Андрей Пермяков ‖ Жизнь такая?

На первый взгляд, рассказ получился о судьбе. Родился человек в определённом месте в определённое время, жил разнообразную жизнь, через годы стал поэтом. В годы эти вместилось очень разное, но во многом — определённое стартовыми условиями. Они, условия эти, знакомы многим: кому из книг, кому из рассказов, кому по личному опыту. Причём источники знаний переплетаются довольно странным образом. Служба в Советской армии вполне укладывается в диапазон, обозначенный Довлатовым в сборнике «Зона» и, к примеру, Юрием Поляковым времён повести «Сто дней до приказа». Стиль повествования тоже почти каноничен для неформального рассказа об армейских буднях. Где-то между притчей и анекдотом: «Взводом командовал капитан, которому по возрасту полагалось быть по крайней мере подполковником. Его фамилия Сукач не обещала ничего хорошего, но на деле он оказался безобидным, спившимся человеком». Нет, были, конечно, и откровенные придурки, куда без них? Вот майор Кабисов выдаёт бессмертное:
— Кому стоишь, свинья такая? Стань, как попало!

Но в принципе — нормально. Жить можно. Авторское резюме: «Так ни шатко, ни валко в пьянках, драках, самоволках и протекала моя жизнь в части, над которой вместо красного флага со звездой, с успехом мог бы развеваться анархистский с черепом». Важный момент: в отличие от многих-многих, два года армейской службы не стали ни для писателя Тариэла Цхварадзе, ни для лирического героя по имени Георгий Мгеладзе базовым временем жизни и кладезем бесконечных баек. И детство не стало. Хотя понимание мира у персонажа и его создателя во многом идёт из детства. Там хватало историй, позволявших оценить время, в которое выпало родиться. Вот обокрали местные воры продуктовый склад. Вслед за ними пришли ребятишки, дочистив местность насчёт конфет. Вычислили, понятное дело, не воров, а пацанов. Воры вместе с родителями скинулись на погашение ущерба, внакладе не остался никто — включая сотрудников склада. Получился такой расширенный сюжет из «Операции Ы».

Ну, и в целом всё было устроено как-то так. Оттого слова о социалистической законности и братстве-равенстве народов были даже не пустым звуком, а карикатурой. Скажем, Грузия, вроде, жила богаче-веселей-дружнее остального СССР. К примеру, малолетний знакомый Георгия обнёс квартиру и свалил всё на старшего приятеля. Сумма ущерба составила пять тысяч рублей. Примерно три приличных годовых зарплаты. Сперва эти деньги за ночь собрала родня Георгия, а затем той родне всю сумму вернул отец непутёвого юного домушника. Заметим: пять тысяч домашнего имущества — это как в кино про «Ивана Васильевича». То есть, квартирка в рядовом городском дворе была небедной. Да и местные жители тоже.

С другой стороны, за обычным гарнитуром приходилось ездить в Москву, сильно переплачивая, да ещё и покупая фиктивную московскую прописку. А с виду — одно и то же: «Вид с балкона почти ничем не отличался от тбилисского  – такие же скучные, типовые многоэтажки спального района».
В таком вот перемешанном мирке начиналась жизнь. Понятное дело: когда старые и официальные ценности показали свою ничтожность, на смену им приходят другие, кажущиеся равноправными. Оттого выбор между такими разными искусствами, как ремесло художника и воровство становится делом сугубо личным, как, наверное, бывало в Средневековье. Герой так и рассуждает, обдумывая непростую уголовную жизнь: «Меня не то чтобы пугали трудности, просто занятие живописью привлекало больше».
И, оказавшись (как и очень многие — по лихости и дурости) в тюрьме, Георгий воспринимает случившееся философски, как новый период в жизни: «Беззаботная вольная жизнь закончилась, начиналась, знакомая по рассказам бывалых друзей – тюремная». Попал — сиди. Повезло. Попал не в колонию, а «на химию». Официально — «два года условно с обязательным привлечением к труду на стройках народного хозяйства». То есть, вместо тюрьмы — спецкомендатура.

Тут проясняется один сюжет, удивлявший меня, автора этой рецензии, лет тридцать подряд. Я тоже бывал в спецкомендатуре. Только не по приговору. Давным-давно, ещё при коммунистах, моего папу позвали начальником в один большой сибирский город. Обещали жильё. Но на первых порах дали комнату именно в такой вот спецкомендатуре. Я приехал к нему в гости. Вокруг — интересные люди: алиментщики, хулиганы, торгаши-неудачники. Вечерами пели под гитару Розенбаума и Высоцкого. Ну, чифирь ещё варили. А так — нормальные дядьки. Кто местные, привозили мне книжки. Я тогда в седьмой класс перешёл. Или восьмой это был. Утром все шли из комендатуры на работу. Вернее, отмечались на вахте, выходили и разделялись. Некоторые действительно топали на завод, кому повезло — отправлялись шоферить, но многие уезжали в город. Мамед торговал фруктами на рынке, к примеру. Арслан держал частную сауну. Да-да, в 1984-м году. Словом, нескучно отбывали срок. Тогда меня всё это мало интересовало, а потом заинтересовало.

И вот что пишет о механике процесса Тариэл Цхварадзе: «Система работала таким образом – нежелающим месить бетон, выписывалась завышенная зарплата, доходящая порой до четырёхсот рублей. Десять процентов от суммы доставалась им, остальные девяносто оседали в кармане начальника. Реально же вкалывающие мужики зарабатывали меньше ста». То есть, система исправительных учреждений в утрированном виде копировала государственное устройство. Или наоборот.

В принципе, всё это могло ещё какое-то время держаться, но при попытке исправить рухнуло с дивной скоростью. И в новой жизни ранее судимому водителю автобуса Георгию пришлось устраиваться. Собственно, этому обустройству и посвящена основная часть книги. Спокойный довольно рассказ о ситуациях весёлых и наоборот: таких, где помереть было проще, нежели арбуз купить. И ведь помирали…

Есть моменты удивительные. В фильме «Брат-2» и в кинопродукции классом ниже мы, удивляясь, наблюдали, как легко представители криминального мира пересекали государственные границы. Совершенно при этом легально! Вот и в книге так же. Более того, оказывается, ещё при позднем СССР жителю Грузии выехать в Турцию было не в пример легче, чем, скажем, украинцу. Дивная всё ж была у нас Империя.

И уровень сращения силовых органов с теми, с кем им положено бороться, изумляет. Вот угнали герои машину. А её владелец оказался человеком, хоть и тоже зарабатывающим на жизнь методами нелегальными, но плотно связанным с государственной безопасностью. Пришлось вернуть.
Но, всё-таки, остановлю внимание на важном моменте. Идёт такое неторопливое повествование, безоценочное. Изредка перемежаемое прямыми и неожиданными сентенциями вроде: «Именно из-за отсутствия высшей меры наказания жизнь человеческая в лагерях обесценилась до нуля». Или: «Человек не станет красть, если имеет нормальную работу, которая обеспечивает достойное существование». И долго-долго кажется, будто жизнь несёт героя сама по себе: любовь, война (почти), дела разные. А потом один поворот, другой — и начинаешь понимать, сколь часто Георгий делал выбор. И за тот выбор нёс личный ответ. Автор просто на этом внимания не заострял. И на отношениях с Богом тоже. А они важны.
Избегая суда уголовного, себя человек судит. И непрерывно рефлексирует. Причём есть довольно тонкий и сугубо литературный момент. Повторю: вся книга выглядит как цепь поступков, лишь изредка перемежающихся оценками и рассуждениями. Но вот по тому, как меняются те поступки — цепь размышлений и намерений героя восстановима достаточно легко. И да: элемент собственного везения он, конечно, осознаёт. Благодарен очень за это везение. Благодарит практически — пытаясь восстановить баланс добра.

Прямые оценки существуют, пожалуй, лишь в стихах, завершающих повествование. Опять-таки, неоправдательные оценки. Непрерывное понимание того, что, в сущности, повезло очень, и надо делать что-то совсем иное. А клеймо на теле – оно как символ неспокойствия в душе.
<…>
Рвали, крали, «крышевали»,
в общем, кто на что горазд —
поколенье без морали,
человеческий балласт.
И на фоне тех, кто сгинул,
утешительный финал —
лишь наколкой давит спину
Краснопресненский централ.

Интересная получилась книга, резюмируя. Началось всё в очень знакомом мире позднего СССР, затем жизнь персонажа шла в какой-то параллельной реальности, отделённой, от нашего привычного мира даже не картонной стенкой, а тонкой шторкой. Теперь вот встречаемся на страницах одних и тех же журналах и на фестивалях. Это, конечно, сугубо личное впечатление. Но очень-очень многие, живущие эту жизнь одновременно с нами, найдут в «До и после» моменты соприкосновения с собственными реалиями. И моменты развилок, когда надо было делать выбор. Либо отказываться от такового.
В общем, и документ эпохи славный, и читается с интересом, и собственно литературные находки значимы.