Илья Кочергин ‖ Красивое слово «экопоэзис»

эссе

Мне нравится слово «экопоэзис». Кажется, что от него «веет умной тишиной и покоем вечности» (если использовать слова академика Лосева). Я провёл много времени гугля и читая статьи, чтобы понять, что такое поэзис, но качественно рассуждать о поэзисе, даже если сузить тему до экопоэзиса, наверное, не смогу. Пусть мои «рассуждения» будут набором несвязных ассоциаций.

***

Мне было двадцать шесть лет, и я работал лесником в заповеднике на Алтае. В конце января мы втроём топтали лыжню вверх по реке, испещрённой волчьими следами и следами их пиршеств — снег был очень глубокий, волки сгоняли маралов на лёд и легко резали. На этой реке орудовали две большие стаи.

Остановились ночевать в маленькой избушке, поели и решили попробовать приманить волков на вабу. Разошлись в разные стороны и начали завывать на разные голоса. Мужикам скоро надоело, а я ушёл километра за два вниз и долго не оставлял попыток. Светила луна, со склона мне отвечал волчий голос. Я стоял «поздно ночью в уснувшей долине, на самом дне» и был уверен, что это голос волчицы.

Я не знаю, подходили ко мне волки или нет. Может, смотрели на меня из темноты леса, а может, их передёргивало от отвращения, когда они слышали мой вой. Я охрип и вернулся в избушку, где мужики грели над печкой много дней молчавшее радио.

Радио вдруг на мгновение ожило и выдало одну только фразу — в Нью-Йорке умер Бродский.

Я снова вышел наружу и долго топтался там, на морозе, курил. Меня поразила смерть Бродского. Вернее, его смерть в то самое время, как мы целыми неделями месим лыжами снег в лесу. И от меня сейчас полсотни километров горной тайги и абсолютной тишины до ближайшего посёлка в три домика. Вокруг «негашёная известь зимних пространств», «мир не слыхавший о лондонах и парижах», наверху — «луна, изваянная в Монголии». Сведённые морозом «скулы пространства» и далёкий волчий вой. «Пространство в чистом виде. В нём места нет столпу, фонтану, пирамиде». Что-то в этом было сильно меня взволновавшее.

К тому же это была единственная новость за неделю. И я переживал её неделю, пока мы не вернулись домой, на кордон.

Оказалось, что если, механически двигая целый день лыжами, мусолить в голове единственную оставшуюся в голове строку из давно прочитанного стихотворения, то через какое-то время к ней присоединяется другая, потом третья, а к концу дня ты с некоторыми ошибками можешь восстановить бОльшую часть стихотворения. Так в эту неделю я учил Бродского, и его стихи в моей памяти развешаны по заснеженным склонам горных долин.

***

Моя жена в течение восемнадцати лет вела психотерапевтическую практику. Она гештальт-терапевт. За это время мы успели переселиться из Москвы в загородный дом, вырастить сына и отпустить его на учёбу в далёкий университет. Опустевшее гнездо на природе заполнили собака и взятая на доживание старая охромевшая лошадь, они тоже требовали заботы, кормёжки, лечения и ласки и удовлетворяли наши родительские инстинкты. Жена узнала, что существует психотерапия с участием лошади, причём лошадь подойдёт даже не способная уже возить человека в седле. Жена прошла обучение и начала вместе с конём Феней принимать клиентов.

 — Ты знаешь, — сказала она мне, — во время таких сессий мне кажется, стены моего уютного психотерапевтического кабинета рухнули, и вокруг — большой мир с солнцем и дождиком, конями и комарами, ветром, травами и птицами. И всё это помогает мне в работе, у меня стало больше свободы. Со всем этим большим миром, а не только с людьми, можно тоже выстраивать отношения и помогать выстраивать их клиентам.

Гнедой конь Феня согласно кивал и производил с клиентами всякие психологические интервенции, которые, по его мнению, способствуют осознанности.

Я иногда читаю нашему коню стихи, когда во время жары или ливня он приходит с выпаса укрыться в свой катух. Ему нравятся длинные размеренные стихотворения с пасторальным настроем. Для эксперимента я пробовал на нём, например, «Перед атакой» Гудзенко, но он начинает потряхивать головой и кусаться. Наиболее спокойным и длинным из тех, что я знаю наизусть, является вступление к «Песне о Гайавате» в бунинском переводе. Оно стало его любимым. Он низко опускает голову, касается торчащими из морды усами моей ладони и закрывает глаза, смакуя поэзию. Когда я делаю паузу или когда заканчивается стихотворение, он открывает глаза и нетерпеливо пощипывает за плечо, требуя продолжения.

Приехавший в гости поэт Константин Комаров был неопытен с лошадьми, но доверчив к коню Фене. А конь неожиданно разыгрался, пришёл в возбуждение и начал грызть куртку Комарова, а когда не дотягивался, то глодал жерди ограды. И тогда Комаров, как специалист по Маяковскому, стал читать ему «Хорошее отношение к лошадям».

Он сказал: «Лошадь, не надо. Лошадь, слушайте…». И конь Феня стал его слушать. Когда дело дошло до финальных строк, голова коня была низко опущена, а глаза закрыты. Он полностью успокоился.

А этим летом случился даже небольшой «Феня-фест», на который съехались поэты из разных городов. Они читали с наспех сколоченной и обитой тканью сцены свои стихи, а конь Феня ходил рядом в наступающих сумерках, щипал траву и время от времени фыркал, обозначая своё присутствие.

А в самом начале лета у меня вышла книжка, сюжет которой я полностью доверил коню Фене, оставив себе лишь записывание истории наших отношений.

***

Поэт Василий Нацентов весной рассказывал нам о моментах зарождения стихов. Тех моментах, когда он только чувствует это зарождение, хотя даже ещё ни одной строчки толком не появилось в голове. Просто что-то случается, с чем-то сталкиваешься, какое-то событие служит катализатором, оплодотворителем, зачинателем чудесного процесса сочинения.

 — Вот недавно я гулял у себя в Каменной Степи и вспугнул вальдшнепа. Вальдшнеп слетел, и я почувствовал вот это самое, — говорил Вася. — Почувствовал, что стих зародился.

А потом я спрашивал у Надежды Келаревой, как она написала свои первые стихи.

 — У нас же темнеет зимой совсем рано, — рассказывала она. — В детстве в музыкалку идёшь одна, темно, а ещё тогда говорили, что к нам волки заходить стали. И я волков боялась. А чтобы не так страшно было, я разные истории начала про себя сочинять. А потом даже стихи. Это как-то помогало…

Взлетевший из-под ног вальдшнеп воронежской степи или так и не встреченные онежские волки явились причиной (или, возможно, соучастниками) поэтического процесса. Это, наверное, экопоэзис чистой воды.

А ещё вспоминаются заметки писателя Юрия Сбитнева, который собирал истории о странном поведении людей, встретившихся с медведями. Один из них стал читать вслух стихи.

***

Поэзис, если я правильно нагуглил, это рождение нового, что берёт своё начало в чём-то изначальном. А рождение всегда происходит в результате отношений, в результате контакта, да и британский биолог Скотт Гилберт поддакивает, пишет, что «природа выбирает отношения, а не индивидуумов».

Тогда можно предположить, что экопоэзис — это когда новое рождается из контакта со всем большим миром, а не только с людьми и продуктами их жизнедеятельности. Хотя сегодня обособлять человека и природу, природу и культуру — уже довольно старомодное, говорят, занятие.

Иногда такие контакты с нечеловеческим бывают яркими и запоминающимися. Помню, как маралуха пришла на поляну, на опушке которой, под огромным кедром я впервые обнял любимую и готовился её поцеловать. Эта маралуха своим рявканьем сорвала мои планы. Мы долго наблюдали за ней из-под кедра, потом начался сильный дождь, потом он превратился в град, и поцелуи отменились из-за холода. Зато любимая сказала, что завтра она опять хочет. И я мучился целые сутки — она хочет объятий под кедром или наблюдать за животными?

Ещё я помню, как много лет спустя мы с любимой путешествовали на байдарке по Белому морю, и встретившийся табунок китов-белух с детёнышами устроил приветственный хоровод вокруг нашей маленькой лодочки.

Но чаще эти контакты едва осязаемы. После блеска, вспышек, цветовых пятен, ясных знаков, читаемых вывесок и шума больших городов, после сладкой сюжетности всего, что мы любим потреблять в культуре и политике, слабые сигналы безучастно простёртого ландшафта, бессюжетность леса, потусторонность холодных грибов или суетливая бесцельность насекомых воспринимается лишь как скучный фон для шашлыков.

Нужно долго вглядываться, чтобы понять хоть слово из этого невнятного языка. И со всем этим немотным миром трудновато выстраивать отношения.

Историк культуры Томас Берри писал о некотором «аутизме человечества по отношению к миру природы». Но надо надеяться на лучшее, верить в него. И мы будем верить, что у нас всё же не расстройство аутического спектра, а просто некоторая подростковая зацикленность на самих себе — недостаток, который проходит по мере взросления.