. Сейчас побелили, навигатор сменился — трещины от жара идут, прокладывают путь.
«To decompose is to live too, I know, I know, don’t torment me, but one sometimes forget» (Беккет). Разлагаться — это тоже жить: это важно принять. Что рост закончился в детстве, жизнь — это упадок, а никакой не прогресс. И даже если у жизни есть конец, то разложение бесконечно.
Это, второе пандемийное лето, прошло спокойно. Не так ярко, как первое прошлое — с грозами до пожаров, диким восторгом больших заездов и жизни тут на удаленной работе. Посадка саженцев. Заканчивание ремонта. Работающий душ, пол два раза лаком покрыт, даже страшно ступать. отмостки, мойка, закончен фундамент, спилены засохшие или упавшие деревья, побелена печка. Со всем история связана — оказывается, шамотной глиной белят, что официально называется термостойким клеем. За ним поехали с Мишей, я вызвал такси, в Кравцово на стройрынок, потом даже дальше. Снимал из окна вечер. Купили заодно лак, краску, ему там. Другая проводка, другие лампы, новые диваны. Вывезти те. Привыкнуть к этим. Их новому запаху, скрипу. Каждый раз дела. И скучно без них. Впервые мама начала готовить тут, варить и жарить — до этого и горячей воды не было, и приезжали на выходные. Я обходил все маршруты, все отростки и аппендиксы дачи, деревню. Даже скучно? Лето прошло. Сентябрь. Конец сезона.
Заказал книгу у букиниста. Из Питера пришла посылка — почтовый пластик, коробка «озоновская», а в ней книга — в 4 пакета завернутая. Библиофил четвертого уровня, высшего посвящения!
Предупреждаю водителя на даче — нас много, я с яблоками поеду, 10 мест. Он — обычное дело сейчас. Вот недавно вез женщину, у нее тоже много сумок было и даже в чемодане.
Ангелы не вши. Но и не высши.
ВИА «Онкология».
— Можно задать тебе вопрос интимного свойства? — спросил он и, по тому, как она вдруг встрепенулась, загорелась глазами, только сейчас понял, что она любила его очень давно. А он просто хотел пошутить, не взяла ли она в поездку маникюрные ножницы, ему нужно.
Белый шум в голове в черные децибелы, заносит снегом все, вьюжит, слепит, глухота, ад. Оглохнуть. А это все вокруг — жужжит, жужжит внутри.
Если написать иероглиф «угол» округлым, мягким стилем каллиграфии, то другой эффект. Он как бы «сглаживает» изначальный иероглиф кадо-угол. И получается, что, как инь и ян, в Японии и японской кухне есть все — и более ярко выраженные, сильные «мужские вкусы», и мягкие «женские» оттенки и послевкусия.
Уйти так, чтобы и мимо себя, закоулком, и от себя скрыться.
Бутон газового рассвета.
Вот абсолютно последним планом в жизни было смотреть фильм об Стэтхаме-лихом-инкассаторе. Но когда играет перед тобой спереди все видно, как глаза из капкана вытащить?
Тишина — это миг единенья с собой,
Встреча мальчика со стариком.
В. Блаженный
Несколько раз в жизни было так, что я отказывался от хорошего, уходил в никуда. Увольнялся с приличной работы, ибо приходил новый начальник-самодур, не имея твердого представления, куда пойду потом. И судьба давала мне лучшее — видимо, ей нравился такой авантюрный шик. А теперь, хотя честолюбие еще и играет иногда, хочется меньшего. Тихого, в уголке.
Посадили с мамой 18 саженцев. Хоть бы она увидела их цветение.
За лето, даже без короны (сердце еще), ужасная жатва на нашей просеке. Три участка рядом с нами подряд по нашей стороне. На соседней просеке у нашей соседки. «Морской бой» смерти, остановись! Уже почти ноябрь, кончен дачный сезон!
Часы отсчитывают минуты, как слезы на сдачу времени.
Ангелы семнадцати наречий знают твой личный язык. Тот, на котором говорил ты один в детстве, и мир отвечал. Поэтому они курлыкают, и их сравнивают с голубями.
Небо подвинулось, тянулось щупальцами, собрать мои детали швейной машинки в той ржавчине, которой само же и посалило перед тризной голода.
Вагончик счастья на американских горках.
«Скажу вам торжественно, что я много раз хотел сделаться насекомым» в «Записках из подполья» — не из этого ли «Превращение» Кафки? А «Злой человек» Земфиры — не из зачина ли, «Я злой человек. Непривлекательный я человек»? А «Униженные и оскорбленные» с видением призраков, мертвых, «мрачная история… почти таинственная… в темных, потайных уголках» — не предвестник постхоррора ли?
Снег всегда выпадает впервые.
Осенняя листва бежит наперегонки. Кто победит, кто догонит ушедшее лето?
Кто-то растит детей. Я — высаживаю деревья на даче. Их тишина подкармливает меня, когда молчание детей убивает.
Энергия поражения.
Минутная стрелка, восход и закат каждой.
Собрание сочинений дождя разрезает нож молнии.
В Индии, где ртути практически не было, существовала легенда, что ее можно приманить на обнаженную девушку. Вспомнив, как в Европе ловили единорогов на девственниц, можно заключить — вечность (а и ртуть, и рог единорога используются в магических практиках, ее дарующих) алчет женщину, совершает маленькую смерть грехопадения и становится обычным временем. История об Эдемском изгнании, из бессмертия в скорбь человеческой жизни, читается поэтому не как выпадение людей из изначальной, детской гармонии, но как стремление времени к концу, смерти, чье яркое блаженство оказывается в итоге притягательнее сомнительной бесконечности жизни. Вспышка против тумана — смерть оказывается не темнотой, но озарением, снятием шор и катаракт жизни, взглядом за облака. Не изгнание из рая, но выход из дома на заре на дорогу странствий и обретений.
Депрессант неподкупен. Его просто нельзя ничем мотивировать.
Смешно и грустно, конечно, что не добунтовавшие в юности граждане сейчас реализуют свой протестный потенциал, воюя против масок и прививок, не понимая при этом, что огромный список имеющих их начинается хотя бы с того самого телефона, на котором они набивают свою грозную аналитику…
Слезы — это как вытягивать тончайшую леску из глазного яблока.
Некоторые так долго пытаются произвести умное впечатление, что под конец жизни произносят уже иногда действительно мудрые вещи.
Политика Фейсбука — это тоталитаризм по Кафке. Банят за все, но — не поясняют за что. «Похоже, вы злоупотребили этой функцией и временно заблокированы». Какой? На сколько? Нет ответа на апелляции. То есть не Фейсбук уже, а Мета — черт шельму метит.
Должен извиниться перед Фейербахом. Ничего не читав его, заочно представлял такую тяжеловесную немецкую схоластику. «Сущность христианства» же оказалось очень живой книгой, совсем не атеистического, как он пугает в предисловии, посыла, а с чуткими и интересными ходами к теме.
«Человечность бога есть его личность; бог есть существо личное — значит, бог есть существо человеческое, бог есть человек».
Прошу меня простить. Эта инкарнация точно не повторится.
Шамшад Абдуллаев — это наш Зебальд.
В пандемию каждый оберегается/сходит с ума по-своему — я, например, с ее начала ни разу не ездил на метро, передвигаясь пешком и на такси (пару раз на пустых трамваях и электричках). Хотел бы, конечно, функцию «молчащий водитель/выключенное радио», но иногда с таксистами бывает интересно. Вот за последнее время, лимитрофное отчасти. Узбек, похожий на располневшего Китано Такэси, и с таким же амплуа комика, который описывал мне архитектуру Ташкент-сити, экономические успехи страны («вы скоро приедете у нас работу искать!»), то, как во время ковида сельские побили китайцев и даже пару повесили, а он недавно сделал прививку, в тот же вечер выпил бутылку+ водки и нормально, а вот приятель от такого коктейля заболел, просил отправить хоронить на родину, тот обещал привязать его к крылу самолета. Или армянин со слишком даже изысканно культурной речью, о том, как прогорел его мебельный бизнес в Самаре, работе русской жены на «Яндекс», и тихо внушал мне учение Жака Фреско, мир пошел по неправильному пути (я точно не спорил). Или 23-летний грузин, любитель спорта, выпить и клубов, рассказывал о своем 103-летнем деде в Гори, прогорающем без туристов ресторане отца в Батуми и брате-раздолбае, а узнав, что я в Грузии был и очень понравилось, предлагал возить, в следующий раз привезет домашнюю чачу, и дальше мы ехали, куря в салоне и болтая о Грузии и о Японии. Всех их я никогда не встречу, но храню в кармашке памяти.
Болтали с Андреем Ивановым по мэйлам. Я сформулировал, что ковидные годы сейчас — такое же время безумия, как 90-е. Только тогда была свобода, а сейчас анти (анти все, антифан, антилюбовь).
Это такой дрими Фейсбук, где я пишу посты, и на них отвечаешь.
И грибы расправляют подшляпные перепонки и взлетают тысячами бабочек.
Операция по оскоплению мужчины перед его вступлением в касту хиджр — без анестезии, традиционным ножом, с заливанием горячим маслом для свертывания крови и вскрыванием раны для формирования подобия влагалища — называется «нирваной».
«Страна глухих» (1998) — протофеминизм.
А вот «Листья травы» в оригинале подразочаровали. Дикая самовлюбленность, как у М. Бараша какого-нибудь.
Вынимаем изо рта слова или прах? Запихиваем кляп или крик?
Пойдет дождь и смоет с нас чернила, которыми написано
Фото: Александр Барбух