Из названия «Человек о двух ногах и голове» — второй части книги «Акустика» Алёны Бабанской — если приглядеться, то заметно, как «растут ноги» всех её стихов. Они ходячие. Сначала не понятно, что имею я в виду. Но и я не сразу поняла, как умудрилась за треть вечернего часа прочесть всю «Акустику». Похожий экспириенс был с книгами Феликса Чечика «Cвоими словами» и «Новой». Как мгновения промельк. Со стихами Бабанской почти такая же стремительная история. В этом, однако, «почти» и вся гвоздика.
В обширной рецензии-вступлении Ольга Балла исчерпывающе предварила поэзию Бабанской, растолковала все «акустические» секреты. На долю секунды поколебалось моё любопытство: вдруг не увижу тонко рассмотренного, тщательно высвеченного в предисловии? Пожалела даже, что оно не послесловие, какой фундаментальной была бы финальная кода!
Когда же начала читать (каюсь, не без осознанно ждущей подтверждения приязни), то на странице, наверное, третьей, перестала сверяться с задавшим было тон камертоном Балла. Я попала на свою волну. И меня помчало.
Стихи Бабанской, как я уже сказала, ходят. Они преимущественно короткие и лаконичные. Да, это не одно и то же. Лаконичность — характеристика содержания, близкого к афористичности, изначально ёмкой мысли, а не для формы укороченной.
Вязнет сумерек сгущёнка,
Оседает тьма на дне.
Сколько соловьем ни щёлкай,
Всё равно гореть в огне
Заходящего светила,
Умирающего дня.
Я б сама от вас свинтила.
Только нет давно меня.
Чувствуете, сколько движения в «оседает», «ни щёлкай», в сленговом, самоироничном, горьком «свинтила»? И «нет давно меня» на их фоне продолжается в длительном настоящем, не обрывается, хотя представляется предельно статичным, припечатывающим в нормальном состоянии. Здесь же автор не в норме, автор пишет.
О другом проявлении нормы.
Автор постоянно двигается в узнаваемом мире, замечает его особенности — рыбьи, птичьи, человечьи, симбиозные… — увлекает свой взгляд, ускоряет читательский темп. Стихи Чечика как стежки, заплатки на закладках воспоминаний, а Бабанской стихи — это шаги. Женские шаги. Сейчасные. То сухие и чеканные, то лёгкие и шуршащие. Акустика шагов соответствует настроению идущего и той поверхности, по которой он ступает. У Бабанской это больше, чем настроение, разнообразней, чем каменистая дорога.
А я у смерти под пятой.
А я у смерти понятой.
Она отнюдь не праздник,
Хотя манит и дразнит.
Она наступит в семь утра
От совместимых с жизнью трав,
От синевы и елей,
Без всяких важных целей.
Путник справляется с путём. Бабанская со стихом. Он не плачет и не скулит, он безыскусен как пилигрим: многое видит в своих путешествиях, научается принимать существующий порядок вещей, людей, всего сущего. Самоирония спасает от рутины уныния, потому-то в стихах Алёны столько наблюдений за собой и своим неидеальным существованием, анализирования недостатков родины в широком прошлом смысле, маркирования лакун общества-семьи с неизменной ноткой горчащего остроумия в стиле Раневской.
Езжай, мой касатик, на ферму
Крестьянский налаживать быт.
Там в поле пасётся инферно
С комплектом рогов и копыт.
Там шествует важно корова,
Тяжёлое вымя влача.
Там люди просты и суровы:
Ни дворника нет, ни врача.
Там рядом речушка и роща.
Не будешь грустить ни о ком.
Там пахнет кобылою лошадь.
И молоко – молоком.
На простом языке пяти элементов разговаривать непросто. Усложнение понятий, оборачивание шелухой условностей, необязательных, но смягчающих соприкосновение с твёрдым сутевым ядром, помогает человеку амортизировать мироощущение, снижать болезненность лобового столкновения. На стихах Бабанской тонкие жилеты безопасности, взятые у природы и сшитые характером.
Человек о двух ногах и голове
Не напрасно тосковал по синеве,
Не напрасно проходился босиком:
Синеве он приходился мотыльком…
В плотных защитных средствах иного производства долго не походишь. А ходить надо. Если акустику жизни слышать решился.