Формат авторских трэвел-блогов начал формироваться, пожалуй, с самого момента появления крупнейшего видеохостинга YouTube. И это действительно уникальное явление, которое сегодня включает в себя как крупные, высокобюджетные проекты (вроде «Орёл и решка»), так и множество индивидуальных, сегментированных на узкую аудиторию влогов по вкусу.
Казалось бы, с развитием обширной индустрии видео-трэвелинга, книги о путешествиях исчезнут как явление. Зачем читать буквы о заморских далях, если всегда можно включить ролик и погрузиться в путешествие глазами, ушами, едва ли не ртом и носом (а описание кулинарных традиций разных стран и народов — это отдельная эстетика ютуб-трэвелинга, в некоторых случаях с элементами тончайшего ASMR[1]). Но нет, как показывает личный опыт профессионального чтения, никакой влог книгу всё же не заменит.
И причина этого проста до банальности: сколь бы богатой на спецэффекты, роскошной в каждой продуманной мелочи ни была аудиовизуальная картинка, богатства собственного воображения она не заменит. Кино в голове, рождённое в процессе неторопливого, неспешного чтения, это сугубо твоё, а не чужое чьё-то кино. Кроме того, книга о путешествиях, как правило, всегда больше, чем книга — зачастую это огромный кладезь всевозможной информации, которую вместить в строго форматный ролик не получится.
Обо всём этом я думал, читая две совершенно разные по форме и содержанию, но одинаковые в медитативной путевой наполненности книги — «Почему Мангышлак» Алексея Рачуня и повесть Кирилла Серебренитского «Река, трава, чайник и некоторые коты».
Тринадцать дней Казахстана, России и размышлений о мире
Обзор начну с книги Алексея, чья книга, на первый взгляд, устроена довольно просто и незамысловато. Всё, что дано, автор перечисляет в предисловии — путешествие на Каспий (а Мангышлак — полуостров на восточном побережье Каспийского моря) было мечтой с детства. По одной простой причине: как говорит Алексей, — это одно из мест зарождения цивилизации, о чём он подробнее пишет ближе к финалу.
Незамысловато книга смотрится и по структуре: на всю поездку отводится тринадцать дней, в каждом из которых описываются знаковые феномены пути («явление неба», «явление орды», «явление космоса», «явление долга» и т. д.).
Однако при кажущейся внешней простоте всё, как говорится, не так уж однозначно. Поскольку нужно учитывать не отмеченное Рачунем явление — явление авторского стиля, над которым довлеет мировоззрение вечного путешественника. И непонятно, что побеждает: то ли мятущаяся душа скитальца ведёт рукой писателя по клавиатуре, то ли ярость изложения помогает ретроспективно выстроить семейный поход именно в ту пунктирную линию, которая и случилась.
У Алексея Рачуня получилось, пожалуй, нечто среднее, это помогло написать интересную, запоминающуюся книгу, попавшую в лонг-лист литературной премии «Большая книга» (сезона 2023 года). В которой упоминается множество самых разных деталей этнографического, географического, архитектурного, исторического, гидрологического, минералогического, биологического толка. Но, что характерно, не в виде скучной лекции, а зарисовочно, мимолётно, так, будто художник сделал набросок в блокноте.
Вот так, к примеру, открывается автору степь:
«Степь была полна пакетами! Дорожная насыпь как естественное препятствие была просто окаймлена пакетами, как прибойной волной, и с той, и с другой стороны. Дальше же, в степь, пакеты привольно перекатывались, носимые ветром, с места на место. Пакетов было тысячи, а может, и десятки тысяч».
Да, «Почему Мангышлак» местами наполнена искристой иронией, которая при умелом обращении дополняет любое книжное блюдо оттенком изысканного соуса. Эта ирония в казахской бук-роуд-муви Рачуня ничуть не портит впечатления от сугубо природных красот. Так, например, лирический герой вместе с женой Аней и сыном Сашей встречают Каспийское море:
«Он лежал прямо под нами и перед нами огромным, залитым глазурью фарфоровым блюдом. <…> Море ласково искрилось кромкой прибоя по всему этому пляжу, рябило в отдалении лёгкой волной, и даже солнце, здешнее неумолимое и строгое, как высший судья, пустынное солнце, сейчас висело над Каспием и будто корчило нам смешные рожицы. Откуда-то налетели облака, подхватили солнце под руки и потащили прочь, будто пьяного. Но оно легко стряхнуло их, дескать: «Прочь! Я гулять желаю» — и опять ну глумиться с самой что ни на есть пьяной навязчивостью».
Ирония, впрочем, отступает в сторону при встрече с красотами величественными, и тогда Алексей задействует в тексте другие описательные инструменты, барочно красочные и метафорически изысканные. Вот таким кулинарным творением представилась ему, к примеру, одна из гор:
«В переводе с казахского Бокты означает пирог. И действительно, это первое сравнение, которое приходит на ум при взгляде на гору. Несмотря на вид усечённого кверху корпуса, во всём остальном она напоминает перевёрнутый пирог, я бы даже сказал торт. Верхняя её часть, бурая, почти что чёрная, — это бисквит, затем идут слоистые вафельные коржи, пропитанные густым черничным, иссиня-чёрным повидлом, ниже идёт лимонного цвета суфле, а ещё ниже, тонкой, опоясывающей всю гору полоской, — слой вишнёвого варенья. Опирается вся эта вкуснятина на пышный слой взбитого воздушного крема».
В иных географических точках Казахстана автор-наблюдатель уступает место автору-историку и социальному археологу. Историк-Рачунь разворачивает, например, умопомрачительную картину то ли строительства железнодорожной ветки Алгемба[2], то ли закапывания денег в солончаки Эмбенских нефтепромыслов — проект, несмотря на титанические усилия строителей, так и не доведённый до конца. Масштабное описание «паровозной аферы» настолько потрясает, что тут же лезешь в интернет читать что-то дополнительное по теме, хотя и в «Почему Мангышлак» всё отрисовано, в общем-то, исчерпывающе.
Социально-философский археолог в Алексее просыпается ближе к финалу географического травелога, на пути следования в родную Пермь. И тут Алексей Рачунь открывает душу нараспашку, сразу становится видно, что над этой темой он думает давно. Вкратце даже и не опишешь ветвистую вязь ассоциативных цепочек, переплетающих через Каспий воедино судьбоносные пути ботаника Александра Генкеля, генерала и учёного Алексея Макшеева, польских революционеров Сигизмунда Сераковского и Юзефа Пиотровского, Александра Красовского, просветителя и общественного деятеля, чья личная библиотека стала основой для первого на Урале книжного магазина.
Довольно извилиста и та тропка размышлений, которую автор прокладывает в теме описания истории родного Пермского края. История эта связана прежде всего с Каргалинскими меднорудными месторождениями, о древних разработчиках которых нам до сих пор почти ничего неизвестно. Возникновение самой металлургии в этой истории связано уже с народом чудь, оставившим в наследство богатство культуры Пермского звериного стиля. Куда делись каргалинцы и чудь никому опять же достоверно неизвестно, но согласно персональному мифу Алексея Рачуня, сплетающему воедино самые разные явления и проявления жизни, цивилизационные капли этих народов брызнули через азиатские степи на юг, где:
«…испаряясь и смешиваясь окислами с духом неустанного человеческого дерзновения, пересекли Каспий, достигли южных его берегов и породили иные, многие, великие цивилизации».
В этом увязывании всего и вся — пейзажных и жизненных наблюдений в путешествии к Мангышлаку, размышлений об истории, географии, археологии, этнографии — суть книги «Почему Мангышлак». Само её название — не подразумеваемый вопрос, а утверждение — в какой-то мере даёт ответ: любая географическая локация сосредоточивает в себе не только уникальность отдельного места, но и через миллион взаимосвязей рассказывает о мире вокруг, о его истории и возможном будущем вообще. Не просто это увидеть, но понять, осмыслить и уложить в текст сможет не каждый писатель (хотя бы потому, что и мало кто ставит такую задачу перед собой), поэтому книга Алексея Рачуня при всех прочих достоинствах интересна разворачиванием вот такого детерминистско-географического концепта.
Коты, фрики и степь как символы самарской метафизики
Книга Кирилла Серебренитского, автора, о котором не очень-то много ведают даже поисковики[3], сильно отличается от «Почему Мангышлак» Алексея Рачуня. Хотя обе по сюжетной форме подачи — травелоги, но в этом, пожалуй, единственное сходство. Отличие же в том, что путевой очерк Алексея при всём обилии размышлений, тонких наблюдений — экстравертен, в то время как Кирилл Серебренитский перерабатывает материал путешествия, в первую очередь, как будто для себя. Это заметно даже по стилю изложения: автор вдумчив, скрупулёзен в деталях, но при этом все заметки в большей степени всё равно дневниковые.
Кроме того, большую роль играет масштаб описываемых путешествий. Алексей вместе с семьёй отправляется на машине в соседнюю страну, делая по пути крюки из стороны в сторону. В то время как у Кирилла всё более камерно с географической точки зрения — он исследует Самару и её степные окрестности. В этом особенности небольшой книги («Река, трава, чайник и некоторые коты» — текст, который можно проглотить залпом за час-другой чтения) — поиск мира и себя в нём может ограничиться исключительно родным местом. Но по богатству набранного материала, по насыщенности затрагиваемых тем не будет ничем отличаться от путешествия вовне.
После сумбурного и абсолютно лишнего в общем контексте книги предисловия, Кирилл начинает свою повесть о Самаре с момента её основания. В исторической части книга Алексея Рачуня и Кирилла Серебренитского схожи: в вольном, неформальном пересказе разворачиваются перед читателем события глубокой старины — живые, увлекающие, подталкивающие к тому, чтобы самому зарыться поглубже в поисковик и узнать побольше. Этот стиль художественно-исторической этногеографии, пожалуй, в современной русской литературе блестяще реализует в книгах Алексей Иванов, но и другие авторы не менее интересно, самобытно вносят художественные штрихи.
Впрочем, повесть Серебренитского значительно шире обозначенного формата, история самарского края — всего лишь преамбула к индивидуальному рассказу о городе и о метафизическом (без шуток) пространстве вокруг. Уже в следующей главке совершенно простыми, но искренними, пронзительно-точными словами автор представляет улицу детства:
«В детстве — до пятнадцати лет — я жил на улице Степана Разина.
Прямо внизу была — Волга.
Речной порт — минут семь ходьбы, вниз под гору.
Днем шёл с улицы будничный городской шум. Точнее — будничная тишина: Степана Разина была улица домашняя, как старенький уютный двор; а дворы вдоль по ней тянулись — обжитые, как коридоры.
Машина по нашей улице раз в день проезжала.
Быт степано-разинский был наполовину деревенский. В сараях кричали петухи, по дворам гавкали и гремели цепями собаки. В самых глубинах дворов деловые татары разводили сердитых нутрий и придурковатых кроликов. А между тем в двух шагах был церемониальный и презентационный центр города: улица Ленинградская и площадь Революции.
А ночью звучала Река. До самой поздней осени, до тяжёлых октябрьских дождей, в полночь я засыпал под «Прощание славянки». Под этот марш отходили в ночь теплоходы из речного порта. И до утра, до стука первых трамваев — с Реки неслись зовущие гудки.
Это была — корабельная ночь».
От улицы Кирилл Серебренитский запросто перескакивает в родной дом и, покружив там, тут же с лёгкостью отправляется описывать работающие в советское время исподволь церкви. Это, собственно, авторский метод: перебирать точечно приятные сердцу, любимые места. А Самара — город большой, это целая волжская вселенная, в которой всё личное переплетается с общим, попробуй разъедини. Так и появляются словно стежки по тонкой материи истории из пионерлагеря, из букинистического магазина, с волжского берега на тесные улочки, где шныряют, исчезая в жигулёвских оврагах, коты-призраки…
Затем вступает артиллерия потяжелее: автор вводит в повествование образы местных чудаков, в разговорах с которыми всё та же Самара, только видом сбоку, снизу, из космоса и вообще из другого измерения. К примеру, в разговорах с капитанами яхтенных (домашних) «фрегатов» всплывает образ бродяги по клички Чайник.
«Мужичок-чайник совсем неприметен, невысок, сутул. Одет по-рыбацки — в какое-то такое тряпьё помойное. В резиновых сапогах всегда. Бурое лицо, грязный непляжный загар; скорее, худ, седоватая щетина, а то — борода, пожалуй. На голове то ли солдатская мятая шляпа, то ли кепка какая-то.
Всегда что-нибудь низко надвинуто, по брови, только длинный нос торчит. И — глаза, как нет их, убегающие. Смотрит мужик с чайником всегда как-то вкось, щурится в сторону, взгляд не поймаешь. Никто и не ловит.
Его вряд ли и запомнили бы, если бы не чайник. Он всегда висит как-то по-дурацки, еле держится, бултыхается при каждом движении, всегда мужика напутствуют — прикрути чайник-то, потеряешь. И очень уж большой чайник».
С чайного человека у Кирилла Серебренитского открывается в повести череда образов чудиков, которые ему интересны не меньше, чем пространства, в которых они обитают.
Во второй части книги «Река, трава, чайник и некоторые коты» лирический герой отправляется в маленькое путешествие по степной дороге до башкирского села Таш-Кустьяново. И встречает по пути сидящим на ветви осокоря (тополя) пьяненького паренька, которому скучно, поговорить не с кем. Паренёк ждёт шурина на машине, а за время ожидания открывает душу нараспашку — про житьё-бытьё, про свадьбу, куда планирует попасть, про спор с козлом-шурином. И ничего вроде в этом разговоре нет особого, но в нём же — вся жизнь простая, русская.
Чуть позже лирический герой встречает лежащего у железной бочки казаха. И заводит с ним разговор, конечно, о жизни казахской. Только это разговор уже не о простом, а о сложных материях, в которые вплетается метафизика. Мало ведь кто из русских знает о том, что жизнь казаха определяется принадлежностью ру (роду или племени), а у каждого ру есть уран (боевой клич) и тамга (племенной знак). Кирилл Серебренитский об этом знает, поскольку его интерес — история и географическая этнография. А ещё он знает кое-что про ру Кердери — род, к которому принадлежит лежащий у бочки казах. И в эту историю вплетается много загадочного, связанного с мифической страной Кердеристан, занимавшей когда-то место Аральского моря:
«— Ещё тысячу лет назад оно называлось — море Кердер. Так вот, на месте этого моря была страна, Кердеристан.
— Это примерно, когда Мухаммад был, Коран писал?
— Ещё раньше. Греки звали этот народ кидариты или эфталиты, а также — белые гунны; а китайцы — юз. И этому народу когда-то принадлежала половина всей Средней Азии, а другая половина их боялась. <…> Древние кердери могли летать верхом на чём-то вроде чёрных чешуйчатых птиц, возводили дворцы из громадных глыб, ровно вытесанных, как будто из зелёного очень толстого стекла. Умели словом зажигать огонь, взглядом исцеляли многие болезни. Им подчинялись тучи и служили джинны».
В этом рассказе Кирилла сплетается воедино сказка с археологией — на дне обмелевшего Арала действительно двадцать лет назад были обнаружены руины древнего города. Один из обнаруженных в этих местах мавзолеев назвали Кердери, а уж он-то благодаря богатой фантазии автора «Река, трава, чайник и некоторые коты» дал название некоему мифическому народу.
Собственно, в этой истории видится сходство с цивилизационной пермской теорией Алексея Рачуня — не зря две вроде бы разные во внутреннем наполнении книги оказались по-родственному схожими. И это интересный эффект подобного рода этнографических травелогов: тексты о личном путешествии, написанные людьми неравнодушными, многознающими, всегда перерастают формат самого путешествия. Потому что перед автором стоит задача не столько рассказать о пути из точки А в точку Б, сколько показать, почему эти две точки им были вообще выбраны — в этом работа писателя.
И эта работа сущностно отличается от того, что делают трэвел-блогеры в видео, заливаемые на YouTube. Задача блогера показать через камеру красоту, специфику определённого места и в лучшем случае передать свои эмоции от увиденного. Тогда как писатель работает не столько с внешней формой описываемого (хотя и с ней тоже), сколько рассказывает о том, почему это место уникально с точки зрения истории, этнографии, антропологии, геологии, да и вообще любой науки, рассказывающей о месте человека в пространстве и роли пространства в жизни человека.
В этом смысле роль этнографического травелога куда значительнее и важнее любого эффектно сделанного видео. Поэтому-то можно сказать с уверенностью, что серьёзные, глубокие книги о путешествиях никуда не исчезнут — на них свой читатель найдётся всегда.
__________________
[1] Под аббревиатурой ASMR понимается так называемая автономная сенсорная меридиональная реакция, вызываемая воздействием на чувства человеческого восприятия специфических слуховых или зрительных стимулов с элементами намеренного контроля внимания. В результате люди ощущает различные эффекты приятной, возбуждающей или, наоборот, успокаивающей тактильной-слуховой синестезии.
[2] Название проекта прямо отсылает к русскому поселению Александров Гай, от которого большевики ещё во время Гражданской войны попытались дотянуть железнодорожную ветку до нефтяных месторождений в районе реки Эмбы.
[3] Сама повесть Кирилла Серебренитского пока тоже не издана, но её можно купить на самиздатовском сайте «Литрес».
Если мы где-то пропустили опечатку, пожалуйста, покажите нам ее, выделив в тексте и нажав Ctrl+Enter.
