Евсей Кац ‖ Чапаев и крысы 1958

рассказы

Медведь

Уже в младенчестве у меня образовался густой бас. Отец работал на сахарном заводе, у нас в квартире стоял телефон, по которому ему звонили с завода днем и ночью. Я любил бежать на звонок, хватать трубку и кричать «Алло». По голосу меня принимали за папу и что-то орали. В те времена по другому не разговаривали. Я помню, что один химик всегда кричал: «Фима, где снаряжение?!» Кажется его фамилия была Пригожин. Когда мне было три года меня по телефону пригласили на свидание. Я ответил: «А моЛоженое будет?» Спросил не просто так. Мороженое было недоступным лакомством. Его, в середине 50-х в нашу украинскую глубинку завозили только по большим праздникам. Звонившая женщина возмущенно бросила: «Извращенец» и дала отбой. В детском саду готовили Новогодний утренник. Собрали мам и сказали, что дети должны быть одеты в костюмы зверей. Этих зверей стали распределять. Меня из-за тембра сразу назначили медведем. Мама отнеслась к заданию ответственно. Медведь это вам не какой-то легковесный зайчик с тряпичными ушами и нарисованными усами. Артисту для такой серьезной роли нужна маска. И мама, использую свое служебное положение участкового врача, стала искать среди пациентов и их родственников человека, который мог бы эту маску сделать. Я пребывал в радостном ожидании этой замечательной маски. Виделась она мне лохматой с большими страшными зубами. Я собирался в ней спать. Я представлял, как я в ней выйду на сцену и все дети зарыдают от зависти. Вместе с ними рыдать будут их мамы, а также воспитательницы. А вот моя мама будет мною горда и перестанет пугать тем, что заставит учиться играть на баяне. Папу, так вообще, сделают из простых инженеров инженером главным. Поиски проходили нелегко. Мама жаловалась отцу по вечерам, что маску в сельпо не купить, а сделать ее никто не берется даже за обещанный на три дня освобождения от работы больничный лист. Мама была в отчаянии, в растерянности и вела себя странно. Она то и дело доставала из сундука свою пропахшую нафталином каракулевую шубу, пристально смотрела на меня и просила сказать «Бе-е-е». Но наконец умелец нашелся. Из подслушанного разговора родителей на кухне я узнал, что он охотник и знает медведя как облупленного.

— Такой не промахнется, — сказал папа.

За день до утренника маска была доставлена.

— Картон, — заметила мама.

— Папье-маше, — поправил ее отец на французском.

Маска была твердя, коричневая и пахла свежей краской. Мне ее в целях сохранности, не давали до самого начала утренника. Перед тем, как выйти на сцену, я в полном облачении забежал в туалет. Там уже были два дядьки.

— Ты кто по маске, пацан? – спросил один.

— Медведь.

— Так она больше на корову похожа, — сказал другой, и они оба засмеялись.

Я был мгновенно раздавлен. Мои смутные подозрения в неполной схожести маски с медвежьей головой подтвердились. Меня ждал позор. На меня будут показывать пальцами и смеяться. На негнущихся ногах я подошел к родителям, стянул с головы маску и протянул ее маме.

— Не буду в этой корове играть, — шмыгая носом, мрачным голосом заявил я, забился за кулисами в угол и стал страдать от раздирающих меня противоречивых чувств. В первую очередь, конечно, мне было обидно за самого себя. Почему мама родила меня таким принципиальным и упрямым? Затем я страшно злился на родителей за то что они, поставили меня в такое положение. Также я злился, на других детей, которые мои страдания со мной не разделяли. Вместе с тем, мне было жалко маму и папу, которых я лишаю удовольствия лицезреть их их «золотце» на сцене. И, наконец, мне стало обидно за умельца-охотника. Он старался, подбирал краску, ездил за папье-маше, наверное, во Францию, а сейчас сидит в зале и ждет благодарностей. В конце концов злость вытеснила другие чувства. Я выпрямился во весь рост, вырвал у мамы проклятую маску и вышел на сцену. Там уже под баянный аккомпанемент моего будущего учителя плясали и декламировали ничтожные лисички, уточки и прочая снедь. Перекрывая своим басом инструмент я начал грозно:

— Мишка косолапый по лесу идет.

Зверюшки застыли в растерянности.

— Шишки! — устрашающе выкрикнул я и обвел взглядом танцоров, словно они и были этими шишками.

— Собирает, — я загреб руками пространство вокруг себя. – Песенки поет.

— Вдруг упала шишка прямо мишке в лоб, — я трахнул маской по рогам подвернувшегося под руку барашка в каракулевой шубе.

— Мишка рассердился и ногою…

Здесь я вдохнул побольше воздуха, вложил всю свою злость и рявкнул во всю глотку:

— Топ!!!

Зрители в первом ряду подпрыгнули на своих стульях.

— Безобразие. Это же детский утренник, — с возмущением произнесла одна из мамаш, держась за сердце.

Мои родители, поминутно извиняясь, увели меня насупленного домой.

С тех пор я не люблю выступать на сцене, а когда бываю в зоопарке, то подхожу к вольеру с медведем и говорю ему:

— Не грусти, брат. Мне тут тоже нелегко. А помнишь, как мы им дали?!

Кстати, папу таки сделали главным инженером.

Штаны победы

У меня с одеждой были натянутые отношения. В детстве я страдал из-за штанов. Я считал, что низ обязательно должен быть темнее верха. Так их носили все вокруг, но, как назло, мама купила мне светло-серые брюки, в которых я чувствовал себя изгоем.

—  Они похожи на кальсоны, — жаловался я. — Мужчина снизу должен быть черным.

Мама в оправдание показывала фото какого-то родственника отдыхающего в Алупке в абсолютно белых штанах.

— Ну как ты не видишь, — возмущался я ее безразличием к мужской моде. — Верх у него еще белее, он же по пояс голый.

Но не только психика страдала от штанов. Проклятые портки всех цветов еще мучили физически. Все панталоны типа брюки того времени шились из ткани обладающей зверской кусачестью. Носить их не поддев под них спортивные шаровары было невыносимой пыткой. В жаркие дни такое совмещение вызывало испарину и исподнее противно липло к ногам. Мой отец, когда они выходили с мамой гулять, натягивал прямо на ноги выходные шерстяные брюки и они его не кусали. Я не мог понять, чем его ноги лучше моих, но после долгих наблюдений за отцом я пришел к выводу, что все дело в волосатости. Это она защищала его конечности от жесткой ткани.

— Вот вырасту, стану волосатым, заношу вас до дыр, — грозил я штанам.

Но волосы все никак не отрастали. Я уже был во втором классе и отдавал себе отчет в том, что скоро мне прийдется встречаться с девчонкой и, как рассказывали старшие пацаны, снимать перед ней штаны, оставаясь в одних трусах (некоторые врали, что и трусы надо будет того…) Я представлял себе недоумение, сменяющееся презрением, на лице этой барышни при виде моих влажных, подванивающих потом далеко не адидасовских подштанников. Мне предстояло выбирать между позором и смертью. Я выбрал смерть: закрыл глаза, сжал зубы и надел свои белесые штаны на голые ноги. Первые два шага отозвались предсмертными стенаниями. На третьем у меня слезы брызнули из глаз.

— К чему эта мучительная агония? Надо кончать, — прошептал я, решительно шагнул во двор и там замер от невыносимой чесотки в ногах. А между тем во дворе играли в футбол. Наши с соседями. Это была принципиальная встреча. На карту была поставлена честь нашего подъезда. Совершенно забыв о своем гибельном состоянии, я бросился в самую гущу. Через час нас разогнали взрослые и матч закончился со счетом 12:1 в нашу пользу. Все голы были забиты мною, одетым в кусачие чудовища, которые превратились в штаны победы. В моей жизни все перевернулось. Штаны чудесным образом перестали меня кусать и никогда больше у меня не было нужды поддевать под них дурацкие шаровары.

Что до сочетания цветов… Да, рубашка на мне была тогда вызывающе темнее брюк, но те быстро чернели по ходу матча. Мама, отчаявшись отстирать, разрезала их на тряпки и, наконец со скрипом согласилась с тем, что настоящие мужчины внизу… темные.

     Чапаев и крысы 1958

Из окружающего меня в детстве мира мне больше всего нравился фильм «Чапаев». Его один раз показали в нашем клубе сахарного завода. Кино к нам в Ободовку завозили раз в неделю, но «Чапаева» больше не давали, наверное его захватывали себе райцентры или даже Винница. Конечно, кто мы такие, чтобы каждый день смотреть «Чапаева»? Деревня, а деревню каждый обидеть может. Пацаны поговаривали, что уже есть вторая серия «Чапаева», где он живой, и нам ее точно привезут. Нашего киномеханика звали Зюзей. Я регулярно наведывался к нему в будку и изводил одним и тем же вопросом «Дядя Зюзя, когда будет «Чапаев»?  Зюзя только пожимал плечами. Это продолжалось долго. Я уже пошел в школу, а «Чапаева» все не завозили.

«Не доведется тебе на твоем веку еще раз увидеть «Чапаева», — думалось мне.

Однажды Зюзя сказал:

— Зачем тебе «Чапаев»? Скоро увидишь кое-что получше. Живого негра привезут.

Я не поверил. Еще не известно, существуют ли негры в природе. Зюзя насмотрелся кино, а там покажут все что угодно. Хоть любовь какую-то, хоть негра, а есть ли они на самом деле никто не знает. В любовь я бы больше поверил. Сам что-то похожее испытал, когда был в детских яслях. Там мне понравилась одна девочка из другой группы. Мы сблизились с ней когда сидели рядом в своих помывочных тазиках, после того как оба случайно наложили в штаны. Чтобы увидеть ее еще раз, я сознательно пошел на это дело опять, но просчитался. Она презрительно прошла мимо, даже не посмотрев в мою сторону, хотя я махал ей из таза рукой.

Однако по деревне поползли слухи о скором прибытии к нам негра с лекцией об Америке. Все ходили в приподнятом настроении, ожидая праздника. Я надеялся, что к приезду негра будут продаваться красные леденцы на палочках и играть заводской духовой оркестр как на 1-ое Мая или 7-ое Ноября. Я был нетерпелив, и как в случае с «Чапаевым» прибегал к Зюзе с вопросом «Где негр?» Зюзя отвечал:

— Выступает в Гайсине.

Или:

— У него лекция в Тульчине.

Наконец наступил наш день. Народ собрался у клуба задолго до начала. Всем хотелось занять места поближе к сцене, чтобы получше разглядеть негра. Леденцов не продавали. Конечно, кто мы такие, чтобы каждый день леденцы сосать? Небось, все себе райцентры забрали. Негра все не было. Уже стемнело и мне хотелось спать. Взрослые перекидывались фразами:

— Негра видели в Тростянце. Негр проследовал Вапнярку.

Вдруг все закричали: «Едут», а потом сразу: «Приехали». Толпа расступилась и в ее середине возник Газик. Из него вышел шофер и негр. В том, что это был настоящий негр можно было не сомневаться: таких белых зубов ни у кого в нашем поселке я не видел. Негр скромно улыбался. Из себя он был упитанный, с большой круглой бритой головой похожей на голову моего деда Бумы. Дед дважды сидел в тюрьме и там ему постоянно брили голову. Люди бросились в клуб занимать места. Детям разрешили лечь на пол у самой сцены. Негр говорил по-русски с небольшим негритянским акцентом и начал с того, что в Нью-Йорке детей едят крысы. На экране стали показывать фотографии огромных крыс и детей, которых крысам предстояло съесть. Страшные твари лакомились исключительно негритянскими детьми.

«Вот почему у нас нет крыс», — сделал вывод я.

Затем негр перешел к жизни взрослых негров, которых крысы не успели съесть в детстве, но мне это было не интересно и я уснул. Разбудили меня, когда все уже расходились. Больше негра я не видел. У меня еще долго стояли перед глазами проклятые крысы и я размышлял о том как от них можно было бы избавиться.

«И почему не послали в Нью-Йорк в свое время Чапаева, он бы их всех порубал», — сокрушался я.

Второй серии «Чапаева» я так и не дождался. Один старший пацан посмотрел ее в Крыжополе и рассказывал, что Чапая там убивают окончательно и бесповоротно, поэтому смотреть не стоит. Да и называется она как-то странно — «Щорс».