Те, кому знакома проза Каринэ Арутюновой, уже знают, что каждая вещь автора — это всегда новая глубина и новое открытие чего-то очень важного в мире и в себе, попытка приоткрыть то, что не лежит на поверхности, а завораживает и уводит в самую суть внутреннего состояния человека. Это попытка с помощью языка чувств, образного и хрупкого, одновременно мудро и неторопливо показать читателю дорогу его собственных сомнений, приоткрыть ему дверцу к поиску своих собственных ответов.
Новая повесть «Блаженные» приближает нас к разгадке тайны магии этой необыкновенной прозы.
Почему одна единственная музыкальная фраза, прозвучавшая из окон соседней квартиры способна разбудить спрятанные давно воспоминания?
Кто играет ноктюрн Шопена? Можно забыть лицо, но нельзя забыть музыку.
Каринэ Арутюнова. Блаженные // Волга, № 1, 2022.
Суть вещей прорастает из воспоминаний и выстраивается в картину. В картину жизни как будто вставленную в багетную раму. Этот непостижимый, бесконечный мир создает в своей повести Каринэ Арутюнова.
Эти смутно забытые лица помнила героиня повести — маленькая Верочка, жившая в доме на Подоле: в квартире, в которой сплелось много судеб, и эта картина останется в памяти девочки навсегда. Обычная послевоенная жизнь в коммуналке… Каждый, из живущих в ней, — это своя жизнь и своя судьба, только здешний мир разделен на своих и чужих.
Верочка и родители и их соседи. Фира Наумовна и Марк Семенович — одинокие люди, прошедшие испытания войной. Свои.
Повалюки — и одной фразой автор сказал о них главное: все в их комнате будто с чужого плеча. Соседи – это всегда картины в багетной раме.
Первые страницы повести — смерть Сталина. Это событие не случайно взято автором за отправную точку. Это был страшный момент «казалось, выли сами стены, и дома раскачивались от страшного горя».
Ушла эпоха. Эпоха горя и страданий и, казалось, что все в прошлом. Все, что волнует любого человека, вне зависимости от его национальности — всегда красной линией проходит через произведения нашего автора. И в повести это показано просто с невероятной силой. Наповал бьют метафоры, с первых строк в горле появляется ком. Правда без прикрас, мгновенное погружение и присутствие нас, читателей, в здесь и сейчас.
Все восприняли известие по-разному. Соседи Фира и Голубчик с облегчением. А из комнаты Повалюков раздался «волчий вой». Но главное, что увиделось Верочке, словно на старом поблекшем стекле — «очень красивое лицо матери и мокрое, совсем мальчишеское лицо отца». Так постепенно раскрывается то главное, что еще очень неясно витает в воздухе. Время как будто спрессовано — оно плавно перетекает из прошлого в настоящее и будущее, соединяя в воображаемое реальное.
С того ли момента разворачивается история или всё это начиналось намного раньше, а сплетение судеб в одной квартире — это только совпадение?
Верочка растет и вместе с ее наступающем девичеством растет ее связь с отцом. Эта невидимая нить: лучший в мире отец и настороженно грустная мать. Почему постепенно отдалялась от этой связи ее мать Соня? Почему автор практически не называет ее матерью.? Чувствуется, как трудно приоткрывает эту завесу автор. Еще одна трагическая судьба.
Автор переносит нас в задымленный Берлин 1945-го. Там осталась улыбка Сони, там произошла ее встреча с отцом Верочки. Ее жизнь как будто замерла в той точке нужности, когда она была врачом санитарного поезда. «Еврейской иконой», как любовно ее называли больные. Возвращение в родной город и трагическое известие о смерти всех ее близких привело к смутной тоске и брожению, и никому не удалось ее замерзшую душу растопить. Только ее прошлая жизнь на исходе войны была счастливой. Там была попытка найти «своего»: она встретила отца Веры.
Можно ли так построить счастье? Наверное, да. Но у Сони не получилось. В то время в Берлине, даже в самые лучшие моменты, у нее не проходило ощущение «чужих глаз» и порой звучал шопеновский аккорд, перемешивая новую жизнь и старые воспоминания.
Автор не дает конкретного ответа на вопрос, почему у Верочки с матерью не вызрело то единение, которое, казалось бы, должно возникнуть между самыми родными людьми. Нам предлагают самим искать ответ. Это то, что так тонко умеет делать автор, он делает нас, читателей, причастными к истории чужих жизней, которые постепенно становятся неразделимы с твоей собственной, проживаемой жизнью. С тем, что было когда-то отложено в уголках памяти и дремало глубоко, наполняя тебя чем-то смутно узнаваемым и бесконечно изменчивым.
«Она смотрела вслед дочери и мужу, беспечно уходившим в их праздник для двоих».
Для Верочки это было время безмятежного счастья, она росла, но что-то изменилось в ее жизни и в ней самой. В ее жизни появляется страшная тайна. Мастерски вводит нас в эту тайну автор, и тут невольно задаешься вопросом: не здесь ли ключ ко всей истории? Не здесь ли завершающий мазок в картине?
Верочка узнает, что она еврейка, что в подвале их дома прятали в войну двух еврейских детей. А главное, что до войны эти «хлопчик и дивчина» жили в их квартире.
Эта картина засела в ее воспоминаниях надолго. В ее жизни появилось что-то новое — она научилась сострадать.
В ней больше не жила её детская жизнь, и все больше стали проявляться черты всех ее близких, которые ушли: туда, откуда нет возврата. Это, может быть, самые проникновенные строки повести.
Гимн памяти всем невинно убиенным. Жесткой, сдавленной тоской показывает автор это в образе Сони. Но совершенно невероятно преломилось это в Верочке. Нет лишнего пафоса, каждое слово — удар. Никогда Верочка не увидит кокетливой красоты тети Щпринцы и учености деда Эммануила. Страшное слово… никогда…
И отец, связь с которым была нерасторжима, не мог ей ответить на вопрос: «Что такое выбранные богом?» Она не могла слышать этих слов, так говорила ее погибшая бабушка. Все переплетено невидимыми нитями, и даст ли судьба шанс соединить их в одну?
К воспоминаниям детства все время возвращается Соня, проходя мимо своего старого дома она видит знакомую вывеску «Аптека Габбе». Здесь феноменальный возврат автора в другую повесть — «Аптека Габбе» и в других героев, связанных нерасторжимыми узами и общей трагедией, их всех постигла одна участь.
Слов здесь не много, о горе надо говорить тихо. Но все, что надо, читатель уже увидел. Человека и его судьбу в потоке времени мы увидели в разрезе исторической памяти.
Только на нашей картине в багетной раме не хватает чего-то очень важного. Не хватает полной картины мира в тайне слов. Не хватает каких-то завершающих аккордов.
И становится понятно, что необыкновенная любовь отца и дочери, их связь на глубинном уровне и приведут к этому последнему аккорду.
На прогулке они встречают местного старика «Миша-Отдай-Калошу» и подчиняясь чему-то неосознанному, старик попадает с Верочкой и отцом в их квартиру. Соня, увидев его, «терялась в мучительной попытке соединить не соединимое». «Прихрамывающее звучание инструмента» в доме отца и человек с озаренным лицом. Вот она: та самая западающая клавиша. Сиреневая си-бемоль.
Так замыкается круг: Соня видит себя в доме своего отца, Вера в доме своих родителей. Что-то неуловимое вспоминает Миша, сквозь дымку возникают всполохи прошлого.
Слишком много было зла, слишком много разрушенных жизней.
Финал. В проеме двери появился Повалюк и Миша-настройщик узнал в нем предателя, погубившего «тех самых» детей и многих других людей. Соединились все западающие клавиши.
Можно закончить звуками шопеновского ноктюрна. А можно гениальными стихами, которые мы прочли в эпиграфе повести:
рано утром все ушли,
вечером вернулись,
лампы в комнатах зажгли,
выжить извернулись!
Молится, летая, моль
над роялем,
грустная, как си бемоль,
над лялялялем
Владимир Гандельсман
Школьный вальс
Если мы где-то пропустили опечатку, пожалуйста, покажите нам ее, выделив в тексте и нажав Ctrl+Enter.