Галина Калинкина ‖ В чистилище с толстым под мышкой

Понятное дело, каждый сам целенаправленно, а на самом деле рандомно выбирает, что читать и о чем писать.

Автор написал сагу покорения двух столиц. Мы выбрали чтение саги, разбитой на главы — в данном случае, заявленные, как отдельные рассказы. Почему так: в рассказах — понятно. Действительно, писались тексты в разное время о разных городах и событиях, но при вёрстке книги они вполне органично и убедительно сочетались, сложившись в монохромную повествовательную историю: как я обосновалась в Москве. Швов монтажа не видно. Из названия понимаешь, тебя ждёт некий абсурд: ведь в реальности супа с фрикадельками без фрикаделек не бывает. А если варится суп без фрикаделек и он не заявлен как «гороховый с копченостями», «мясная солянка» или «рассольник», то тут присутствует явное нарушение рецепта — весовая раскладка не та.

Скажем несколько слов о том, что писатель Татьяна Леонтьева показывает в своём произведении, потом дадим слово её героине — Танечке (мы помним, персонаж и автор не всегда один и тот же человек). Так что же показано? А показан в сборнике процесс жизни. В начале двухтысячных молоденькая девушка из северной провинции едет в Питер, потом в Москву, потом, кажется, снова в Питер и всё же на Москве останавливается. Идёт процесс вживляемости и взаимоадаптации города с приезжей. Автор — как практикующий гид и опытный экскурсовод — ведёт нас квестовыми маршрутами мегаполиса. История не имеет вставных новелл, потому читается как неделимое повествование. Беспафосным, непровокативным языком переданы хроники человека на фоне хроник города. Это не подражание тогдашней действительности, это сама действительность. Литература факта.

Ритм взят небыстрый, подробное медленное проговаривание — вот так оно было. И краски не яркие, пастельные, словно бы всё время межсезонье, неустройство, слякоть и никаких чистых, от сотворения мира, сибирских морозов. Отсюда ощущение, что автор погружается и погружает в своё настроение, снимает байопик — кино про себя, в себя же вглядывается, вслушивается в собственные шумы и мороки. Делает кино, снимает кальку, но, безусловно, добавляет художественного вымысла, гротеска, чёрного юмора, ведь автор не может быть абсолютно, безгрешно объективен по отношению к своему эго.

Потому героиня сборника — Танечка — всё-таки представляется вымышленным, не собирательным, не калькированным, но слегка привранным, олитературенным персонажем. В рассказах Таня — человек города, она, ещё живя в провинции, с провинцией порвала. Варианта возврата назад, домой, для неё не существует. Потеряны последние деньги, пущена на ветер заначка, пусты карманы у облапошенной мошенниками девчушки, жить негде, а возврата в семью, к маме всё равно не существует. И стыдно, и, главное, Город ещё не взят, Танечка — девочка небессмысленная, девочка с мечтой («Чаще всего интеллигентные люди живут в ужасном бардаке. Посуда в мойке стоит неделями. По стенам ползет плесень. Зато люди думают о высоком» — даёт она наблюдение о знакомых, но будто бы и о себе). Потому Таня с эмигрантской оставленностью штурмует землю обетованную.

Вот эта привязанность героини к столичному, городскому позволяет автору не использовать в стиле никакой фольклорности провинции, никакой сказочности и былинности глубинки, всё урбанистически сухо и просто: я и город. Автор даёт большое количество фактов, реалий, материала создающего зрительские ощущения и зрительское проживание. И всё это — городские картинки с сугубо городскими «штучками». Передана сага простыми фразами, с прямым описанием, без подтекстов и без казуистических намёков.

Как-то живо представляешь контекст: «Подруга Валя работает негром у художника в галерейке и пишет голого Путина в позе Лотоса»; «Снег метет, под ногами уже скользко, холод пробирается под пальто. Но я ставлю стул на тротуар, сажусь на него, закуриваю, укрывшись Валиным пакетом»; «Я ехала из отпуска с двумя алыми полосами от уха до рта. Обожглась шампуром. Вид у меня был бандитский. Все уверяли, что останется шрам».

Танечка как будто заводит свой адвент, в каждом окошке какой-то питерский дом, какая-то московская квартира, где для наивной провинциалки открывается жизнь другая, чудная жизнь, невиданная в её подростковых мечтаниях о самостоятельности. И дело даже не в том, что Танечка очень хочет стать обладательницей собственного жилья — да, хочет, ничего зазорного, но главное, ей страшно признаться самой себе — она хочет быть одной из них, из тех — холодно-равнодушных аборигенов, чтобы и её звали «москвичкой» или «петербуржанкой». И она очень пристально рассматривает эти столичные хаты.

Читателю невозможно не удивиться её девичьей воле: откуда силы преодолеть бездомность, потерю паспорта, неуют и безразличие Города? Напрашивается один ответ: Танечке некуда возвращаться. Нет, она не сирота, не одинока, есть мама и сестра, есть отец, отдельно живущий от семьи, и семья, как таковая, есть. Но Танечка давно отчеркнула прошлое от настоящего и будущего: она очень обстоятельный человек, последовательный, целеустремлённый — провела черту, не заступит. «Для меня уборка — сакральное дело. Это установлено опытным путем. Так всегда на новом  месте».

Каждый рассказ сборника говорит о поиске любви.

Девушка присматривается к партнёру, ей требуется интересный собеседник и во всех её хрониках присутствуют поэт, музыкант, коллекционер. Часто это такие же неустроенные люди, кто в силу обстоятельств, кто — по причине творческого кредо. Танечка, отсканировав визави, безжалостно (причём в первую очередь к себе) расстаётся, идёт навстречу новому беспощадному чувству. Потому что основательные люди, испытывая потребность в матримониальном, подспудно ищут устойчивости и стабильности, ищут площадки, где можно прочно пустить корни. «Я всю жизнь вела себя как попало. Я отдавала себя налево и направо, но не тем, кого любила и не тем, кто любил меня. И вот теперь у меня всё по-настоящему, но это такой ужас, там жена, некроз сустава… …Почему от этого так сразу становится не по себе? Вот если спишь с чужим мужем у себя дома или в гостинице какой-нибудь, например. То оно вроде как и ничего. А вот если вламываешься как Маша к медведям, спишь на её постели, ешь из её тарелок… — так сразу ощущаешь всё своё вероломство. Враз. Ощущаешь всё своё вероломство, да».

Все описания Танечкиных приключений в Большом Городе идут как бы рефреном к процессу жизни, к пути взросления. Приключения — добавочная часть, а самое важное всё-таки поиск средств к существованию и творческая составляющая. Таня живёт литературой. Ей, кажется, удаётся устроиться редактором в издательство. Ей зачастую интереснее в выдуманном мире собраний сочинений, чем в реальном, который не так и благосклонен по началу. «Решила, что прочту всё это, а когда захлопну последний том, земля взорвется как раскалённый шар, и наступит конец света. Я попаду в чистилище с Толстым под мышкой. Вернее, с Толстым на устах».

Не наше дело определять, требуется ли Чистилище героине. Медленное повествование о горестном, о перипетиях, способах выживания всё же совершенно не агрессивно к читателю-реципиенту. При всём абсурде происходящего, в череде городов, общежитий, заставленных мебелью с помоек, коммунальных квартир, плохо знакомых людей и мест в книге не ощущается негатива к внешнему миру и читающий остаётся спокоен за героиню: Таня пробьётся, наша вырулит, наша живуча.

Говорят, критики упрекают писателей в беспринципности, мол, превозносят те своего брата, дифирамбы поют: хвалят книжки по принципу «ты — мне, я — тебе». А как же быть, если книжку ругать не за что? Если написано профессионально, ровно, без провалов и недочётов?

Если уж требуется для соблюдения жанра рецензии найти нечто не столь благостное, то попробуем поискать в направлении авторского стиля. Где-то прежде — в интервью ли, в обсуждении какой-то другой книги — Татьяна Леонтьева делилась тем, что в современной русской литературе кумир её есть Эдуард Лимонов. Возможно, отсюда такой лапидарный, прерывистый слог, мысль как бы скачет. Но, вероятно, в том есть особый авторский приём, вот например: «В конце концов от напряжения у меня заныли все мышцы. Лица и рук». Низкий процент метафоричности, минимум эпитетов, отсутствие прилагательных и уменьшительно-ласкательных имён или названий. Возможно, и тут применена намеренная особость.

Или вот странный момент — неловкая фраза — «какой он из себя?», задаётся героиня вопросом в присутствии другого персонажа, хотя сидит с ним рядом на диване. Ведь героиня видит, какой её визави. Если же мы говорим об обнажённости, но вот эта прерывистость мысли, недоговоренность, несколько тормозит понимание — героиня хочет представить партнёра голым. Так и в другом случае, здесь: «Вот если спишь с чужим мужем у себя дома или в гостинице какой-нибудь, например. То оно вроде как и ничего». Та же разбитость высказывания на два предложения. Почерк? Следование приёмам кумира? И всё же автору удаётся не свернуть к пастишу, а вывести своё именное написание, свой стиль и слог, который, возможно, с течением времени будет подвергнут усложнению. Лимонов от провокации и эпатажа — к классике. Леонтьева от абсурда в реализме — к классике.

Безусловно, супа с фрикадельками без фрикаделек не бывает.

Но кулинарное умение — дело наживное, преодолимое, тем более для тех, кто уже свободно владеет пером. Бывают мастеровитые авторы, бывают успешные героини, которым сопереживаешь и радуешься благополучному закруглению истории. Бывают нестрашные книжки. Бывают истории и люди, заслуживающие уважения. Наша Танечка — из таких. Наша Танечка две столицы покорила. Тут вспоминается известный афоризм: выиг­рывая, ты показываешь, что можешь; проигрывая — чего стоишь. Всё так. И к каждому применимо.