Ксюша Вежбицкая ‖ Memento mori: макабрическая проза Алексея Небыкова

Девушка стоит в поле. Колосья касаются ее руки, однако на обложке книги Алексея Небыкова «Черный хлеб доро́г» нет ничего от пасторали. Взгляд девушки обращен в небо, будто в поисках ответа или защиты, но небо затянуто облаками, испачканными кляксами чернил или каплям крови — как посмотреть.

Мир рассказов этого автора небезопасен: зыбок, ненадежен, здесь ничему нельзя верить. Сон, морок пропитывают, отравляют реальность. Герой блуждает в тяжелом тумане, страдая от одиночества и безмолвия безучастного мира. Отсюда мотив пути, обозначенный в названии сборника. Герои Алексея Небыкова движутся: одни в прямом смысле находятся в дороге, другие путешествуют в снах, третьи принимают путников у себя. Объединяет их одно — каждый движется к собственной гибели. В конце герои умирают — таковы правила. Даже положительные персонажи с чистыми и светлыми помыслами, как в рассказе «Тая». Это и есть черный хлеб — крохи жизни, добытые неблагодарным трудом.

Светлые чувства, такие как любовь, здесь соседствуют со смертью: безумная Ждана предпочитает мертвого возлюбленного живому («Ждана»), в стране Богомолов влюбленность прерывается кровавой трапезой («В стране Богомолов»), а призванная спасти мир Настя оставляет близкого в болезни («Апостасия от Любви»). Влюбленность и страсть оказываются губительными. Единственное чувство, которое еще способно помочь герою — детско-родительская любовь. Она становится опорой в зыбком мире, нравственным компасом, указывающим единственно верный путь. Так, персонаж рассказа «Молчание небес» сохраняет жизнь невинному существу благодаря письмам дочери, а героиню рассказа «Тая» за бескорыстную любовь к отцу может помиловать таксист-Харон. Теплые письма к отцу и наоборот — отца к дочери, портрет родителя, выполненный к празднику, — те немногие светлые эпизоды, освещающие невеселую жизнь героев.

Увы, даже этот вид любви, могучий и жертвенный, слаб перед фатумом. Удалось ли Тае уговорить Харона жить самому и оставить в живых ее? Финал открыт, мы не знаем, куда увез героиню загадочный таксист. Герой «Молчания небес» не убил пса, но, по всей видимости, потерял семью, все человечество потерял и сам скоро погибнет. Страдает от пожара маленький Сережа в рассказе «Папа в рисунках и прозе», а может, даже умирает по родительскому недосмотру. Смерть ходит по пятам за героями Алексея Небыкова, почти никому не оставляя шансов.

Интересно, что детско-родительская любовь не распространяется на старшее поколение. Старики, напротив, хотят навредить, от них исходит опасность. В рассказе «Чертоги деревни Кедрач» герою снится, что его дед призывает мертвецов: «Ребята! Не верит он вам. А ну-ка, сосед, выбей-ка у него эмоцию!..», а в тексте «31 «Б»» старики и вовсе захватили власть, они показаны аморальными и разлагающимися в прямом и переносном смысле.

Из этого ряда выпадает рассказ «Ученая шпана», в котором не происходит ничего таинственного и необъяснимого. Являясь предысторией рассказа «Воден дявол», он повествует о зарождающейся дружбе двух студентов. Ребята переживают приключение — поимку нарушителей порядка. Рассказ продолжает традиции советской реалистической прозы для юношества. Радостной интонацией, лучезарными надеждами на долгую и интересную жизнь он контрастирует с другими текстами сборника, проникнутыми предчувствием скорого конца, эсхатологическими настроениями: «Кладбище, мертвый сон вокруг, однообразные унылые могилы, ни щебетанья птиц, ни огня, ни света, одни обломки жизни»; «И в этой гонке мы потеряли всеобщие ориентиры. Нет больше правды, вокруг которой мы все в согласии; ничто более не соединяет нас. Мир разваливается на глазах, и мы уже не хотим его сохранять, не желаем слушать друг друга, и даже лучшие из нас во имя великих целей не находят способов договориться»; «Вчера на Земле погасли огни. Те немногие, что сохранились на поверхности после первого взрыва. Да, я думаю, что это был именно взрыв, а вчера случился еще один. Планета совсем потускнела и больше не горит. Я пытаюсь связаться с Землей и другими станциями на орбите, но в ответ тишина».

Даже спасение человечества описывается как всеобщее безумие: «Казалось, все вокруг с ума посходили. Гудели неутомимо машины, звучала залихватская музыка. Необыкновенно много пьяного народу с рдеющими, сияющими лицами вмиг оказалось на улицах. Приличные, одурманенные чрезмерным перепитием мужчины повсюду теперь валялись в кюветах, а вокруг них бегали жены с кричащими младенцами». Человека Алексей Небыков показывает потерянным, а мир разваливающимся на куски. В этом контексте рассказы абсолютно верно названы в аннотации хтоническими.

Эпическая атмосфера судного дня воссоздается не только на уровне сюжета. Автор использует архаичные лексику (отчуралась, прижалею, пропастина, думкала) и синтаксис («Ушли все, да сгинули! Бают, что бесталанные мы, али с глазу дурного, али после осуда злого), сказовые интонации («рано было дачникам наезжать-набегать-наскакивать»), инверсию («Потому и не узнал Андрей, что мост его во сне рухнул, неправильно провели инженеры расчеты. Так же, как и не ведал он, что во время копирования криптомонет на флешку случайный скачок напряжения прервал операцию»). Эти приемы позволяют стилизовать текст под древнее сказание, пророчество, проповедь. Отсюда язык священного писания, например, библейское «и» в начале предложений: «И вас, подхватив в свой водоворот, могут испить до конца. И наступит тогда время отлета быстрее положенного». Наконец, совсем проповедническое: «Дорожите отца своего и мать, и любого старшего единокровника. И продлятся дни ваши на земле и будет игра удачной».

Композиционно рассказы строятся похожим образом: интригующая завязка, замедление в середине и неожиданная развязка. Следует отметить, что Алексей Небыков мастер твиста — читатель никогда не знает, чем закончится текст. Он может начаться как романтическая проза, а закончиться как хоррор. Или напротив — магический реализм обернется серьезной реалистической прозой. Пугая нас, писатель выбирает классические составляющие хоррора, фокусируясь на смерти, апокалипсисе, загробной жизни, зле, демоническом, сверхъестественных силах. В рассказах нам встречаются оборотни, мертвецы, безумцы, убийцы, преступники.

Конечно, автор опирается на традиции литературы ужасов. Читая о вырождении целых деревень, нельзя не вспомнить Говарда Филлипса Лавкрафта. Вот как описывает своего таинственного деда герой рассказа «Чертоги деревни Кедрач» Алексея Небыкова: «Черты лица крупные, сильно развитая нижняя челюсть, большой, резко очерченный рот. Это был мой дед, моя кровь. Хотя, скажу честно, портрет его был уж больно суровым и даже страшным». А вот герой повести «Тень над Инсмутом» Говарда Лавкрафта обнаружил фотокарточки своей семьи: «…рассматривая портреты семейства Орни, я и начал испытывать нечто вроде ужаса перед собственной родословной. Как я уже говорил, моя бабка и дядя Дуглас всегда вызывали во мне какое‑то тревожное чувство. Теперь, спустя годы после их ухода, я пристально всматривался в их портреты со все возрастающим отвращением и неприятием. Я не сразу понял, в чем дело, но постепенно в мое подсознание стало навязчиво вторгаться ужасное сравнение, хотя рассудок упорно отказывался допустить даже малейшие подозрения подобного свойства. Характерное выражение их лиц теперь напоминало мне нечто такое, чего не напоминало прежде, — нечто такое, что способно вогнать в состояние безумной паники». Как и Лавкрафта, Небыкова интересуют тайны маленьких городов и деревень, откуда сыщику или потомку затем непросто выбраться, а также перерождение человека в сверхъестественное существо.

И все же самые интересные твисты, на мой взгляд, не связаны с мистикой и ужасами. В рассказе «Остановка в пути» есть убийца и его сообщница, но поражает текст не этим. Автор знакомит нас с идеальной семьей, которая каждое утро отправляется на велопрогулку вдоль леса. «Очаровательные» дети, обращение супругов «дорогой» и «дорогая» или даже по полному имени, совместный ужин создают впечатление накрахмаленной неестественности. Когда автор описывает водителя грузовика, «неопрятное нечто», слушающее «тяжелую металлическую музыку», читатель уверен, что перед ним — почвеннический рассказ про всесторонне прекрасных людей, которым мешают нахалы с богомерзким зарубежным роком. Но когда идеальные супруги убивают водителя и заставляют детей врать полицейским, мир переворачивается с ног на голову. Оказывается, такие воспитанные, интеллигентные, дружные Виктор и Людмила способны на ужасающие поступки, и есть в этом что-то пронзительно жизненное.

Лучший драматический твист представлен в рассказе «Пустошь». В нем описывается посмертная жизнь. Мертвые люди: главный герой, мальчик Микита и историк лежат в «кельях», то есть могилах. Тел они не чувствуют, но их души живут в кельях и могут общаться с другими мертвецами. Герои ждут нового затворника, наблюдают за его похоронами и обнаруживают, что их соседа похоронили заживо. Затворник прожил бестолковую жизнь, никого не любил, и «…все, что было ему дано, он погубил безвозвратно». Никто из живых по нему не горюет, и мертвые слышат лицемерные мысли пришедших проводить затворника в последний путь.

Наконец затворник погибает без воздуха, и мертвецы могут с ним заговорить. Каждый задает свой вопрос, главный же герой спрашивает, что написано на его плите — кем он был в жизни, мертвец забыл, таков побочный эффект смерти. «Плита? Какая еще у тебя может быть плита? Пустой камень, — отвечает его почивший сын. — На котором я мог бы написать, что ты ничего после себя не оставил: ни слова доброго, ни дела бескорыстного, ни памяти…». Весь рассказ читатель испытывает брезгливое сожаление по бездарно прожитой жизни нового затворника, а пожалеть, оказывается, нужно совсем другого, возможно, даже себя. В таком глубоком размышлении о жизни и смерти нас оставляют рассказы Алексея Небыкова, призывающие к извечному: «memento mori».