(микропроза)
НАСТОЯЩИЙ ДРУГ
Я шёл быстрым шагом вниз по улице. Подальше от них. Подальше от неё. Куда-нибудь туда, в темноту плохо освещённого города. Я почти бежал. На мне была толстая зимняя куртка и шапка, но всё равно было холодно, где-то февраль, наверное. На голове поверх шапки были плотно посаженные наушники, из которых пробивались через мягкую ткань разные песни. Мне было плевать какие, главное, что они глушили улицу, и я мог остаться один на один с самим собой посреди толпы ночных пешеходов.
Сначала я семенил прямо квартала два или четыре, потом свернул налево. Кажется, я почти дошёл до следующего перекрёстка, когда увидел огромную гирлянду. Та сверкающим пледом укутала стену какого-то паба. Я перешёл через улицу и пронёсся около этого яркого чуда.
Маленькие огни отражались в моих очках многочисленными бликами и всполохами жёлтого света, гирлянда шла рядом со мной, говорила. На секунду мне стало спокойно и очень тепло там, внутри. Меня не смогла согреть ни куртка, ни шапка, а хлипенькая гирляндочка смогла. Её магический свет был мягкий, приятный глазу. Я почувствовал себя лучше.
Но мои ноги всё несли и несли тело в даль, тупой холод обрушился на меня, а гирляндочка, мой единственный лучший друг в этом убогом городе, всё висит там, на стене какого-то паба. Я до сих пор скучаю по ней.
В итоге вернулся на улицу, с которой и начал свой стремительный рывок. Мои тяжёлые ботинки гремят об чёрный асфальт тротуара. Теперь я мчал к морю. Мутная гладь воды прямо по курсу. Песок, снег, куски бетона и торчащая оттуда арматура — всё это купалось в грязной воде. Рядом порт. Вокруг было Азовское море. Большая Лужа.
— А поехали на Лужу? — предлагала мама в детстве.
Я стоял и смотрел на это соитие. Снег прижался к песку, а он в свою очередь обнял арматуру, вошедшую в грубый ломоть бетона. И всё это гладила Лужа.
Мне было одиноко. Мой единственный друг, остался позади, а новые всё никак не появлялись.
***
Море, скажи спасибо небу за такое светлое, голубое лицо и в благодарность подари ему пару-тройку хороших облаков. А оно, наверное, напоит тебя своими слезами счастья. Берегите себя!
***
Сегодня много гулял. Ходил вдоль берега Лужи. Нынче суббота, поэтому людей много — в основном парочки и семьи с детьми. Бродят, улыбаются. А я хмурый. Весь день плакать хочется да не можется — никто не поймёт. Потом присел на скамеечку. Впереди Лужа, а перед ней люди по дорожке асфальта гуляют. Немножко прохладно стало, достал книжечку, читаю. Вокруг осень и жёлтые-жёлтые листья. Всего меня окружили. Тепло стало от их яркого цвета. Даже слезу уронил — единственный раз за день. Грустно мне сегодня было. Не печально, не горько, а грустно. Я уже и забыл какого это. Вот, приятно было вспомнить. Даже полезно.
Через неделю День рождения.
***
Всё чаще стал в последнее время встречать одиноких стариков. Они при любом удобном случае набрасываются на тебя и обрушиваются миллионом слов и тонной своих переживаний. Мне становится жалко их, и я с ними болтаю. Ну как болтаю. Просто киваю на их слова, иногда вставляю хмурое «ой!» или увлеченное «вот именно!», ну жалко же. Потом они отступают. Выскажутся и отступают. Надеюсь, им становится легче от всего этого.
Такие старики всегда внезапно появляются из ниоткуда и ровно также стремительно исчезают. Магия.
Не хочу как они закончить. Не хочу набрасываться на людей. Некрасиво это, да и неудобно как-то.
***
Приходила коварная. Дал ей банку варенья. Издевательски поклонилась. Пускай поправляется.
ПУШКИН
Сижу подле памятника Пушкину, читаю Лимонова. С вызовом таким сижу и читаю, но никто не видит. Сотня людей мимо прошла и фига тебе. И сидишь один.
Вот бы встать рядом с ним, с Пушкиным, на его каменный пьедестал. А он раз — ожил! Низенький такой, улыбается. Я смотрю на него, он — на меня. Жмём руки, мягко, не давя пальцами, ведь нам не надо доказывать друг другу свою силу. Обнялись.
— Привет, Саня! — говорю.
— Здравствуй, — отвечает. — Как поживаешь?
— Да вот, пока живой, — смеюсь я.
— Правильно, живи, и тебя запомнят.
— А если нет?
— А этого не будет. Обязательно запомнят.
— Как тебя?
— Да. Может даже крепче, — сказал он спокойно, ласково.
***
Помню с каким наслаждением мой нос ощущал правильно или даже искусно рассеянный сигаретный дым по старому краснодарскому то ли общежитию, то ли коммунальной квартире, в которой я имел счастье побывать. Там жила крестница моей матери. Воспоминания толкают перед глазами жухлые шкафы, ржавые ванны, просторные коридоры и комнаты без дверей. А ещё чёрное фортепиано и пустая жестяная коробочка из-под печенья на нём. Всё было облизано запахом перегара. Всё без исключения. Даже я, но совсем немножко. Запах лип к заляпанному наклейками с «Ранетками» большому зеркалу, пузатому серому телевизору. Пыльный диван и тот во всю разил дешёвым, приятным и столь вредным табаком, хотя крестница, на тот момент, не курила.
***
Я дрожу. Мне страшно. Хочу. Резко надвинулся. Она вышла из-под меня быстрым изгибом. Глазки испуганные. Ничего не получилось.
Бьёт озноб.
Разрывает досада.
Хочу любви.
Мы с ней соседи. Спим в метре друг от друга. Буквально. Между нашими кроватями только стена из старого кирпича.
Придумал для нас язык перестуков:
Три стука — «как дела?»;
Один — «хорошо/да»;
Два — «плохо/нет»;
Четыре — «выйдешь?»;
Два, пауза, два — здесь сама пускай что-нибудь сообразит;
Странно. Почему я хочу назвать это любовью? Мне всё нравится. Мелкие детали, которые сливаются в единый снежный ком и давят на меня своим неподъёмным весом. Крохотная. Широкая улыбка. Приглушённый голос. Необычайная независимость от окружающих. Милый лобик. Спутанные волосы. Страшное естество, как у моего друга — афганец Нисар. Он тоже понял искусство жизни и просто отдался её течению. Этим он меня восхищал каждый день, пока не уехал.
С другой стороны, она принесла мне столько боли. Так много боли. Я еле пережил отказ во взаимности. Её частые эксплуатационные визиты. Неприкрытый, наглый эгоизм.
Вот мы недавно поговорили, спустя так много времени. Она сказала, что соскучилась по мне. Я боюсь доверится этим словам. Но так хочу это сделать.
Один метр. Между нами лишь стена. А за ней она. Романтично? О да. Больно? Ещё бы.
***
Медленно вздымалось одеяло. От приоткрытой форточки тянулся утренний холодок. Жёлтый лучик. Мешает — закрылась подушкой. Утонула в постели, сжавшись с Бонифацием в одно целое. Моментально нагрелся. Рождённый игрушечным зайцем, мягкий, безвольный.
Из окна, как из другого мира, лился тихий шум города. А мы здесь. Лежим и дышим.
Спит.
Солнце убежало за угол дома, оголив бледность голубизны неба. Пижама из облаков немного приспустилась. Ломтик неба смущённо застыл за окном. Такой маленький, как через перевёрнутый бинокль. Смотрю на него.
— Открой своё личико.
Проснулась.
***
Ночью приплыла луна. Заглянула лучиком, ножку беленькую опустила в щель между стеной и занавеской ко мне на постель, на самый краешек. Покоится яркая, белая, а сверху ни звука — молчит. Два года я её не видел. И побежал голодный взгляд вверх по ножке, по лучику, прямо к сладкой лунной… но ничего не схватил, упёрся в край окна. А за ним, за окошком, вся улица залита каким-то волшебным светом.
Я без помощи очков видел дальше чем обычно.
Немного подтаявший снег преумножал волшебный свет, удваивая, утраивая власть сверкающей госпожи в этом мире.
***
Только-только был съеден последний мандарин. Немного кислый, но очень вкусный. Пока я срывал с него кожуру мягко брызгал бесцветный мандариновый сок.
Ещё полчаса назад открыл окно, а то что-то стало совсем душно. Сейчас середина ноября, холодно. Но в комнате тепло, разве что от окна плывёт милый сквознячок. Разделяемый опущенными жалюзи он с одной стороны тянется вдоль стены к двери, а с другой также к двери, но через меня, через мой рабочий стол.
Запах мандарина и сквозняк, приносящий за собой трансформированный уличный запах, пропущенный сквозь фильтр моего пыльного подоконника, вернул меня на три года назад, когда я писал наивные стихи, когда не раздумывая влюблялся в самых разных девушек, когда видел дорогих мне друзей каждый день, когда я жил и ничего не боялся.
***
Сижу на холодной кухне и пью тёплый чай. Недавно здесь батарея протекать стала — пришлось отключить. Теперь сижу, левая нога змеино обвила правую. В левой ладони — кружка, в правой — пространство кармана моих свободных серых штанов.
***
Очень обижен на неё. Не написала. Гадкая. По-детски гадкая девчонка.
Она мне никто. И мне за это стыдно. Я ей никто. И мне за это обидно. Даже горько.
Подполз к занятой телефоном розетке, вытащил его из-под подушки. Написал другой, попросил пожелать мне спокойной ночи. Как же это унизительно! Согласилась, помогла. Святая!
И всё равно не уснуть.
***
— Слышала про теорию стакана воды? Нет? Она гласит: заняться сексом также просто, как и выпить стакан воды.
— Это ты мне сейчас предлагаешь?..
— Нет, зачем, если я знаю, что ты меня не хочешь. Но уверен, если бы ты хотела, то рассказала бы про эту теорию. А так… Ну пошутили и хватит.
За окном смеркалось. В рюмках ещё оставалось по капле водки. Рядом с тарелкой полной печенья и конфет покоился девственно полный стакан воды, поставленный, чтобы запить в случае чего.
***
Он притянул её к себе (он и она, как же надоело!). Обнял и почувствовал обвившие его в ответ ручки.
— Ничего, всё будет хорошо, — сказал он.
Наклонившись дотянулся губами до её лба. Через несколько секунд медленно отстранился.
А после навсегда исчез.
***
— Мне нужна та, которая будет злиться, если не получит меня, понимаешь? Например, мы договоримся пойти на танцы…
— Тут танцев уже сколько нет, да и дискотек тоже…
— Ну тогда устроим их здесь, в комнате. Неважно. И вдруг за день до этого я откажусь. По странной причине. А ты подумаешь на себя. И напьёшься, и притащишься сюда, громко, но аккуратно, распахнёшь дверь и под удивлёнными взглядами соседей жарко дыхнешь мне на ухо: «Пошли танцевать».
— Ну вряд ли такое будет.
— И я о том же. В общежитии нельзя пить, шуметь. И танцевать тоже, наверное, нельзя. Ты не подумай, это не эгоизм, это скорее необходимость быть полностью уверенным в том, что этому человеку ты точно всегда будешь нужен.
— А что в эгоизме плохого?..
— А что в нём хорошего? Не отвлекайся, я тебе про абсолютное доверие, а ты мне про этот ваш сраный эгоизм.
— Извини.
— Да ладно, — он отвернулся. — Чего уж там.
***
Представил, как ты стоишь в конце улицы, где созрел куст унаби, у самых трамвайных путей. Твоя футболка задрана на манер сумки и чуть ли не рвётся от всяких плодов, что можно здесь собрать, пройдясь вдоль каждого забора.
И вот ты стоишь, жуёшь, узишь глаза в улыбке и протягиваешь мне какую-то пыльную ягодку:
— Будешь?..
***
В полудрёме услышал твой смех. Сегодняшнее среднее твоë «х-ха». Испугался, думал ты рядом, смеёшься почему-то надо мной, а я тут лежу беззащитный, сжавшийся от непонятно откуда взявшегося холода. Открыл глаза. В комнате никого. За «х-ха» последовал скрип двери. Это просто кто-то зашёл в блок.