Иван Владимиров ‖ Докопаться до сути

Писатель Михаил Елизаров несколько лет назад скрылся с литературных радаров. Можно даже сказать, ушел на дно — чтобы вынырнуть в 2020-м с «Землей». Пауза пошла на пользу: роман вошел в шорт-лист «Большой книги» и взял «Нацбест».

Триумфальная «Земля» — это объемное произведение о Володе Кротышеве, молодом человеке, чья линия жизни проложена через точки, сопряженные с кладбищем. Детство и отрочество главного героя проходят через семейные и личные неурядицы, постоянные переезды, быт 90-х, но все это лишь некий фотопроявитель для постепенно проступающего призвания Володи. Игры в похороны в детском саду, ночные вылазки на кладбище за школьным лагерем, стройбат с разнарядкой на рытье могилы, внезапное появление сводного старшего брата Никиты, предложившего поработать у него в подмосковном Загорске на изготовлении памятников. Каждая из этих деталей биографии в общем-то обыденна, но все вместе они выстраиваются в совершенно определенную траекторию. Когда после ссоры с Никитой (в некотором роде смертельной) главный герой ищет работу и оказывается в бригаде «копарей» на загорском кладбище, один из его сотрудников указывает на эту печать танатоса: «Такие, как ты, с кладбища уже не уходят. И появляются не просто так. Это не случайность, а зов…» Об этом же говорит и Алина, девушка Володи и бывшая Никиты, из-за которой и случился фатальный разрыв между братьями. А Алина знает толк в кладбищах. За спиной у нее богатый опыт в черной эзотерике, причем богатый настолько, что Алина считает себя в философском (и даже, кажется, чуть больше) смысле мертвой. И добрую треть, если не половину романа Алина транслирует все свои знания Володе. Что-то он понимает, что-то просто откладывается на подкорке, к каким-то истинам он приходит сам. Весь этот интенсив курса танатологии пригождается ему в финальной части романа.

После вскрывшейся измены с Алиной младший Кротышев постепенно изгоняется из дружеского окружения и оказывается нанятым противоборствующей группировкой кладбищенской мафии во главе с Гапоном — харизматичным одноногим «афганцем», исторгающим обсценный фольклор с каждым открытием рта. В качестве вышибалы при похоронном агенте Володя серьезно конфликтует с людьми, работающими на бывших «своих». После этого ему остается только бежать из города. Перед запланированным отъездом он попадает на банный сабантуй по случаю приезда к Гапону московских инвесторов. На нем между Володей и москвичами разгорается стихийный философский диспут на тему смерти. И здесь Елизаров делает в некотором смысле запретный ход: заставляет читателя повторно перечитывать мысли и суждения, высказанные по поводу смерти ранее. Поэтому можно сказать, что все предыдущие части романа были написаны, в сущности, только для одного читателя — самого Володи. По ходу спора ему, подобно главному герою «Миллионера из трущоб», пригождается весь жизненный опыт (в особенности — философские концепты Алины), который он оборачивает в триумф. В итоге Володя Кротышев с честью играет вничью эту философскую партию, которая оказывается экзаменом в некий орден «думателей смерти». Приглашением в этот орден и заканчивается роман.

Несмотря на объем и проработанность книги, часть фанатов Михаила Елизарова, думаю, осталась разочарована. Фирменного авторского макабра здесь довольно мало. Поначалу его отсутствие списываешь на общую неторопливость повествования, предвкушая «вот-вот», но потом ожидание затягивается. На сцене в кафе «Ивушка», где на главного героя нападает юродивый Леша-Крикун, вроде бы восклицаешь «Ага! Началось!», но затем течение романа вновь долго держится в более-менее реальном русле — фактически до финального большого разговора о смерти, когда незримая хтонь вползает в его пространство. Рискну предположить, что эта скупость фантастического — следствие возмужания Михаила Елизарова как писателя. «…Всякая мысль в конечном итоге оказывается мыслью о смерти. Смерть — своего рода essence absolue любой проблемы», — пишет он в конце романа. Фокусировка на этой самой essence absolue потребовала некоторого пересмотра творческих принципов. Елизаров отказался от тотального сюра в пользу внимательной работы с повседневностью (пусть и не совсем повседневной, расположенной на границе с загробным абсолютом). Автор «Земли» всесторонне, можно даже сказать лабораторно подходит к предмету исследования, снимая с него слой за слоем — бытовой, социальный, мистический, пока не добирается до чисто философской сути.

Стилистически эти перемены тоже заметны. Роман написан восхитительно емким метафоричным языком, в котором образы и смыслы переданы с подлинно поэтической краткостью и точностью. «Земля» буквально в каждом абзаце рождает в своих богатых недрах художественные самоцветы. «Вот игрушечный совок, в его сияющей алюминиевой полусфере нежится желток пойманного луча», «Тихий час длится целую вечность, заснеженно-белую, как потолок», «Смерть принимает нас в люди» — и так из страницы в страницу. Хотелось даже поймать автора на моменте, когда он споет мимо нот, но на весь роман нашлось разве что несколько фактологических неточностей, но по ним вопрос к редакторам и консультантам, а не к Елизарову. Гораздо интересней обратить внимание вот на какую вещь. «Жизнь — это то, что ты делаешь с миром, а мир делает с тобой», «Ох, и взглядец у тебя <…> Ужасно грустный. Словно узнал обо всех какую-то отвратительную правду», «Парень цикличен, как стиральная машина. Его личность, как правило — это плохо написанное программное обеспечение к небольшому члену», «Для современного россиянина православие — это бояться в самолете!» Можете ли вы, не подглядывая, сказать, какие из этих фраз принадлежат Елизарову, а какие Пелевину? Это более чем затруднительно. Говоря оборотами авторского права, «сходно до степени смешения». Видимо, мы имеем дело с феноменом: русскоязычным авторам для проговаривания каких-либо философских истин на основе современного материала требуется совершенно определенный язык. И Елизаров тоже превосходно овладел им.

И в этой связи в голову прокрадывается закономерная ересь. Что если в угаре ковидной пандемии мы пропустили момент, когда у нас сменился царь горы? Кажется, что благосклонность литературных жюри к «Земле» и относительный неуспех вышедшего примерно в то же время пелевинского «Непобедимого солнца» (кстати, оцените космический масштаб противостояния!) говорят именно об этом. В самом деле, если сравнивать эти два текста или, шире, два творческих метода, то Пелевин, обремененный ежегодной творческой потогонкой, выглядит более легковесным по сравнению с Елизаровым. Разница текстовой укорененности философских максим у этих двух писателей примерно такая же, как разница между случайно собранными курортными магнитиками на холодильнике и прочно привинченной к ложу крышкой гроба. Чтобы достичь этого, Михаил Елизаров более скрупулезно подходит к «доказательной базе». «Земля» — это не только несколько десятков страниц чистой философии, но и полноценное культурное исследование человека-в-смерти. 

Елизаров неспроста идет к философии русского танатоса именно через русский быт. Пусть сегодня в России, как и в западных обществах, смерть «изгнана» из социальной жизни и не является объектом повседневного осмысления. Однако именно отечественная бытовая необустроенность постоянно напоминает, что смерть есть и она более чем вещественна. Это прекрасно передано, к примеру, сценой разборок за труп между похоронными агентами. Смерть грязна, как площадная брань, но вот уж чего-чего, а площадной брани в России и в романе в избытке. Вот только функционал у нее вполне очевидный — перекричать нечто подлинно страшное и потому подлинно существующее. И так постепенно, ступень за ступенью, через быт, фольклор, девиации и эзотерику Елизаров подходит к философскому осмыслению танатоса.

Конечно, ответ на вопрос о царе горы даст время. На сегодняшний день можно лишь отметить, что сама “Земля”, кажется, прошла не замеченной самим Виктором Олеговичем. Зная его чуткость к колебаниям российской литературно-общественной тектоники, можно было бы ожидать каких-либо комментариев относительно триумфатора прошлогоднего “Нацбеста”. Но, по крайней мере, в вышедшем год спустя “Transhumanism Inc.” Пелевин никаких язвительных шпилек по поводу Елизарова не пускает. Впрочем, и неязвительных тоже, что можно трактовать и как благосклонность. Но в любом случае, вопрос перемен в писательском пантеоне больше зависит от следующей книги самого Михаила Елизарова. И здесь следует отметить, что «Земля» требует продолжения (о его возможности Елизаров и сам оговаривался в интервью Сергею Шаргунову на телеканале «Культура»).

Без второй части из уже изданного романа, словно из взятого штыком дерна, торчат перерубленные коренья сюжета. Прежде всего это судьба смертельно оскорбленного Никиты. Ружье такого калибра не может не выстрелить, однако Елизаров наскоро закапывает его в перегной повествования. То же самое, подозреваю, относится и к младшему сводному брату Володи — Прохору, который неспроста является зеркально перевернутым отражением Никиты. Этот припрятанный сюжетный козырь в итоге не сыграл. Наконец, вовсе не эпизодическая, как может показаться, санитарка Маша — необъявленный антагонист Алины, сотканная как бы из одних чистых энергий, и одновременно тезка символической кладбищенской лопаты — как быть с ней? Ну и, конечно, любопытно, какую роль во взаимоотношениях со смертью играет таинственная институция, приглашение в которую получил главный герой?

От того, каким получится гипотетический сиквел, будет многое зависеть в литературной биографии Елизарова. Сумеет ли он преодолеть маргинальную гравитацию и вырваться из кунсткамеры для одаренных, но неформатных? Очень хотелось бы. Однако это путь, сопряженный с вероятной ампутацией части аудитории, и это полбеды… Для этого писателю придется измениться изнутри, и это равносильно тому, как если бы Михаил добровольно отстриг свой хвост и стал носить цивильную прическу. Вы можете представить его таким?

С другой стороны, ожидаемое продолжение «Земли» рискует стать чем-то вроде длинной телескопической удочки «Generation П» — «Ампир V» — «Бэтман Аполло», где каждое новое колено было копией предыдущего, только меньшей по масштабу. Что ж, тот, кто убивает Дракона, сам превращается в него. Правда, есть одно но. Пелевин в меру сил маскирует свою однообразность. Зная о читательской усталости от переливания из пустого в порожнее одной и той же, пусть и окончательно верной истины, он придумал для нас аттракцион с ежегодным посланием россиянам по поводу положения в стране и в мире. Как и один из его героев, кажется, в «Трех Цукербринах», Пелевин работает по принципу двухтактного двигателя, равномерно утрамбовывая в текстах истины вечные и истины преходящие. Елизаров же в «Земле» работает по преимуществу с вечностью. Если исключить из его текста философскую составляющую, то вряд ли производственный кладбищенский роман сам по себе был бы так интересен читателю.

Поэтому очень хочется надеяться, что Михаил Елизаров сможет пробежать по тонкому лезвию и блистательно изобретет какой-то свой третий путь. Произойдет ли это опять через пять лет или раньше — поживем, увидим.

©

Иван Владимиров с детства, по его словам, осознал, что будет писателем. Поэтому никуда не торопится с дебютом. Чтобы еще больше оттянуть момент реализации литературного дарования, пишет обзоры на тексты будущих собратьев по перу. Но, дабы не изменять себе, делает это редко. Данная рецензия — первая публикация автора.