Нет. Эти занавески не могут быть нежными. Никогда такими не станут. Потому что не та ткань, не те кружева на воланах, которые могли бы быть подолом юбки, а стали чем-то инородным ― случайными рюшами на гардинах, синих, ветхих, как родительское покрывало или платье в бабушкином шкафу.
Зачем тебе этот шлейф? Разве ты не можешь написать не от руки хотя бы слово?
Она знала правила. Знала, что вечером он обязательно вернется. Преподавательские часы не вечны. Электрички ходят строго по расписанию. От медицинского в центре несколько остановок на метро. Та же линия, без пересадок. А потом примерно полчаса до поезда. Хватит на кофе. И еще меньше останется до станции, где она встречает.
Лавочка выкрашена вычурно, странно. Кровавый кирпич. Мусорнице не до окурков. Свой третий она зароет около остатков травы. Запыленные кроссовки, подвернутые джинсы. Чтобы легче было идти по раскосой от солнца дороге в дом на холме, чуть поодаль от остальных, с резными ставнями цвета молочной неги. Добавленную в кофе признает только она. Для него только крепкий черный. Конечно, без сахара. Винилы на веранде не умолкнут, пока они проделают свой каждодневный путь от станции до миниатюрного убежища, без вразумительных хозяев и без прописки, без шмоток и лишней мебели.
Пообещай, что мы будем ходить босиком.
Решение убежать было обоюдным. Адрес для корреспонденции ― университетский. А ей никто не писал. Рассказы высылала по электронной, когда было не лень. Называла этюдами. Чаще случайные, оборванные, обо всем, что видела вокруг.
Отпусти себя наконец и пиши. Кто скажет, что ты бывшая студентка или одна из тех, кого он лечил?
В группе психологической поддержки хватало пишущих. Как и ярких, с взлохмаченными гривами и затравленными глазами. Всяких. Иногда она помогала проводить встречи. В такие дни они возвращались из города вместе. Полчаса на кофе превращались в прогулку от ближайшего к стационару метро до вокзала. Заряжалась болтовней, съедала все снеки. Даже без лаванды кофе оставался на губах сладковато-терпким. Дым застил глаза даже без сигарет с фильтром для слов, соскальзывавших кошмаром. Хотя она и так не вспоминала о грустном, а группу они, по профессиональной этике, не могли обсуждать.
К тому времени встречи на съемных перестали быть редкостью. Как перестали быть тайной пластиковые стаканы из фудкордов и кафе возле университета, щелчки электронных записок посреди аудитории и посещение курилки молодым профессором, конечно же, не курящим.
Он защитился сразу. Ее история стала частью первой книги, в которой ее имя было выведено буквой, максимально приближенной к оригиналу. Цитаты – фрагменты ее дневника. Из всех пишущих в отделении только ей удавалось вытаскивать из огня страницы.
Переезд случился спонтанно, резким выстрелом без приглашения на казнь. Все, как она написала. Завершало круг сумасшедшее лето, завешивало туманным саваном ставни. Утра становились холоднее, хотя они продолжали объезжать пригороды и более дальние места из электронного путеводителя в поисках заброшенных кладбищ и костелов. А потом она увидела дом. Съехавшая с катушек ограда, сорванная калитка, дверь на честном слове. Игрушечная веранда, дерево без утепления, рыжая черепица и эти ставни цвета мокко. Жасмин под окном ее детства. Стол, который просится к неостекленному окну. Осколки витража выдают дорогу. Кресло из неведомых сундуков. Изразцы у двери с закоптелыми чугунками, шкафчики с минимальной посудой, конечно, без рюмок, с ароматическими маслами и кучей специй. Пузатый чан с песком, чтобы варить восточный. Турка. Единственная комната с подушками на полу, мазками по стенам – памятными фото, записками от руки, с книгами ― бесконечными стеллажами и башнями до потолка. Обязательная зона для танцев. Юбка с разноцветными брызгами. Развешанные по комнате платья. Разбросанная одежда. Сережки полными горстями. Браслеты с оторванных рук.
***
Сегодня он должен вернуться позже. Настолько, что обычная прогулка отменялась. Оставалось ждать в единственной комнате, где ей почему-то все мешало. Больше всего глаза. Зеркало выдавало бездонные, подернутые влагой плошки, удивленные, разрезанные полосами света. Глаза страшно болели.
Когда сняла линзы, вокруг разлился туман, на расстоянии вытянутой руки двоились змеиные языки. Почему-то не жалили. Жалели. И совсем не были горячими. Мелькали бестолковым холодком, воспоминанием о снежинках, которые никогда не кружились за больничным окном и которые она так ждала. Кажется, и сейчас ждет.
Смотри: они сигают через перила. Сигают и падают. Сигают и падают. Падают. Падают. Обрубки окурков за неимением пепельницы тонут за окном. Остатки слов ― в случайных созвучиях.
Когда она поняла, что дверь захлопнулась и дом больше не пускает, дым висел в воздухе и не разрежался. Ветер исчез. С его уходом все замирало. Пластинки становились грустными. Платья цеплялись за костяшки вешалок, висли на шее. Зеркало выдавало оборванный танец.
Кто я? Откуда? Зачем?
Бездонные снова заблудились в зеркале. Его больше не разбивают руки. Ни сильные, с белой каймой халата, ни тонкие, с браслетами вен. Запястья нетерпеливо подергивались, стараясь уловить ритм, оставленный на вечер. Вечера не было. Молчали пластинки. В комнате не было его. В качестве доказательства она поискала ноутбук с запавшей кнопкой. Особенно нервировало «включить – выключить» в приказном порядке, как на пульте управления. Приходилось прикладывать усилия, натискивать сильнее. Отпустите руку, мне больно. Дверь в комнату провалилась в дымный коридор. Тебя ведь освободили зимой, правда? Молчи. Нет смысла в очередной раз перечислять про треск испорченного телефона, сквозь который прорывались голоса сокамерниц по интенсивной терапии, последний свет фонаря за окном, больничный дворик, засыпанный бинтами от сорочки прошлогодней зимы, свесившей ноги с карниза.
В такие моменты глаза закрывались. Терпеливо ждали. Они подбирались медленно, чтобы остаться незамеченными как можно дольше. Скользили тихо. Сильные и нечужие, руки выдергивали провода. Вены переставали болеть. Звонков больше не будет. Вдыхай тишину. Смотри и дивись, как небо возвращает себе краски, заполняя зрачки спелыми вишнями, аквамарин разливается по коже облаков, на запястьях шелковые ленты, соединившие две руки.
А дальше выбирай, что мы будем делать. Я забуду выключить фен, а ты не выключай воду, чтобы нас побыстрее смыло. Можно расковырять трещину раковины от ран на твоих руках, пока мои покрываются дряблыми крестами от трясущегося лезвия. Я еще не научила тебя дробить таблетки за неимением кокаина. В качестве аперитива подойдет кофе с валерьянкой. Я вру, что не пробовала.
Сталкивать друг друга с лестницы.
Прокалывать глаза.
Буравить взгляды прохожих: в поисках моей груди твои руки перекинулись через подоконник.
Дым уже висит топором. Лиловые шоры. Розовые сопли. На раз – два – три привычный коридор заполнится гулом. По шагам, разрубающим тишину, она узнает, что он вошел в палату, одетый с иголочки, сверкающий лысиной, постаревший на много лет. Безукоризненно белый. А у нее цыпки на руках и вздутые вены. На отсыревшей сорочке седой волос. Еще один. И еще. Особенно много на висках, перехваченных гребнем. Больше только завихрений и трещинок в ящике воображаемого комода, куда она прячет то, что разрезает ленты на руках.
***
А потом дни полетели удивительно быстро. Мы вдруг поняли, что всегда знали друг друга. Я знала тебя. Сидела на последней парте, пока ты сидел на столе и вел лекцию. Благодарная студентка не совсем мое определение. Ты лишь немного старше, чем могла быть я, если бы не заблудилась во времени.
Однажды я просто осталась. Болтая босыми ногами на крыше торговой высотки, подальше от кафе, вдруг поняла, что сегодня все пойдет по-другому. Мы переедем за город, а может, в другую страну, где нас никто не найдет. А может… Мы выберем любой маршрут. Я потушила сигарету, зная, что сейчас ты оставишь книгу, чтобы вдохнуть поцелуй. Платье задралось, обнажая путь выше колена. Выше только аквамариновые облака, растаявшие в моих глазах. Их не смог разогнать даже охранник, спешивший напомнить о нравственности.
Могу ошибаться, но кажется, про нас какое-то другое слово. С того момента на крыше я совершенно не помню своего имени и не знаю твоего. Пора выбирать новые. Мы просто съездим за вещами, возьмем самое необходимое. Поддельные паспорта, банковские карты, наличные на дорожные расходы и билеты. Откроем на телефоне карту и выберем место. Критерии давно известны и совпадают. Там должно быть больше деревьев и поменьше людей. Но и не глушь. Кинотеатр и танцплощадка. Увитая плющом мостовая. Ратуша. Звон часов пульсирует по крови, смешиваясь с ароматом кофе. С молоком и лавандой и крепкий черный. Ты будешь отвечать на письма за утренним столиком, пока я сбегаю на базар, чтобы собрать все для плова. Крытые крыши переливаются веселыми лоскутами. А посреди других – ворохи кинзы и базилика, разноцветные пирамидки из пастилы, бархатные персики, рубиновые гроздья, ряды специй с чуть различимой кутерьмой из барбариса, кумина и чеснока – я проскользну кошкой, чтобы ничего не задеть. Поругаюсь с несколькими торговками, наемся всякой всячины из лотков на пробу. Поставлю на шорты очередное пятно. Слезы вишневого сока на пальцах. Как они туда попали, я не смогу объяснить, но сразу же скину шлепки. Ты будешь слизывать каждый мой шаг, даже если в кафе не останется свободных столиков.
Наш дом будет подальше от остальных. Во дворе зелень и велосипеды. Я научусь держать координацию и больше не падать. Даже на качелях буду летать над воображаемой пропастью, закрыв глаза, думая о метле. Через наушники буду слушать то, что ты перешлешь по дороге на работу, чтобы я отдыхала, когда не пишу. А по воскресениям мы привезем новые винилы вместе с кофейником и открытками от букинистов, рамками для спонтанных фото. Нам еще долго обустраиваться.
Там, где мы будем жить, лето не прощается крылом самолета. В полдень так жарко, что ты не выходишь на улицу по выходным. Я завешиваю окна после десяти, делаю влажную уборку, готовлю чай со льдом и мятой и оставляю тебя наедине с ноутом. Зная о радиоактивности лучей, я не могу без сумасшедшей щелочки – иду к воде подышать. Забираюсь под самое большое дерево, чтобы запомнить блики на волнах. Обязательно поцелую на прощание каждый лист, даривший тень. Нежнее смогу только твои руки, принимающие тело, шаг за шагом, пальцы, согретые прибрежным песком.
Когда ветер постучится в наши ставни, я открою окна, впущу уголок звездного покрывала. Закат застилает горные шапки, нашептывает строки ненаписанных книг. Нам сейчас совсем не до них. Огибая ивовые нити, знакомые настолько, что можно не держаться за руки, мчимся к воде. Пока я разбавляю водой ледяное вино, ты разводишь костер. В твоих глазах тлеет пламя. Я буду танцевать в прибрежных волнах, пока платье не сольется с изгибами тела настолько, что ты решишь его оставить.
О своем плане я обязательно расскажу после того, как сгорят все светофоры. В бешеном ритме машин, в бликах снующих пешеходов мы с трудом различим то место, с которого согнал нас охранник, напомнивший о нравственности. Перед тем, как мы стали беспечным пеплом, падающим на город.
Чтобы лететь выше.
Если мы где-то пропустили опечатку, пожалуйста, покажите нам ее, выделив в тексте и нажав Ctrl+Enter.