Раиля Шаяхметова ‖ Слова и листья

отрывок из романа «Слова и листья»

Мне было лет пять, во дворе нашего дома, зеленом, тенистом, играли девочки: те, кто старше, задавали вопросы, маленькие отвечали: играли в школу. «Что больше — Земля или Солнце?» — громко и радостно: «Солнце, солнце!!!» Ответ меня потряс, поразил. Я не поверила. Пусть даже девочке, ответившей ни на миг не задумавшись, и поставили пятерку. Я видела: Земля больше, а Солнце, каким бы далеким ни было, все-таки меньше.

Каждый вечер, после того, как меня укладывали спать, я долго не засыпала, лежала в темноте с открытыми глазами и видела, как медленно, постепенно, в тишине, в безлюдье, в прозрачной полутьме, я, а может быть, не я, а что-то из меня — глаза или мысли, поднимается, поднимается, выше, выше, высоко, очень высоко — внизу оставалась Земля, на ней города, города, дымы, туманы, — слоистые, темные, светлые, я все выше, выше, в еще большую тишину, тишина увеличивается, становится больше и больше, и занимает уже все место, потом всю меня, или что-то вместо меня, а потом и меня уже нет, я превратилась в тишину, в огромную тишину, и весь мир стал тишиной, стал огромной тишиной, и смотрел на меня и видел меня — девочку далеко внизу в кроватке под одеялом. И действительно, я снова оказывалась девочкой в кроватке под одеялом, и думала о том, что же дальше — там, за концом молчания, за концом тишины. Путешествие было еженощным, привычным, я владела техникой подъема: секрет заключался в том, чтобы не стараться взлететь — взлететь мне было не дано, а наоборот — отпустить все, что было внутри меня, и упасть, упасть вниз и падать, а падать и уметь не надо было, я чуть ли не каждый день падала, и коленки были покрыты разновременными ушибами и ссадинами; так вот, надо было отпустить себя и падать, падать, падать, проваливаться, и это проваливание, падение оказывалось парением, подыманием, пониманием, тишиной. Может быть, потому что в космосе все круглое, там каждое проваливание оказывается парением. И нет разницы между теми, кто умеет и не умеет, — все могут. Как хорошо было бы и книгу так написать: несмотря на то, что не умею: отпустить все в себе и падать, падать, падать, и низ окажется небом, и падение — парением, полетом.

Каждую ночь я отправлялась в путь, и каждый раз моею целью было достичь конца мира, увидеть его границу. И увидеть, что дальше, что там — за концом. Но — тщетно. Конца не было. Может быть, мешали обезьяны? Лохматые и безобидные, они появлялись иногда в моем путешествии, где-то на окраинах глаз, где-то сбоку, странно было видеть их в вышине, полупрозрачности, безмолвии, роднило их с этим прохладным миром только одно — молчание. Но для чего там были обезьяны?
Теперь после знаменательного и, как старшие девочки подтвердили, правильного ответа, что Земля больше Солнца, я поняла, что в моих поисках занималась только Землей и Миром, и почему-то только ночной землей — солнцем, его осмыслением я не занималась вовсе. Теперь мне предстояло понять солнце.

Начала я с рассматривания: солнце как солнце — расплывчатое лохматое пятно, из всего, что я видела за свою пятилетнюю жизнь, оно ближе всего к огню в бабушкиной деревенской печке, — но бледнее, и к городским нежно голубым прозрачным лепесткам, являвшимся из маленьких боковых дырочек черного железного кружка на газовой плите, — но не такого загадочного голубого цвета. Деревенский печной огонь для меня, совсем недавно взятой в город, был обыкновенностью. Волшебное голубое газовое пламя — без поленьев, без обрывков старых газет, без березовой коры, без большой печи, без бабушкиных стараний, иногда долгих, без углей, золы, кочерги, звонкого железного листа на полу, без тяжелой железной дверцы с громкой ручкой — необыкновенного тихого голубого цвета и совершенной формы — формы цветка — являвшееся без всяких трудов мановением одной лишь спички — вызывало восторг. Такой же, как вода, — невероятно нескончаемой струей льющаяся из крана. Да, солнце больше всего похоже на газовое пламя: лучи — лепестки, язычки, правда, не такие правильные и, если долго смотреть, ясно виден круг, такой же идеальный, как газовая горелка. Золотистая газовая горелка в ясном небе — это все к чему я пришла? Мелькали еще коротенькие мысли о спичках, которые подносят к небесной конфорке — кто и когда? Нет, такое понимание солнца не годилось: оно закрывалось, едва успев раскрыться, и исключало всякую возможность дальнейших изысканий, и главное, путешествий. Так я могла странствовать и рядом с кухонной газовой плитой. Что и делала. Мне нужно было нечто большее. Что-то ещё.

Потом появилось понимание звезд: его я, видимо, взяла из какой-нибудь сказки. Или мультфильма. Суть этого объяснения проста: на исходе ночи все звезды со всего неба собираются вместе, прилепляются друг к другу — тесно-тесно, как люди в трамвае, когда меня везут из детского сада, — сжимаются в один кружок, вот и получается солнце. А ночью звезды вновь разбегаются по всему небу. Но и это понимание мне не понравилось: здесь начисто исключалась самостоятельность солнца, а оно было самостоятельно — я это видела.

Трудно сказать, как я пришла к конечному пониманию солнца, к его истине: в результате длительных размышлений или единого мига — озарения. Но пришла. Солнца как такового вовсе и не было. Была дыра в небе. Было небо — большое, голубое, и в нем — дыра, не такая уж и большая, но достаточная, чтобы в нее проникнуть и попасть в уже настоящее небо — небо-солнце: желтое, золотое, сияющее, блистательное и прекрасное. Это настоящее небо — небо-солнце — настоящий мир для настоящей жизни. И я там настоящая и сама по себе. В любую минуту могу отправиться туда и быть там: среди сияния света — летать, купаться, плавать, парить. Странствия бесконечны, как бесконечно ослепительное небо — сияющая страна: горы, долины, реки, моря золотого света, нежное свечение облаков, лучистые туманы, пламенеющие снега, прозрачные ветры. Как хорошо это: всегда доступное счастье, вечный свет у меня в голове, даже не собственный мир, не собственное небо, а раскрытая тайна — мое небо-солнце.

Тогда я не знала, что сияние может обернуться — зиянием.

Фото: Николай Милешкин