Не плачьте, когда семь кругов беспокойного лада
Пойдут по воде над прекрасной шальной головой.
А. Башлачёв
…Мы будем мотаться с тобой по осеннему снегу,
И дважды утонем, и трижды восстанем из мёртвых.
Гляди не теряйся и дай молодому побегу
Пробиться наверх, не добившись разрыва аорты.
Мы станем когда-нибудь облачно-серой бумагой.
Была бы бумага. Чернила найдутся везде:
На кочках болотных проступят коричневой брагой
И клюквенным соком — на белом холодном бинте…
ОСЕННЯЯ ОТАВА
Вторая трава принимает глухие шаги,
сама же не ждёт от природы особых радуший.
Безвестная птица на небе рисует круги,
но птичья душа на лету окольцована стужей.
Вторая трава принимает прямые дожди,
знать, клумбы свои поливает небесный садовник.
Для серого севера время цветов позади,
в соседних садах — лишь вконец одичавший терновник.
Плодами с навязчивой мякотью полнится горсть,
чтобы слаще гулялось среди перелесков и пашен.
Уже не хозяин ты здесь, но ещё и не гость.
Твой свежий росток в городское тепло пересажен.
А здесь остаются колючие звёзды, храня
пустые дома и в домах — паутинные тени.
Вторая трава принимает тебя и меня,
когда перед этой землёй мы встаём на колени.
***
Юный фавн в голубых и уже потрепанных джинсах,
гранжеватого вида, курчавый, ленивый, стройный…
И невинная нимфа в шляпе и белом платье,
чисто дачная девушка, почти героиня Тургенева…
Во саду ли они, да нет, скорей, в огороде,
где-то в грядках, где тень ищи — не найдешь,
да они и не ищут. А впрочем, что они ищут?
Полагают, что ягоды, — и клубника, на сердце похожая,
вдруг сжимается в пальцах — и на белом подоле пятно,
но не кровь еще, а всего лишь клубничный сок…
Покружилась пчела, села, оставила жало.
На изгибе руки оно — как иголка от шприца…
Жарко, жарко сегодня. И у фавна в кудрявых космах
пробиваются рожки — наверное, от жары.
А у нимфы видны мельчайшие капельки пота
по краям припухшей от жажды верхней губы.
В каждой капле влаги отражено томленье
этих взрослых, думающих, что они дети.
Но краснеть они не умеют и не хотят.
Голливуду не снилось такое смешенье стилей.
Декоратора нужно давно и прочно уволить.
Но ведь здесь, понимаете ли, не Фабрика Грез,
потому что здесь грезы в природе и в чистом виде,
здесь деревня с татарским названьем, забор и грядки…
То ли фавн, то ли ангел, то ли рокер-аристократ,-
то ли бедная нимфа, то ли святая Лолита…
За стеклом золотого зноя они — наедине.
Электричество в воздухе. Жарко. Ближе и ближе…
Лишь ладонь — а ладонь дрожит, — разделяет губы…
Разжимаются пальцы… Лишь стоп-кадр спасет от грозы.
***
Как солдаты Второй мировой — на фронт со школьной скамьи, —
Ты ушёл на свою войну, солдатик любви.
Все мультфильмы, все игры на свете ещё твои,
Только как в них играть, если руки уже в крови?..
Пусть пока лишь в своей — всё равно, ибо кровь есть кровь:
И тебе убивать, и тебя… не убьют, зато
Ранят глубже, чем надо, чтобы постичь любовь,
Душу перелицуют, как на шинель пальто.
Да, мой милый, пожалуйста, ты приходи с войны,
И не плачь по ночам, и смотри прекрасные сны,
И лови авантюры, и играй сам в себя со мной,
Тоже раненной этой твоей высокой войной…
Я сказала: «Спасибо за всё. Я тобой горжусь».
Ты ответил: «Теперь я никуда не гожусь».
Я хотела съязвить, но не повернулся язык –
Да в груди повернулось сердце на горький крик:
Что же сделали там они, на войне, с тобой?!
Что мне сделать, чтобы ты почувствовал: ты живой!..
Как ты смеешь вот так говорить о себе сейчас!..
…Я молчу. Ибо сказано мне, что окончен бой.
Миру мир. Не оставь нас, Боже, оставь нам — нас…
***
Благослови Господь невинные времена.
Благословил уже. Ради того и были.
То, что стало потом — отливная волна,
дымовая завеса, облако едкой пыли.
В этой квартире нас перебелил рассвет,
здесь «наконец вдвоём!» выросло, воплотилось,
но в родном языке такого времени нет,
которое, миновав, в прошедшем — длилось и длилось.
По-эллински умирать мы уже не вольны:
вот бы теперь!.. счастливой!.. — а с другой стороны,
смерть так и так придёт за своей половиной.
Сквозь стены в новых обоях мне прекрасно видны
мгновения прежней жизни — пейзаж всё тот же, невинный:
мальчик пишет в тетрадь, девочка ждёт весны.
Они никогда не станут женщиной и мужчиной.
***
Недвижимое имущество: нет.
Нажитое совместно: дочь.
Движимое имущество: она же.
Так и прожили вместе сколько-то лет.
Так, в пробивший наш час, и разлетелись прочь.
Ну, нормально, по сути. Обыкновенно даже.
Вот я вернулась в город, мне знакомый до рук,
Протянутых мне рук любви и спасенья.
Здесь, как ни странно, стоит вечное воскресенье
В комнате со стенами в розочку, с видом на солнечный круг.
Что я скажу в суде? Что — скажу на Суде?
«Нажитое и движимое — дочь».
«Все прежние правды — прочь».
***
Всем, одинаково, верим, словам.
Георгий Иванов
Где кончается дело и начинается слово —
не ходи туда, там помойка, горечь и ад.
Если это любовь, я к такой любви не готова.
Если знание — сила, то пошло оно всё… назад.
В этом мире, где вечная жизнь — полслова, полдела, —
Не равно, не равно… правда стоит так же, как ложь.
Как же долго вот этого я понять не умела.
Ну, теперь уж чего ж?..
Где кончается дело… а дальше будет молчанье,
Дурно пахнут слова — любые, любые слова.
И зачем же прощенье, и зачем, зачем же прощанье…
Помолчи, послушай, как глухо шумит листва.
автостихи
«Всё-будет-хорошо»,
и ещё: «думай-о-хорошем» —
это такие заклинания,
и с помощью них мы умеем
(а мы, конечно, умеем)
закрываться от чужой грусти.
закрываться, загораживаться,
заговариваться, завораживаться…
Если сказать правильно —
всё станет правильно.
мало ль, качнулась влево!..
исправим.
качнётся куда хотим…
ведь мысль материальна,
не забываем.
ни на час, ни на минуту,
ни на миг.
никогда. ничего.
«Всёбудетхорошо».
«Самадуравиновата».
***
В ноябре остаётся одна лишь суть,
Как характер женщины в сорок пять.
И не то чтобы — умереть, уснуть.
Тяжело не спать, но не надо спать.
В сорок пять пора быть настороже,
Ни глотка кислорода не тратя зря…
Пой, анапест, поскольку верлибр уже
Слишком холоден для ноября.
Фото: Денис Микульский.
Если мы где-то пропустили опечатку, пожалуйста, покажите нам ее, выделив в тексте и нажав Ctrl+Enter.
