рассказ
Антон Клопп занимался литературой почти всю сознательную жизнь. Чего только с ним не случалось за это время. Развод родителей, переезд в чужой и враждебный город, с тоски написанная повесть. Самый молодой лауреат престижной премии. До одурения заманчивое предложение от издательства, одинокие бессонные ночи за работой, четвёртое место в списке бестселлеров. Письма поклонниц, отечески-завистливые похлопывания по плечу от стареющих мэтров, неудачный брак, развод, одинокие бессонные ночи за работой, реки алкоголя. Худший роман года (по результатам опросов сразу трёх изданий). Похороны матери, реки алкоголя, депрессия, попытка самоубийства, реабилитация, пять лет молчания. Одинокие бессонные ночи за работой, триумфальное возвращение, успешная экранизация, мега-популярная авторская колонка в журнале. Неудачный брак, выкидыш, реки алкоголя, развод, реабилитация и снова молчание.
Говорят, чем больше всего происходит в жизни писателя, тем лучше. Каждое событие — сырьё, которое можно переработать и превратить в очередной блестящий текст. Вот только внутренний цех по переработке рано или поздно объявляет забастовку, а свежие события всё продолжают поступать ударными темпами. В такие минуты жалеешь, что вообще взялся за перо.
В середине пятого десятка Антон Клопп пришёл к весьма печальному осознанию, что утратил способность писать, а ничему, кроме писательства, так и не научился. Миллион подработок и ни одной настоящей профессии. Нужно искать какое-то занятие. Он вновь и вновь бормотал себе под нос немногочисленные варианты, размышляя, не настал ли черёд новой попытки суицида. Таксист, продавец, охранник, уборщик. Таксист. Продавец. Охранник. Уборщик. Таксист, продавец, охран…
Как часто случалось в жизни Антона Клоппа, судьба замучилась ждать, пока он примет решение, и сама всё устроила.
Звонок старой приятельницы из журнала, с которым он сотрудничал. Регулярно обменивались свежими сплетнями, вместе хихикали в укромном уголке на редакционных шабашах. Дела прекрасно. Обдумываю пару сюжетов. Готовлюсь к новому взлёту. Пойти преподавать. Исключено. И думать забудь. Чему кадр, вроде меня, может научить.
Три недели спустя Антон Клопп уже читал свою первую лекцию. В зале собралось десятка два графоманов всех возрастов, с жадностью ловивших каждое слово и почему-то искренне верящих, что он вот-вот поделится с ними секретным рецептом гарантированного писательского успеха. Никаких рецептов успеха — гарантированного или нет — Антон Клопп не знал, поэтому чувствовал себя шарлатаном. Напёрсточником, наживающимся на доверчивых провинциальных зеваках. Жутко хотелось дойти до ближайшего ларька и поскорее развязать, чтобы обо всём этом не думать, но он чудом удержался.
Постепенно преподавание стало приносить какие-никакие положительные эмоции. Случались не совсем безнадёжные студенты и студентки. От занятия к занятию опусы их получались всё более читабельными. Одна кучерявая брюнетка, из-за брекетов вечно шепелявящая на семинарах, так расписалась, что её даже начали печатать.
Антон Клопп смирился с ролью неиграющего тренера. Иногда по старой памяти получал приглашения на встречи с читателями. Надевал любимый пиджак с некогда модными заплатками на локтях, приветливо улыбался и подписывал книги редким желающим. Вряд ли такие достижения можно отнести к категории «жизнь удалась», но бывает и хуже.
Единственной связью с писательским прошлым для Антона Клоппа оставался знакомый менеджер издательства, который пару раз в год зондировал почву на предмет новой книги, но всякий раз удалялся ни с чем.
Всё изменилось в тот день, когда почтальон постучал в дверь и вручил Антону Клоппу большой рыжий конверт. Внутри оказались толстенная стопка бумаги и крошечная записка на обрывке тетрадного листа. Первый роман молодого автора, почему-то отпечатанный на допотопной машинке. Показать больше некому. Вся надежда на вас. Если моё произведение чего-то стоит, огромная просьба вернуть рукопись по адресу, указанному на конверте. Так вышло, что это единственный экземпляр, и он мне очень нужен. Если же вы решите, что у меня ничего не вышло, значит, это не моё. Просто порвите и выбросьте.
В прежние времена Антон Клопп не стал бы заморачиваться и тут же избавился от творения наглого незнакомца, как тот сам и предложил, но теперь в нём проснулся педагогический азарт. Захотелось оценить, на что способен человек, написавший такое наивное, бестолковое сопроводительное письмо. Разумеется, он не будет читать фолиант целиком. Проглядит две-три страницы в начале и одну-две в конце. Вполне достаточно, чтобы удовлетворить любопытство.
Несмотря на имидж раздолбая и пьяницы, Антон Клопп крайне редко опаздывал на занятия. Если быть точным, за годы преподавания такое с ним случалось всего дважды. В первый раз у него дома прорвало трубу и ему пришлось полдня провести в обществе весельчака-сантехника, без умолку сыпавшего пошлыми бородатыми анекдотами. Второй раз случился после того, как Антон Клопп с презрительным фырканьем отбросил записку и уселся читать рукопись из рыжего конверта. К своему удивлению, он выпал из действительности на много часов. Не слышал телефонные звонки и напрочь забыл обо всех делах.
История до смешного напоминала Антону Клоппу его собственную. Одиночка, оторванный от друзей и любимой девушки, вынужденный жить в ненавистном, богом забытом месте. В городе, где единственная достопримечательность — угольный разрез, который больше самого города. Герой мечтает куда-нибудь уехать, но всякий раз, когда подворачивается возможность, по неведомой причине добровольно от неё отказывается и возвращается назад. А потом так себя ненавидит, что неделями не может видеть собственное отражение в зеркале. Довольно странная вариация стокгольмского синдрома. Экзистенциальная карусель. Вывернутый наизнанку Сартр, приправленный колким остроумием Сэлинджера и невероятной глубиной характеров, близкой к Толстому.
Очнувшись, Антон Клопп сам не знал, сколько раз перечитал эти шестьсот с чем-то страниц. Просто не мог остановиться. Дочитывая последний лист, клал его вниз стопки и заново принимался за первый. Будто застрял в ленте мёбиуса.
— Если это и не шедевр, то самое близкое к шедевру из всего, что я прочитал за последнее время — вслух пробормотал Антон Клопп, бережно поглаживая рукопись, словно ласкает котёнка. Ему было нестерпимо больно от самой мысли, что придётся вернуть эту прелесть отправителю.
Почему великие тексты рождаются у конченных недоумков, которые сами не в состоянии оценить насколько важно то, что они создали. Один красавец пишет блестящий роман и тут же суёт половину страниц в пылающий камин, с довольной ухмылкой наблюдая, как пламя расправляется с плодами его трудов. Другой забывает гениальную новеллу в трамвае, а потом охотно рассказывает об этом каждому встречному, как будто здесь есть, чем гордиться. Третий тоже хорош. Отправляет единственный экземпляр своего творения по почте незнакомому человеку, не задумываясь, что он может угодить не в те руки или навсегда потеряться где-нибудь по пути. Да за такое судить надо.
День за днём Антон Клопп откладывал момент икс. То слишком устал, то не в настроении, то опаздывает и некогда идти на почту. Ожидающий своей участи шедевр бережно хранился в самом надёжном ящике его письменного стола, запертом на ключ.
— Как валь, фто вы больфе не пифете — то ли с хорошо скрытой иронией, то ли вполне искренне сказала шепелявая брюнетка, когда закончила хвастаться свежей публикацией в альманахе.
— Мне тоже.
— Я обоваю ваф «Фломанный горифонт». Фто рав перефитывала.
— Благодарю. Рад слышать.
Отделавшись от раздражающей лучшей ученицы, Антон Клопп вышел в коридор. Ему показалось, что все, кто проходит мимо, включая тех, кого он видит впервые, смотрят на него с издёвкой или, как минимум, снисходительно. Бывший писатель. Опустевший сосуд вдохновения. Бесплодный маратель бумаги, навсегда оставленный музой. Антон Клопп не верил в существование бывших писателей наряду с бывшими врачами и кгбшниками, о чём без конца разглагольствовал в интервью. В те славные времена, когда у него ещё брали интервью. Теперь же он и сам превратился в этого диковинного зверя, редчайшую помесь василиска с единорогом, чьё существование горячо отрицал.
Дома Антон Клопп рухнул на диван, не снимая пальто, и долго не мог отдышаться. Если бы ему удалось создать что-то подобное жемчужине, притаившейся у него в ящике стола. Ради того, чтобы написать четверть такой книги, можно пожертвовать жизнью. И не только своей. На секунду Антону Клоппу почудилось, что рукопись тихонько плачет и, всхлипывая, шепчет, что не хочет с ним расставаться. Неужели, он и в самом деле собирается отдать её тому убогому неряхе, который её сочинил?
Менеджер издательства давно перестал надеяться. Звонил Антону Клоппу чисто автоматически. На всякий случай. Вдруг тот что-нибудь из себя выдавил. Ещё возьмёт и отдаст конкурентам. Уж лучше потратить пару минут и проверить.
— Как вы сегодня кстати. У меня для вас кое-что есть — сказал Антон Клопп, сам не понимая, что делает. Менеджер от неожиданности выронил телефон. Взволнованно закричал, что хочет как можно скорее увидеть свежее творение мастера.
Новая книга Антона Клоппа стала сенсацией и затмила его предыдущие успехи. Типографии едва успевали печатать дополнительные тиражи. Антон Клопп стал известен по всей стране и за её пределами. Критики нарекли его живым классиком.
Несколько лет Антон Клопп купался в лучах заслуженной незаслуженной славы. Поначалу было страшновато. Казалось, что его в любой момент могут разоблачить. Становилось не по себе, когда он вспоминал о случившемся. Однако Антон Клопп довольно быстро овладел искусством отгонять эти мысли подальше и переключаться на что-нибудь более приятное.
Второй рыжий конверт, гораздо тоньше предыдущего, пришёл ровно через четыре года после выхода книги. Там была только записка на клочке тетрадного листа. Всего три слова. Как вы могли. Ни обвинений, ни угроз, ни призывов открыть правду. Антон Клопп отменил все встречи и заперся у себя дома в мрачных раздумьях. Признаться самому или защищаться до последнего. Поскольку настоящий автор лишился единственного экземпляра рукописи, доказать своё авторство ему будет ой, как непросто.
По своему обыкновению, Антон Клопп не мог ни на что решиться. Его бросало из стороны в сторону. Порой он превращался в матёрого преступника, умело заметающего следы. Как-то утром отправился к эксперту по печатным машинкам, выяснил, на какой именно модели набран оригинал рукописи, и достал себе такую же в хорошем состоянии. На всякий случай. В другие дни Антон Клопп переключался в режим Раскольникова. Страдал от бессонницы, бродил по городу, разговаривал сам с собой и на полном серьёзе обдумывал, как лучше сообщить о содеянном граду и миру.
Шли месяцы, а правда не всплывала. Антона Клоппа-преступника такое развитие событий радовало. Чем дольше этого не происходит, тем ниже вероятность, что вообще произойдёт. Антону Клоппу-Раскольникову, напротив, становилось всё хуже. Он уже успел по пьяни проболтаться нескольким знакомым, что не сам написал свой последний роман, но никто не воспринял его исповедь всерьёз.
Так не могло продолжаться бесконечно. Состоялась решающая битва. Преступник дрался, как взбесившийся ягуар, но Раскольников одержал верх. Антон Клопп сознался во всём в прямом эфире одного из центральных каналов, куда его пригласили, чтобы поговорить о положении дел в современном книгоиздании. Чистосердечное признание не смягчило приговор. Пресса рвала его на куски. Какие-то сумасшедшие стали заваливать его обвинениями в плагиате. На авторство книги «Сломанный горизонт», лучшей из написанных Антоном Клоппом, на создание которой он потратил миллиард нервных клеток и два с половиной года жизни, теперь претендовали с десяток самозванцев.
Шумиха была таких масштабов, что от Антона Клоппа отвернулись все: студенты, читатели, издатели и те, кого он считал друзьями. Отец, с которым они и так практически не общались, разорвал последнюю ниточку, перестав отвечать на поздравления с праздниками.
Постепенно буря утихла. Антон Клопп прошёл бог знает какой по счёту курс реабилитации и вернулся к нормальной жизни. Недавние потрясения оказались столь серьёзными, что какая-то невидимая блудная шестерёнка в его голове встала на место. Давно простаивавший цех по переработке вдруг начал трудиться в три смены. Антон Клопп писал по семнадцать часов в сутки, не в силах остановиться. Текст буквально хлестал из него, как лава из кратера извергающегося вулкана. Никогда прежде он не испытывал таких мощных приступов вдохновения.
Результатом стала солидных размеров рукопись, полная надежды и боли, насквозь пропитанная поэзией. Может, эта вещь и не лучше той, что попала к нему в рыжем конверте, но и ненамного хуже. Антон Клопп точно знал, что сотворил что-то действительно стоящее.
Найти того, с кем можно поделиться радостью, было непросто. Коллеги из мира литературы не хотели иметь с Антоном Клоппом ничего общего. Бывшие друзья говорили с ним крайне холодно и старались поскорее от него избавиться. Приятельница, устроившая его преподавать, и вовсе бросила трубку, как только поняла, кто звонит.
Антон Клопп не отчаивался. Подобрал звучный псевдоним и от имени вымышленного начинающего писателя разослал своё детище десяткам издателей. Не получив ни единого ответа, Антон Клопп решил напечатать книгу за свой счёт. Благо, кое-какие деньги у него остались. Забирая из типографии свежий, ещё пахнущий краской тираж, он впервые за долгие годы почувствовал себя по-настоящему живым.
Из тысячного тиража удалось пристроить чуть меньше сотни экземпляров. Что-то ушло в библиотеки, что-то взяли на реализацию маленькие независимые книжные. Остальные девятьсот с хвостиком томов поселились в квартире Антона Клоппа и превратились в нечто среднее между предметами мебели и домашними питомцами. Когда становилось совсем тоскливо, Антон Клопп брал пару таких же одиноких и никому не нужных, как он сам, книг, клал к себе на колени и нежно поглаживал, уставившись в одну точку. Примерно так же, как несколькими годами ранее гладил ту самую злосчастную рукопись из рыжего конверта. Единственный экземпляр. Экземпляр, который дал Антону Клоппу всё, о чём можно мечтать, но в итоге отнял гораздо больше. Как вы могли.