Алексей Караванов ‖ Никакое время года

В магазинах то, в торговых центрах это, тот поехал сюда, а этот туда, а вот один знакомый, а вот другой знакомый… — так и шёл разговор на посиделке.
— Нравится на новой работе?
— Да, неплохо.
— А салат понравился?
— Да, неплохо.
И как-то сама собой, никто специально не подбирал слова, в разговоре промелькнула такая фраза:
— Ему всё можно, он под эгидой начальства позволят себе всё.
— А вы знаете, — сказал Кузьмин, — что эгидой в древнегреческих мифах называли накидку Зевса, а потом и накидку Афины, у которой её украшала, точно брошь, голова Горгоны Медузы. «Под эгидой» можно понимать как «под божественной защитой».
— До каких разговоров мы докатились, — подняла одна из гостей глаза кверху. — Простите, Небеса! Неужели мы дошли до таких тем?
Кузьмин почувствовал, что его пристыдили, и замялся, опустил взгляд и будто ждал, что из-под пола вылезут какие-то подземные жители, насупят брови и тоже пристыдят его. А остальные снова заговорили о том, кто похудел, а кто потолстел. И ещё о погоде.

Потом, когда собравшиеся начали вызывать такси, чтобы разъехаться по домам, Кузьмин сказал, что пройдётся пешком. Пусть и час ночной, но так безветренно, так тихо, что глупо было бы не пройтись.
Он попрощался со всеми, вышел из дома на тёмную, ночную улицу и сразу стал вспоминать случаи, когда ему становилось стыдно, и стал размышлять о том, почему становилось стыдно.
Как-то они сидели с компанией вечером, смотрели телевизор. Во время рекламной паузы на экране появилась девушка, прикрывающая губы веером. Это была реклама туши для ресниц. Кузьмин ненароком заметил, что существует целый язык знаков веера, что веером можно довольно точно выразить вполне конкретное чувство: симпатию, благодарность, сомнение. Тогда Кузьмина прервали словами: «Да кому это сейчас нужно?!»

Ещё раньше, ещё до этого случая, Кузьмин как-то сидел в баре с коллегами, и коллеги беседовали о том, у кого рубашка дороже, а следовательно и лучше. Кузьмин зачем-то предложил сравнить ткани и рассказал, совсем коротко, что существуют очень дорогие ткани и даже существует ткань из паучьей паутины, золотистая ткань золотопрядов. После этих слов коллеги Кузьмина отвернулись от него и синхронно поднесли кружки к губам, стали сосредоточенно пить, будто на дне кружек ожидали увидеть пиратские сокровища.
Кузьмин прошёл несколько дворов и, повернувшись, направился вдоль дороги, пустой дороги, по которой сейчас не ехала ни одна машина. У обочины стояли две легковушки, одна рядом с другой, точно они решили вместе переночевать. А чуть дальше, метрах в двадцати, стояла ещё одна машина, точно она — третий лишний.
Кузьмину всегда нравилось добираться до своего дома пешком, идти в одиночестве по ночным улицам. Он часто так гулял, когда после вечеринок остальные разъезжались по домам на такси. И хотя изредка во время этих прогулок он и слышал пугающие звуки — кто-то кричал вдалеке, где-то разбивались стёкла, — тревожно ему не было.
И так он и дошёл — без тревоги — до своего дома, а у самого порога как-то сам собой вспомнился ещё один случай с ненужными знаниями.

Несколько месяцев назад он хотел уволиться, но решил прежде сходить на парочку собеседований. И вот в одном подотделе одного отдела одной фирмы, когда с ним разговаривал специалист по кадрам, его спросили, знает ли он, что такое стевия. Он быстро ответил, что да, знает, это растение, из которого получается сахарозаменитель с очень низким уровнем калорийности. И после своего быстрого ответа он вдруг понял, что как раз надо было не отвечать, пожать плечами, развести руками, сказать: «Да откуда мне знать?»
Поднявшись по ступенькам, он тихо открыл дверь, чтобы шумом не разбудить дочку, тихо разулся и тихо прошёл в спальню. Люба, конечно, не спала, ждала его, лежа в постели и что-то просматривая в телефоне.
Кузьмин снял одежду и залез под одеяло.
— А ты хорошо постель нагрела.
— Интересно посидели? — спросила Люба.
— Да как всегда. Не столько интересно, сколько просто легко провели время.
Люба положила телефон на столик и потушила ночник.
— Ты знаешь, как я ненавижу ждать, — сказала она и поцеловала Кузьмина.
А на следующий день дочка, когда вернулась после школы, рассказывала о том, что они сейчас проходят. Кузьмин расспрашивал, переспрашивал, но в конце концов понял, что ничего нового не услышит. Ничего, что выходило бы за границы обыденного и общеизвестного. В целом, в школе подробно рассказывали об округлости круга и квадратности квадрата.

Через день Люба рассказала, что её подруга попала под дождь и сильно промокла, немного простудилась, хотя дождь был не очень холодным. И Кузьмин рассказал ей о самом тёплом дожде в истории, почти в пятьдесят градусов по Цельсию. Не дождь, а горячий душ тогда лился с неба.
— Хоть тебе я могу рассказать что-то такое интересное, — сказал Кузьмин.
Люба кивнула, но было заметно, что ей рассказ Кузьмина не показался особенно интересным.
Время подгоняло дни, толкало, толкало. Все автобусы стали ехать быстрее, все люди заговорили быстрее, свет быстро сменял темноту, а темнота свет. Быстро пришла осень, быстро похолодало, пропали комары, всякая мошкара тоже куда-то исчезла. И не было дня, чтобы хоть кто-то отклонился от всем известного и каждому понятного.
Почти все добровольно и с интересом обсуждали, что в конце предложения ставится точка, что людям иногда нужно есть, а иногда нужно пить, что времена года меняются. Видите, меняются ведь. Как это невероятно — меняются!

Кузьмин не мог найти слушателя, чтобы рассказать о полярной звезде, средневековых рыцарях или о красивой предводительнице бандитского отряда, кого-то там грабившего в каких-то лесах.
И вот однажды, когда Кузьмин сидел на работе, с которой никак не получалось уволиться, к нему в кабинет зашёл старший менеджер и попросил поприсутствовать при собеседовании. Одна женщина пришла устраиваться в их фирму.
На собеседовании у женщины спрашивали, знает ли она, что такое работа, знает ли она, что такое коллектив и работа в коллективе. «И что такое пустая болтовня ни о чём», — с ухмылкой сказал про себя Кузьмин. Он следил за разговором, следил, как женщина смотрит по сторонам и иногда с эмоцией вскидывает руку, и она всё больше и больше ему нравилась.
— А вот знаете, например, что такое стевия? — спросил старший менеджер.
Женщина едва раскрыла губы, но сразу заметила взгляд Кузьмина, говоривший о том, что ни в коем случае не нужно отвечать.
Она покачала головой и сказала:
— Даже слово такое не знаю.
Её, Алину, к невысказанной радости Кузьмина, приняли. Он сам удивлялся тому, насколько был рад.

Только время не переставало куда-то подгонять. Это было похоже на упавший снег. Сперва снег падает и падает, заметает дороги, растут сугробы, через которые трудно и долго пробираться. А потом снег утаптывают и ходить становится легко, и даже проскальзываешь иногда, снег подталкивает вперёд.
В конце ноября выпал снег. Обычный, мелкий, никому ничего не напоминавший о времени. Подули холодные северные ветра.
После очередного скучного рабочего дня Алина долго одевалась. Надела пальто, рукой приподняла волосы, чтобы они равномерно упали на воротник и плечи. Сняла пальто, ведь забыла повязать длинный шарф. Как специально себя задерживала. И Кузьмин предложил:
— Там сильный ветер. Проводить тебя?
— Думаешь, меня сдует в реку? — улыбнулась она.
И они специально пошли так, чтобы перейти мост, на котором и правда ветер дул как будто сильнее.
— Видишь, не сдувает, — сказала она.
— Так у нас в городе и не может быть очень сильных ветров.
И Кузьмин рассказал про тот ветер, который переваливается через горы, набирает скорость и на своём пути переворачивает железнодорожные составы и корабли.
— Это всё лёгкий сквозняк в сравнении с ветром на Нептуне.
И Алина рассказала про ветер на Нептуне, скорость которого в два раза выше земной скорости звука.
Они расстались у здания института, на углу, и лишь слегка пожали друг другу руки на прощание.
— До завтра.
— Ага, до завтра.
Кузьмин медленно побрёл домой, не хотелось быстро возвращаться. У него было такое чувство, будто вокруг не ветрено и холодно, а тихо и спокойно, будто на один проспект, по которому он шёл, пришло внезапное потепление. Он вспомнил, что ноябрь ведь в Южном полушарии это месяц весны, последний месяц перед летом. Как-то раз он даже сказал об этом в компании друзей и услышал: «Нам тут неважно, что там у них. Пускай хоть никакое время года там будет». Осадили его так, что и спорить не хотелось.

Вот и короткий разговор с Алиной не был похож на разговоры с другими, Кузьмин чувствовал что-то слишком непривычное, как весна в ноябре.
Позвонила Люба.
— Ты скоро?
— Да, иду. Тут так ветер дует, почти сдувает. Скоро буду.
Он сбросил связь, и сразу, как по его слову, подул холодный сильный ветер.
Время продолжало подгонять, не давало передохнуть ни на миг. Дочка рассказывала о том, что в школе их учат всё знать и всё уметь. Знать, что вода течёт, а огонь горит. Уметь отличить землю от неба.
Люба, хоть и слушала истории Кузьмина, но просто говорила что-то, не относящееся к его рассказам.
На работе нужно было постоянно составлять документы, писать отчёты, передавать распоряжения, но время не давало на всё это времени. Кузьмин, который раньше всё успевал, теперь задерживался, чтобы хоть что-то доделать.
— Отвлекаешься, — говорил старший менеджер. — Соберись.
— Да не отвлекаюсь я. Даже не знаю, почему так.
— Опять, наверное, всё думаешь о каких-то чёрных свечах.
Кузьмин в первый момент не понял, что ещё за «чёрные свечи». Но быстро вспомнил, что на одном корпоративе он рассказал, что чёрные розы в природе не растут, а те, которые можно купить в некоторых цветочных магазинах, просто покрашены. Часто — обычной аэрозольной краской. А на другом корпоративе он рассказал, что в древнем Китае для измерения времени использовали свечи с пометками, каждый отрезок которых соответствовал временному промежутку. Но его особо не слушали. Два рассказа слились в один, и вот теперь, в представлении старшего менеджера, он был каким-то знатоком «чёрных свечей».
— Ладно, — добродушно сказал старший менеджер, смотря на удивлённого Кузьмина. — Завтра доделаешь. Но завтра точно нужно всё сделать. Сможешь?
Настал следующий день, и Кузьмин опять не успевал угнаться за спешащим временем. Ему даже казалось, что часть недоделанной вчера работы сегодня уже требует новых корректировок, формальных уточнений, дополнительных пояснений, и таким образом работы стало только больше. Кузьмин пытался, пытался успеть, но у него не получалось.
— Помочь? — спросила Алина.
— Да я, — запнулся Кузьмин, — сам справлюсь.
— Ладно тебе, я уже своё на сегодня закончила.
После окончания рабочего дня они вместе покинули здание и остановились у входа. Кузьмин рассказал ей о чёрных свечах, и они вместе посмеялись.
— Да, раньше время было не таким… точным, — сказала Алина. — Это было бы интересно, прожить в мире, где иногда время как бы пропадает.
— Интересно, конечно. Тебя проводить?
Она ненадолго задумалась, а потом сказала:
— Нет, сегодня нет. Я не домой пойду, если честно.
— Ладно, тогда до завтра.

Ночью Кузьмин никак не мог уснуть и размышлял, сравнивал время и ветер. Давление гонит потоки воздуха через горы, скидывает их с высоты и превращает в силу, ломающую деревья и вырывающую столбы из земли. А на время, представлял себе Кузьмин, давит общественное мнение, так же гонит через горы и оно набирает скорость, вынуждено набирать скорость.
Люба, спавшая рядом, немного поёжилась, и Кузьмин вспомнил, что ей никогда не нравились подобные сравнения.
Новый год был уже близко, подступал с каждым днём, а потом пролетел, особо его не заметили.
— Быстрее, — говорило время. Даже кричало.
Кузьмин оказался на очередной вечеринке, где говорили о том же, о чём говорили на остальных вечеринках.
— Ваня и Паша зашли к Саше, взяли с собой Лёшу и пошли они к Тане с Димой.
Кузьмин даже особо не задумывался, о ком идёт речь, и не вслушивался в разговор.
Потом собравшиеся начали, перебивая друг друга, хвалиться.
— Я недавно по всему городу катался. Вы представляете? — говорил один.
— Я недавно съел целую кастрюлю фруктового салата. Вы представляете? — говорил другой.
Третий говорил:
— А у меня дома мусорное ведро из картона. Вы представляете?
Кузьмин сидел в сторонке, слушал всё это и представлял, чем сейчас может заниматься Алина. Так же ей скучно, как ему? Он почему-то видел её одинокой, сидящей за столом в тёмной комнате. Она сидела и с грустью смотрела в темноту.
Один из друзей подошёл к нему и сказал:
— Опять ты всё грустишь, скучно тебе с нами.
Кузьмин пожал плечами.
— Ладно, давай поумнее чего-нибудь обсудим, — сказал друг и сел рядом. — Например… Вот скажи мне, если Бог существует, то откуда в мире столько зла?
Кузьмин так удивился неожиданности вопроса, что не нашёлся, как ответить.

Алина правда сидела дома одна, но только не за столом, а на широком диване, и думала, как ей лучше поступить с Кузьминым. Ясно ведь, что она ему нравится. Да и он сам ей симпатичен. Но ведь у него жена и дочка. Алина не хотела вставать между двумя супругами, как когда-то встала одна женщина между её родителями. Не хотелось рисковать чужой семейной жизнью, не хотелось ничего разбивать.
Надо попытаться, решила она, подавить в себе всю симпатию к Кузьмину. Нужно вести себя так, чтобы он почувствовал безразличие, даже враждебность.
Потом она взяла гитару, заиграла спокойную мелодию и тихо, почти шёпотом, стала петь о тёмной ночи в лесу, сверчках и совах.
Она так и стала себя вести — отстранённо, холодно, не замечая его. Да только старший менеджер почему-то взвалил все отчётности на бедного Кузьмина, попросил его проверить, соответствуют ли все справки формальным требованиям, поручил именно ему навести порядок в почте, точно невзлюбил его. Или посчитал, что раз человек разбирается в «чёрных свечах», то справится с любым заданием. Алине было его жалко.
И снова она ему помогала, и снова он искренне благодарил её, и снова они вместе вышли, остановились перед входом.
— Могу проводить тебя.
— Хорошо, — ответила она, не подумав. И сразу вспомнила, что нужно ведь было вести себя отстранённо, холодно, не замечать. Нужно было отвергать подобные знаки внимания. Но было поздно.

Они шли рядом друг с другом, шли мимо перекрёстков, углов зданий, мимо совершенно обычных улиц и обычных деревьев. Разговаривали о морях и океанах, а она думала, что сегодня последний раз позволяет ему провожать себя. Нужно пресекать такие ситуации, все эти прогулочки, пока не поздно.
— Давай погуляем за городом? — внезапно предложил Кузьмин.
Она чуть было не согласилась, но быстро спохватилась.
— Я бы сходила, но не смогу, у меня все дни заняты.
— Жаль, — тихо сказал Кузьмин и посмотрел в сторону, будто готовый заплакать.
— Да ладно, сходишь с семьёй. У тебе явно есть, с кем провести выходные.
— Да есть то есть, но… — он задумался. — Понимаешь, я окружён в жизни людьми, даже дома, которые не разделяют мои интересы. Где бы я ни начал тему, чуть выше по уровню чем «как там у Гены», и от меня разбегаются, точно от прокажённого.
— Да ладно, — она улыбнулась. — Людям просто не всегда хочется вести интеллектуальные беседы. Иногда всё же твои друзья обсуждают ведь что-нибудь сложнее «Гены»?
— Редко, да и то как-то странно, ну вот точно хотят всё свети к бессмыслице. Недавно даже спрашивали, что я думаю по поводу того, что если существует Бог, то откуда в мире столько зла.
— Так что ты ответил?
— Ничего. А как тут ответишь?
Она ухмыльнулась и сказала:
— Нужно было ответить, что в мире столько зла потому, что существует ещё и дьявол.
Кузьмин искоса посмотрел на неё:
— Или всё от человеческой глупости.
Они перешли мост, миновали несколько улиц и подошли к её дому:
— Так сходим прогуляться за город?
— Нет, — сказала она, сделала шаг к нему навстречу и поцеловала, едва прикоснувшись губами. Даже не поцелуй это был, а скорее прикосновение дыханием.
Потом она быстро развернулась и пошла в сторону своего подъезда. Кузьмин несколько мгновений не мог понять, что сейчас произошло, но быстро привёл мысли в порядок и поспешил домой. Не хотелось, чтобы Люба что-то заподозрила. Не хотелось, но он вдруг представил, что Люба всё о нем знает, всё.

Кузьмин шёл в сторону дома и все его мысли и воспоминания перемешались из-за этого лёгкого и короткого поцелуя Алины. Ему становилось всё веселее и веселее, ему хотелось рассказать всем и каждому о том, что ещё в шестнадцатом веке простые мужики слетали в космос к тому самому Нептуну, ощутили его ураганные ветра и вернулись, всем рассказали в подробностях о своём путешествии. Что фразеологизм «львиная доля» возник в те древние времена, когда жители поселений действительно носили часть еды со своего стола львам, чтобы львы их жалели, не нападали. А «медвежий угол» раньше означал такое место, куда в любой момент мог присесть зашедший в дом медведь. Присесть, перекинуться парой слов с хозяевами…
И хотелось поведать о том, что если девушка с некоторыми наклонностями будет пить кофе со стевией, то быстро станет стервией.
И когда он дошёл до дома, поднялся, открыл дверь, переступил порог, у него никак не получалось выглядеть так, как выглядел бы человек после тяжёлого рабочего дня. Не получалось говорить с Любой, как говорил бы человек, целый день выслушивающий одни поручения и распоряжения.
— А ты прям бодрый, — сказала Люба.
— Да на работе поставили новое оборудование, а от него исходила какая-то весёлая аура.
Кузьмин произнёс это и сразу понял, как глупо это прозвучало. Но Люба не задумалась над его словами и пошла разогревать ужин.

Ночью ему не спалось, никак не прекращалось действие ауры нового оборудования.
Этой ночью и Алина тоже долго не могла уснуть. Она написала сообщение сводной сестре, та ответила. Попереписывались ни о чём.
Посмотрела в темноте на окно и заметила, что на подоконнике увяли цветы. В темноте они выглядели как увядшая тень.
Время спешило, ускорялось. С каждой новой секундой происходило что-то новое. Одна секунда — рушится империя, вторая секунда — пересохло море, третья секунда — погасла звезда.
На корпоративе в баре не веселился только один Кузьмин. Алина участвовала в общей беседе, но Кузьмину было видно, что ей неинтересно отвечать, неинтересно самой спрашивать. Да и сам разговор, стоило Кузьмину прислушаться, был каким-то непонятным:
— И ты?
— И я.
— А.
— О.
— А.
Кузьмин посидел ещё немного и начал медленно продвигаться к выходу. Никто не обратил на него внимания. Тогда он спокойно развернулся и вышел из бара. Шум и гам резко затихли, едва слышались сквозь стекло. Кузьмин глубоко вдохнул прохладного воздуха.
Дверь снова открылась, и вышла Алина.
— Совсем скучно? — спросила она.
— Скучнее некуда.
Они ещё помолчали, смотря то друг на друга, то по сторонам.
— Ладно, повесились тут, — сказал он и пошёл.
Она недолго смотрела ему вслед, а потом, не выдержав, крикнула:
— Хорошо, давай сходим за город.
Кузьмин остановился, обернулся и посмотрел на неё взглядом человека, который внезапно выздоровел после долгой болезни.
— Может, послезавтра? — предложил он.
На краю города пространство было каким-то настоящим. Дома, все одноэтажные и редко двухэтажные, стояли не скученно, между ними простирались целые поля, и они только усиливали восприятие простора. Да это и был сам простор. Это было как выйти из дома, ощутить свободу, а потом выйти ещё раз, но теперь уже из города, и ощутить ещё большую свободу.

Кузьмин и Алина шли по аллее, мимо них проходили школьники с раскрасневшимися лицами и красивые девушки. Девушки были одеты в яркие пальто — красные, зелёные, фиолетовые, — и в серые колготки, какие в городе не носила ни одна красавица.
У Кузьмина и Алины не получалось подхватить нить разговора, найти такую тему, которая бы совпадала с их настроением.
— И что ты дома сказал? — спросила Алина.
— Да просто сказал, что пойду на очередную встречу с друзьями.
— А если она позвонит?
— Что-нибудь придумаю.
Поднялся слабый ветерок, и в сторону Кузьмина повеяло едва уловимыми духами Алины.
— Вот опять, — сказала она.
— Что?
— Опять ветер.
Она ждала, что Кузьмин найдёт ту самую тему, с которой начались бы их отношения, которая бы высекла искру отношений, но он никак не мог её найти. Дул ветер, но не приносил тему. Летели облака, но с них не падала тема. Впереди, где-то в поле, мелькали какие-то тени в траве, но вряд ли там лежала скрижаль с темой. Само безмолвие, тишина, все сопротивлялось разговору, хотело, чтобы они просто молча бродили, наблюдали…
— Знаешь, сегодня ведь всемирный день цветных карандашей, — сказал он.
— Правда? Интересно.
Снова замолчали.
— Тут хорошо, спокойно, — сказал Кузьмин спустя пару минут.
— Спокойно, — эхом ответила Алина.
И снова замолчали. Через некоторое время им по дороге попалось небольшое кафе. Они вошли, выбрали столик, сели.
Подошёл официант, Кузьмин заказал чай, паштет с измельчённой грушей и три булочки.
— Ты предпочитаешь сладкое или солёное? — спросил он у Алины.
— И то и другое, — ответила она.
И снова замолчали, снова. Кузьмин всё никак не мог найти те слова, которое бы, как писали в книгах, «сломали преграду».
Когда официант принёс им заказ, Кузьмин спросил у него:
— Не знаете, сегодня не проводится где-нибудь недалеко какое-нибудь мероприятие?
— Мероприятие? Да вроде бы нет.
— Ясно, — Кузьмин задумался на мгновение. — Знаете, сегодня ведь день цветных карандашей, но я и не думал, что кто-нибудь будет его праздновать.
Официант молчал, словно не понимая, о чём говорит Кузьмин, а потом сказал:
— Тут, если пройтись дальше, можно посмотреть, как местные умельцы будут запускать деревянный паровоз по заброшенной железной дороге. Там много людей должно собраться.
— Отлично, — сказал Кузьмин и посмотрел на Алину. — Сходим?
После кафе они немного прошлись и увидели, что действительно чуть дальше, в поле, стоят десятки людей, а за ними, поверх собравшихся, возвышается паровоз из дерева. Если смотреть отсюда, с дороги, то он будто бы всплывал над людьми.
Кузьмин и Алина свернули, прошлись по траве и приблизились к людям.
— Проходите, — сказал им один человек и подвинулся, чтобы Кузьмин и Алина смогли пройти ближе и рассмотреть деревянный паровоз.

Вблизи паровоз выглядел как большая игрушка. Причём не очень хорошо сделанная игрушка. Колёса были далеки от идеалов окружности, труба наклонялась немного в сторону, впереди виднелся чуть ли не рыболовный гарпун, а вместо тендера к паровозу был прикреплён большой ящик на колёсах. Ящик был доверху заполнен ветками.
Кузьмин почувствовал, что тема, которую он так искал, близко, где-то здесь, только не мог понять, почему именно здесь, рядом с этим большим деревянным паровозом.
— Это просто так кто-то смастерил? — спросил Кузьмин у того мужчины, который уступил им место.
— Нет, вроде бы. Говорят, что это символ.
— Символ? — удивился Кузьмин. — И чего же это символ?
— Всего, — сказал мужчина.
— Понятно, теперь всё ясно, — Кузьмин посмотрел на Алину, и они оба улыбнулись. Он почувствовал, что тема близко-близко, и сказал: — Знаешь, на что это похоже?
— На что?
— На нашу фирму. Такое же всё кривое, но с претензией на… символ всего. Сюда бы нашего менеджера посадить и пустить в паровозе в бесконечное пространство.
— Да ладно.
— Вовсе и не ладно. Он один из глупейших людей, каких я только знаю, — сказал Кузьмин и понял, что нашёл, что вот она, тема.
— Я знаю и глупее, — ответила Алина. — Например…

Тогда-то мир и изменился. Она стала рассказывать про одну свою подругу и о том, какая эта подруга глупая, даже не знает, что рыбы дышат под водой. Она думает, что рыбы под водой не дышат, а попадая на воздух, погибают потому, что сам воздух их убивает. И что эта подруга называла её, Алину, дурочкой, хоть и по-доброму, когда Алина рассказала ей, что кит — это зверь, а не рыба. А ещё у Алины есть сводная сестра, которая однажды поверила в рассказ, что если женщина будет есть много чёрного перца, то у неё родится темноволосый ребёнок, а если много красного, то рыжий.
— Нет, я знаю человека ещё более глупого, — говорил Кузьмин, когда они вернулись на дорогу и шли в обратную сторону, в сторону кафе. — Он может поверить в то, что каменный век назвали каменным потому, что там всё было из камня: обувь, дома, колёса у телег. А в железном веке всё было из железа, и дома, и колёса. Но он при этом не верит, что в Древнем Риме и Византии был водопровод.
Они посмеялись, потом снова продолжили обсуждать, у кого друзья-знакомые хуже. Кузьмин рассказал о своей компании, о посиделках и вечеринках, на которые его постоянно приглашали. Рассказал, что никто его там слушать не хочет, но при этом его постоянно приглашают, упрашивают прийти, если он отказывается, и даже могут обидеться, если он всё же не придёт.
— И смысл для них какой? Чтобы ты просто поприсутствовал?
— Не знаю, для меня самого это загадка. Они всегда обсуждают то, что перед глазами, ведут всякие бытовые разговоры.
— Так о чём говорят?
— О сиюминутном и ни шагу в сторону.
— Так а ты продвигай своё.
— Как-то не получается.
— Да уж, если бы Орфей в царстве мёртвых о сиюминутном рассказывал, он бы не дошёл до Аида.
Они остановились на полпути и снова замолчали. Но это уже было не то молчание, когда они не решались произнести и слово. Сейчас они уже могли говорить друг другу всё, что хотели.