Поэт, один из ярких представителей метареализма, Илья Кутик в качестве переводчика планомерно занят заполнением многочисленных лакун в представлении классической английской поэзии на русском языке. Данила Давыдов поговорил с Ильей Кутиком об этой, без преувеличений, подвижнической стороне его деятельности.
Экран становится не столько окном в прошлое, сколько зеркалом, отражающим сложность и многогранность человеческого опыта, хоть и разбитым.
Когда он брёл по берегу, то в одном месте обратил внимание на высокое красивое здание, которое стояло как бы острым углом к нему. Дорога здесь раздваивалась, и вдоль каждой из стен шло ответвление, нужно было выбрать левое или правое.
Он — пассивный воин. Интимные послания зашифрованы, проговорены путанным языком, словно есть стыд, неловкость, непризнание самого себя вот таким, чувствующим и позволяющим себе это делать.
Великому тексту в 2025 году, кстати, исполнилось 100 лет, 60 из которых он был под запретом. Как и сегодня, в сюжете о грандиозном эксперименте пылают актуальные темы научного прогресса и допустимого вмешательства в человеческую жизнь. А главное — история о Преображенском и Шарикове один в один напоминает… идеи Илона Маска.
Завтра снова на работу. А сегодня есть время выйти за едой и даже сделать круг вокруг дома. И я шла, как вернувшийся с войны солдат. Выносливым, бесконечным, ровным шагом. А вокруг тополя встречали первый осенний заморозок.
Мама была в отчаянии, в растерянности и вела себя странно. Она то и дело доставала из сундука свою пропахшую нафталином каракулевую шубу, пристально смотрела на меня и просила сказать «Бе-е-е».
Маленький бог взобрался по лестнице высоко, почти на небо, повесил на ветки нововесенние украшения — снежинки. Яблоневый цвет.
Позвонили в дверь. Открыла Люба не сразу, потому что звук своего дверного звонка слышала впервые. Гости обычно приходили вместе с ней, с соседями она не общалась. Папина вишнёвка отодвинула её страхи в дальний угол, поэтому Люба не посмотрела в глазок и даже не спросила: «Кто?»
Елизаров неспроста идет к философии русского танатоса именно через русский быт. Пусть сегодня в России, как и в западных обществах, смерть «изгнана» из социальной жизни и не является объектом повседневного осмысления.
