Андрей Станишевский ║ Прости

ПРОСТИ

Умение признавать ошибки. Покаяние и взаимное прощение. Принять боль близкого через свою боль. Только отказ от возмездия и прощение являются выбором гражданина.
— Да задрали, — ругнулся Макар и переключил магнитолу на Юмор-FM.
— Вы приехали, — сообщил навигатор, — стоимость поездки триста девяносто рублей. Пассажир сзади закопошился и взялся за ручку двери.
— Эй, стопэ, — схватил его за куртку Макар, — а рассчитаться?
Пассажир приблизил лицо к Макару.
— Знаешь, такая проблемка. День выдался отвратительный, с кем не бывает? В общем, денег нет, совершенно. Не нужно сердиться. Прости.

Макар сжимает вельвет куртки сильнее, чувствует в местах очиповки на шее нарастающее жжение и криво улыбается: — Хорошего дня!

Максим одет в комбинезон с бейджем «Социальный эксперимент «Прости», он переключается от монитора к монитору. Их 40 перед ним, в углу каждого мерцает 09.02.2035. и обратный отсчёт в минутах: 00.22. Нижняя губа Максима искусана в лохмотья, но всё, что ему остается — продолжать наблюдение.

11-й монитор показывает белёный лист палаты Склифа. Цветными пятнами вокруг кушетки собрались родственники. Они улыбаются, и наперебой поздравляют Ивана Карловича с перенесенной операцией, внучка гладит дедушке седину небритой щеки. Человек в сером костюме-тройке вкладывает в артритные пальцы больного ручку и предлагает что-то подписать. Старик качает головой и роняет ручку. Внучка и человек в тройке смотрят какое-то время друг на друга. Внучка наклоняется поцеловать старика в лоб и одновременно протягивает руку к аппарату искусственной вентиляции лёгких. Последнее слово, которое слышит Иван Карлович перед поцелуем: «Прости».

Власть децентрализована до уровня префектур в далёком 2024-м. Полиция упразднена. Владение огнестрельным оружием на 100 человек достигло 150 стволов, включая стариков и детей. Социальный эксперимент, предложенный Максимом, был направлен на возврат к человеческим ценностям и милосердию.

На следующем мониторе он узнаёт свою квартиру. Маша ходит в его любимом халате, надетом на его любимый загар. Она поправляет на стене картину, и идёт отворять дверь. Максим хмурится, потому что Маша открывает, не посмотрев в глазок. Это или беспечность, или… Вошедший стройнее Макса, и немного выше ростом. Он знает, где у нее чувствительные места для поцелуев, и они оба знают, где в их квартире камеры: — Прости, — шепчут они прямо в спрятанный объектив, прежде чем скрыться за дверью спальни.

Запульсировал № 14: — Прости-прости-прости, — шепчет летящему в лицо снегу молодая женщина, подтёки дешевой туши делают её похожей на неумытого клоуна. Она кутается в синтепоновую накидку, поскальзывается, поднимается, и снова полубежит прочь. Максим растирает виски, не понимая. Датчики фиксируют шевеление за спиной девушки. Маленький сверток, перетянутый голубым атласом, уже начал замерзать в баке для раздельного сбора отходов.

Максим в который раз вспоминает, каким же был кретином, когда отказался от опции Cancel на панели управления. До конца 00.02. В отражении экрана он видит бесшумно открывшийся шлюз, ассистент Перфекта также бесшумно вручает Максиму конверт и остаётся у него за спиной.

Дорогой Макс. Опыт, который принесла твоя инициатива, бесценен. Знаю, не все задачи, которые ты ставил, решены. И ты, наверное, догадался, что мои задачи существенно отличались от твоих. Манипуляция, управление общественным сознанием — все проявилось роскошно. В моём распоряжении был 41 монитор. И поэтому я знаю, что ты трижды пытался остановить проект, но мы заранее предусмотрели такую невозможность, как и невозможность твоего дальнейшего участия.
И всё равно спасибо тебе. Прости.

ТРАНСФЕРТ

Ещё одна капля пота взяла разгон на переносице, замерла в кураже на горбинке носа и ухнула вниз, чтобы через секунду распластаться на куче чёрной угольной пыли. Марк устал. Он вспоминал детство, когда в первый раз увидел разводной мост. Пока зеваки глазели на завитки воронёных ограждений, Марк искусал губы, глядя на проезжавшие трамваи: как же сложно мосту нести всё это. Сейчас разводным мостом была его спина. И хотя они работали меньше двух часов, ванты мышц натянулись и противно ныли, а под мизинцем набухла первая мозоль. Шершавый «чччирк» — лопата с горкой — в сторону, снова «ччирк» — в сторону, снова.

— Ужасно хочется бокал прохладного игристого! — Эмма облокотилась на метлу. Через витринные, но уже давно не мытые окна этой большой комнаты с лепными потолками, солнце било в потускневшую латунь огромной люстры и преломлялось причудливым пятном, похожим на зайца. Заяц, ничуть не стесняясь клетки исхоженного паркета, принюхивался и всё ближе подбирался к пыльной сандалии Эммы.

— Ты в своём уме? Мы же в пионерском лагере! Не останавливайся, — скомандовал Марк, — у нас время до полудня. Эмма кинула взгляд на давно остановившиеся часы. Они висели на стене, заточённые в раму из лоскутов плесневелой штукатурки — такие же мёртвые, как и люстра. Эмалированный циферблат был в щербинах — то ли от осколков, то ли от пуль. Казалось, что через черневший скол за ними кто-то подсматривает, знакомый и равнодушный. Вместо вызывавших когда-то цоконье языком, всегда наполированных бронзовых гирь, болтались обжевки тросов. Вязь стрелок показывала начало одиннадцатого, но это ни о чем не говорило: когда они начали работу, стрелки были на том же месте. Эмма заново принялась выметать грязь из глубокой щербины на паркете.
— У тебя правда ничего не было с Мезинским? Марк так долго молчал, что заяц у ног Эммы успел вытянуться, разбухнуть и превратиться в собаку.

— Смеёшься? Да он же тупее дворника! Эмма сдула платиновый локон со лба, — и к тому же, только у него я слышала Visite вместо rendu visite à ma soeur, представь! Ты бы лучше о Сидорове из пятого отряда беспокоился: на танцах уже второй раз меня пытается пригласить.
— Ну а ты? — теперь Марк опёрся на свою лопату и теребил медальон на потемневшем шейном шнурке.
— Как можно, Марк! Но будь осторожен, у Сидорова — разряд по самбо. И… он такой милый, представляешь, через вожатого передал мне вчера кефир с печеньками перед отбоем.
— Эмма, однажды мой джеб похвалил сам Аркадий Харлампиев. — Марк ещё раз ткнул лопатой в угольную кашу. — Так что с самообороной хоть с оружием, хоть без, я справлюсь. И будь осторожнее с печеньем, прошу тебя. Когда возвратимся, эти килограммы ещё дадут о себе знать.

Молча работали минут сорок. Марк долбил уголь, смахивал пот и шаг за шагом расчищал путь к заваленной стене. Эмма не столько подметала, сколько разметала, от чего казалось, что основную работу делает она. Попасть в этот пионерлагерь было для ребят большой удачей. Переместившись в тело угловатой девочки-подростка, Эмма не утратила свои вокальные способности. Под её «Белой акации гроздья душистые» не сумел сдержать слез сначала постовой милиционер, а чуть позже — директор приютившего двух подростков детского дома. Так они оказались на смене талантов советских детей. Эмма не сомневалась, что исполни она сегодня в 12 часов дня свой номер, неравнодушных слушателей было бы гораздо больше. Но пока ни она, ни Марк на выступление не собирались.

Шаркающие шаги у входа.
— Ребятки, ну как у вас дела? — в дверях появился завхоз Михич. То ли от похмельной слабости, то ли от использования детского труда, Михич стоял неуверенно. — Вы это, не убивайтесь тут сильно, хорошо? Вано протрезвеет после обеда, и закончит всё, забулдыга этот. Он славный малый, меры только не знает. Коленки завхоза прятались за горбами синего трико, а глаза — за синими мешками, но сегодня завхоз был союзником, потому что разрешил им очищать заброшенный корпус под расселение детдомовского отряда. Сроки по подготовке нового корпуса горели, трубы работяги Вано горели сильнее. Поэтому, когда эти странные добровольцы вызвались очистить некогда буржаузаный особняк, все были только рады. — А это вам компотику, вместо завтрака. — Михич поставил у порога алюминиевую кастрюлю. Рыжей краской на помятом боку кто-то вывел «Дружба», и видимо позже, кто-то белой дописал «Н». Завхоз перешагнул «Дружбана» и ушаркал обратно. Эмма жадно пила, Марк грыз косточку чернослива, и все раскидывал и раскидывал этот уголь. А потом они её увидели.

Из-под угольных каменьев показалась картина. Обтёртый подолом платья, безликий прямоугольник показал сначала серебряное обрамление, а затем и двоих внутри. Мужчина в цилиндре, с едва наметившейся сединой и характерной горбинкой на носу. Левой рукой мужчина бережно обнимал за талию девушку, в которой всё было идеально за исключением непокорного локона цветы платины, выбившегося из укладки.

Эмма стиснула руку Марка:
— Марк, а что, если у нас не получится?
Марк легонько прикоснулся губами ко лбу Эммы.
— Тогда сначала я научусь завязывать этот дурацкий красный галстук. Года через три сделаю тебе предложение руки и сердца. Но первым делом — как следует надеру твоему Сидорову уши! — Марк расчистил угольными пальцами выемку на груди мужчины и приложил к ней свой медальон.

Люстра вспыхнула, комната наполнилась светом и гомоном десятков голосов. Кто-то потянул Эмму за локоть:
¬— Смотрите, смотрите, ученик самого Гудини пытается повторить фокус с молочным бидоном! — напомаженный и пьяный штабс-капитан Мезинский стоял совсем рядом. — Кстати, вы всё пропустили. Видите этого злобного карлика? — Мезинский кивнул на коротышку в сером фраке посреди комнаты. — Этот безумец засунул в бидон Маэстро, влил сверху ведро воды и закрыл крышку на семь замков, я клянусь вам!
— Штабс-капитан, не желаете прогуляться за выпивкой? — Марк протиснулся между Эммой и Мезинским, — кажется, сцена обещает быть не для слабонервных.
— Эмма, дорогая, игристое? — Марк уже уводил Мезинского.
— Да, буду благодарна тебе, и, если есть, похолоднее, — улыбнулась Эмма.
— Вы всё ещё не дышите? — не унимался коротышка перед ширмой, затем указал на Эмму — Вот вы например? А Маэстро по-прежнему без воздуха!
Гости пришли в беспокойство:
— Это бесчеловечно! Давайте его освободим!
— Прошло уже три минуты, вы уверены, что он в порядке?
— Открывай флягу, почтенный! — Мезинский взмахнул рукой с бокалом и половину пролитого оставил на платье баронессы фон Гильденбах.
— Это возмутительно! — вскрикнула баронесса не то коротышке, не то штабс-капитану.
— Напрасно, напрасно вы беспокоитесь! Ширма! — сам себе приказал конферансье.
Ширма отъехала. Верхом на фляге сидел Маэстро, одетый только в купальные панталоны. Вода ручьями стекала с его волнистых волос.
— Это немыслимо, он освободился, он выбрался! — баронесса первая начинает аплодировать, все гости подхватывают, слышатся облегчённые выдохи и звон бокалов. Маэстро поднимается на фляге в полный рост, показывает публике наручники, которые более не сковывают его запястья и спрыгивает на пол. От толчка, тяжёлый бидон качается и падает на пол, выбивая из паркета щепу.
— А теперь, дамы и господа, вы станете участниками эксперимента совершенно нового и неизученного — таинственный трансферт в месте, времени, а может быть и возрасте! — Коротышка в сером снова в центре внимания. Под руку он ведёт фокусника через всю комнату. Гости расходятся перед мокрым человеком, он уже успел облачиться в золотистую накидку. Маэстро проходит к стене — туда, где висит портрет Эммы и Марка. С минуту стоит молча. В зале стихает всё, даже шуршащие юбки. Слышно, как в тишине оживают часы — они бьют десять вечера. Маэстро подносит руку к искусно отрисованному медальону Марка, делает изящный пасс и под изумлённые вздохи медальон уже сверкает на ладони иллюзиониста.
Эмма задумчиво ощупывает выемку от медальона. Удивительно, она осталась прямо на холсте.
— Спокойно, прекрасная леди, как только это вернётся обратно — всё вернется обратно, НО! — коротышка одновременно кланяется и поднимает кверху указательный палец с рюмочным ногтем. — Но где же хозяин украшения? Головы присутствующих поворачиваются к Марку с Эммой.
— Господа, значит великая честь сегодня выпала вам! — кривится коротышка. — Пройдёмте за ширму.
Хватает за запястья Марка и Эмму. Зал снова накрывают аплодисменты. Марк делает шаг за коротышкой, смотрит на свою руку и видит черные угольные разводы.
Затем разворачивается корпусом и выбрасывает лучший в своей жизни джеб.