Анастасия Розанова ‖ Сеньора Розария

В банановом-лимонном Сингапуре, в бури,
Когда поет и плачет океан…

А. Вертинский

Утреннее солнце бесшумно прокралось сквозь деревянные рейки на окнах, тронуло веки тонким лучом, и Розария решительно выпростала ногу из-под одеяла. Перед ее глазами еще бежал, уносился прочь сон, необычный, такие ей теперь снились нечасто. Она еще чувствовала знакомые прикосновения, на губах остывали поцелуи, родной низкий голос шептал позабытые прозвища, поднимая со дна памяти отзвуки чудных мгновений. Хотелось вскочить с постели, закружиться, потянуться, вдохнуть полной грудью, и начать что-то новое, лучше всего жизнь — с самого начала.
Все еще в полусне, не желая проститься с приятным видением, уже привычно отдаваясь тянущей боли в левой пятке, Розария начала раздражаться — на соседку, которая ни свет ни заря стучала по кошачьей миске и сначала громким шепотом, а затем и во весь голос принялась звать своего любимца.
— Кику, Кику!

Бенгалец был упрям, дома ночевал редко и поэтому зов становился все громче, будя жителей соседних вилл, которые были принуждены ежедневно просыпаться, следуя режиму кормления чужого кота, и все утро кляли соседей, их невоспитанных питомцев и отвратительную звукоизоляцию старых домов португальской Ривьеры.
Розария, балансируя между сном и явью, еще чувствовала себя пухлой девочкой, любимицей отца-Командора, большого человека. Он заходил по утрам в детскую, дымя сигарой, гладковыбритый, громкоголосый, подчиняя стуку своих каблуков ритм жизни и само дыхание дома, и его обитателей. Будил ее, потянув поочередно за большие пальцы ног, или ласково подув на веки. Она упрямилась, не желая просыпаться. Морщилась от запаха табака и бормотала их любимое:
— Кар-р-рамба!
Мать сердилась, когда слышала. Выдвигала вперед нижнюю губу, она считала, что так становится похожа на императрицу Марию Терезию. И неустанно твердила, что неприлично учить дочь ругательствам.
Но отец всегда и все делал по своему. Он выносил Розарию на руках в столовую прямо в ночной сорочке, и они вместе считали корабли на горизонте.

Теперь Розария спускалась в столовую самостоятельно, и за это, Grasa a Deus, благодарила господа, так как нога ныла по утрам все сильнее, и семейный врач давно предсказал ей переезд в спальню на первом этаже. Шаркая ногой, крепко держась за перила, в теплом халате и с палкой под мышкой, она шла завтракать.
Как и полвека назад, стены столовой украшали портреты молодых Командора и его жены, на камине стояли резные фигурки животных, особенно хорош был носорог, бабушкины бронзовые подсвечники и небольшие часы с громким боем c Мадейры, а также выцветшая и черно-белая почти неузнаваемая фотография Розарии в день конфирмации. Розария порой задумывалась, чья это племянница на фото.
Сколько она себя помнила, завтракала здесь. За окнами мерно катил волны Атлантический океан, а Мария, стройная, как в день ее появления в этом доме, но уже трясущимися от ревматизма руками водружала тяжелый серебряный кофейник на стол.
— Учи ее каждый день! — наставляла мать, когда Командор вернулся из Бразилии с подарком — служанкой для дочери. — Она будет с тобой всю жизнь! Так приятно, когда кто-то знает твои привычки и умеет тебе угодить!

Воспитание дало плоды. Шорох хлопкового передника, плавные движения служанки, аккуратный узел ее волос, смазанных кокосовым маслом для гладкости, а также бряцанье столового серебра, составляли обыденную прелесть утра, сколько Розария себя помнила, и приносили ощущение незыблемости бытия. В этом раю она съела немало яблок и немало повидала добра и зла, однако время до изгнания все откладывалось. И хотя часы, бившие в столовой, отправляли в вечность уже не года, а десятилетия, Розария продолжала наслаждаться плотными завтраками, как в детстве.
Окна были распахнуты, и мощное дыхание океана несло в дом запахи йода и соли, сообщало энергию лета, разливая по воздуху курортное блаженство. В той самой гавани, с видом на которую выстроил дом Командор, из года в год швартовались яхты с королевским штандартом. Именно вдоль этого лихо закрученного природой берега проходил самый безумный этап самой кровавой автогонки. И какой более сладкий эфир смог бы вдохновить Яна Флеминга на создание любителя мартини-сеньора 007?
Для Розарии это была естественная среда обитания, а человеку свойственно возмущаться привычным, находя в нем все новые недостатки.
— Опять будет жара! — простонала она. — На небе ни облачка!
Как и ее мать — отпрыск древнего португальского рода, она считала необходимым с утра поворчать, проявляя таким образом внимание к прислуге.

Впрочем, Мария, кажется не расслышала. Розария считала, что служанка глохнет с каждым днем. Причём, с удовольствием, избавляясь таким образом от некоторых обязанностей. И слепнет, судя по всему. Как можно было иначе не заметить Кику, ночевал здесь, бездельник, и вот бегает, как у себя дома, руки Марии дрогнули, кофейник громыхнул, плеснув из длинного носика, оставив черные пятна на белой скатерти, и Розария сперва поморщилась, выдвинула вперед нижнюю губу, а потом метко запустила в кота клюкой. Он прыснул в сторону, исчезнув в кустах бугенвиллии за террасой. Розария осталась довольна.
— Моя пиратка — говорил отец.
— Каррамба! — отвечала Розария, перекатывая «р» во рту, словно камень, найденный на пляже.
— Мало без него дел. — ворчала Мария, наливая сеньоре кофе, подавая чашку. Напиток был ошеломляюще густым, с настолько крепким ароматом арабики, памятным с детских улиц родного и далекого Рио, что у нее заныли виски, приближалась мигрень. Служанка знала, что сеньора не выносит жалоб на бедность и здоровье. И надеялась, что та уйдет пораньше по своим важным делам — мыть голову, проведывать арендаторов, болтать со знакомыми в парке и попивать ром, сидя в баре на углу улицы.
— Подавай теперь на террасу, — приказала Розария, отстранив чашку. — Накроешь там. Не сидеть же мне за грязным столом! И скатерть смени!
Она ни за что не рассталась бы со старой мулаткой, но в доме так не хватало ловких рук и спорых движений молодой прислуги. Молодая бы и кота пнула вовремя, и скатерть сменила бы побыстрее. Пыль по углам, переваренные яйца на завтрак и эта вечная медлительность раздражали Розарию. Бог создал служанок, чтобы они были расторопными. Не для того, чтобы они скрипели и ползли, как груженый осел по долине Алентежу. Она и так разорилась на робот-пылесос и длинную телескопическую швабру.
—Ты слишком добра к ней! — сказала бы мать. Розария и впрямь иногда не выдерживала тишины, вываливала на служанку новости, или пила с ней кофе на кухне. Редко, но и то вред. Каждый должен соблюдать свое место, а не скакать по социальным лифтам, как рэвволюционеры.

У матери Розарии бывало по три служанки кряду, конечно, водитель, и шесть или семь мопсов, и еще китаец, привезенный отцом из инспекции в Макао, да так и проживший у них много лет. Китаец, нарядившись в синий шелковый халат поверх теплого костюма, прогуливал мопсов по верхней набережной, вдоль золотой полосы пляжа Тамариш, а по вечерам сидел на заднем дворе, раскуривая трубку и глядя на океан.

В детстве Розария думала, что мопсы будут в доме всегда, так же как вышитые вручную индийские шали из колоний к рождению матери, как шоколадные конфеты и барочный жемчуг к Рождеству. Она считала многое незыблемым, как рокот океанских волн. Кое-что было прекрасно и его хотелось бы сохранить — как чудесные музыкальные вечера в гостиной, семейные поездки в Сьера де Эштрела зимой, бумажные пакеты с жареными каштанами на прогулке в парке Эдуарда 7-го. Случалось и привычное невыносимое, то, что казалось, никогда не закончится — тихий плач служанок, грубость отца и крики матери, звонкие звуки пощечин и глухие — ударов, доносившиеся из спальни, когда Командор приходил домой на рассвете.

Но шли годы, исчезали привычные обыкновения — домик в горах сдали в аренду норвежским лыжникам, китайца из Макао схоронили на семейном кладбище. Даже крики родителей стихли в памяти Розарии, как стерлись из воспоминаний, казалось навсегда там застрявшие эротические сцены эпохи Минь, что были изображены на боках старинных ваз, украшавших материнский камин. Отец грохнул их в пылу ссоры о стены спальни. Мопсы протянули дольше. Последний, Кадо, пережил даже свою сеньору, он был так стар, что приходилось выносить его на улицу на красной бархатной подушке с кистями. Кадо и его хозяйка жили вместе долго и счастливо, и умерли в один год. Стоя у могилы любимца матери, Розария поняла со всей ясностью сорокалетней зрелости, что терпеть не может животных в доме. Особенно, если к ним не прилагаются китаец и молодая услужливая горничная.
Если ты не красавица, а старуха, если живешь одна и берешь от жизни все, что полагается, тебе не стать моложе или сильнее, стряхивая шерсть с платья или просыпаясь от влажного храпа питомца на соседней подушке. Одна, так одна. По-настоящему, без компромиссов и суррогатов.

На террасе Розария встряхнула цветки петунии, проверив, полила ли их Мария, оборвала сухие листья подгоревшие на жарком солнце, все приходится делать самой, и удовлетворенно опустилась в плетеное кресло. Служанка наконец подала кофе, оладьи из сладкого картофеля и плотный рисовый мусс с кусочками манго, а еще телефон на подносе.
— У вас сообщения, — заметила она.
— Не лезь не в свое дело! — парировала Розария. — Зарядила?
— Да, сеньора, — ответила Мария, послушно сложив руки на животе. — Что-нибудь еще?
— Не забудь протереть зеркало в моей ванной. Заляпано! — распорядилась Розария, наблюдая за загрузкой мессенджера.
— Конечно, сеньора. Немедленно.
«Того гляди разболеется, не успеет толком прибраться», — думала Розария, глядя как служанка наморщила лоб и медленно, ну точно как осел, направилась в ванную.

Писала новая квартирантка. В счастливый час понаехали эти русские! Среди норвежцев и шведов, которые любили проводить лето в Эшторил, кажется уже шли дурные слухи об апартаментах Розарии. Они, конечно, были с сюрпризами, но кто не без греха? Розария полагала, что ее квартиры не хуже прочих, а вкладывать деньги стоит только если уж совсем нет охотников на аренду. К чему менять то, что еще работает — пусть гремя, как старый кондиционер в апартаментах на втором этаже, или накапливая ржавчину, как бойлер в ванной квартиры на третьем. Эдак концы с концами не сведешь, а ничто так не радовало сеньору Розарию, как когда дебет сходился с кредитом, и после уплаты налогов в сейфе оставался тяжелый мешок с эскудо, ой, с евро, конечно.

Впрочем, при таком росте цен на электроэнергию, Розария уже задумалась о покупке техники класса А, и даже потянулась к заветному мешку, но выручил давний приятель — Марио. Покинув министерское кресло, старый лис не утратил своего влияния и не отколол значок масонского ордена с лацкана пиджака. Он стал консультантом по легализации приезжих, оказывал помощь в самых разных вопросах. Он привел к Розарии своих новых знакомых. И о чудо, они оказались русскими! Эти люди такие приятные, такие наивные! Обрадовались, что во дворе есть плавательный бассейн, а женщина даже взвизгнула от восторга, выйдя на террасу и увидев, что вдоль нее течет ручей, а в нем плавают живые карпы, подумать только, словно они будут сами жариться и прыгать на стол. Услышав этот визг, Розария сразу поняла — проблема с жалованьем Марии решена на весь год, а может и дольше.

И вот, не прошло и двух месяцев, как начались сообщения. Приглашения наведаться. Плита, значит, не работает. Розария хмыкнула. День, проведенный без хорошей склоки, как известно, прожит зря. Считать и спорить — вот что она обожала.
— Каррамба!
Медленно, стуча клюкой по камням, а говорят рабский труд непроизводителен! — вот ведь мостили лет двести назад и по сей день ровно и без трещин, ступала Розария по Авениде Сабойя. Она шагала с положенным ей достоинством потомственной сеньоры, твердо держа спину и казалось, чуть позади мягко ступает невидимая служанка в высоком тюрбане, придерживая над госпожой зонтик от солнца. Впрочем, в зонтике она не нуждалась, примесь африканской крови обеспечила ее темными кудрями и плотной смуглой кожей, не способной страдать от солнца.

С платанов летели сухие листья и кружась в потоке западного зефира, шурша, оседали на тротуаре. Со стороны отеля Эдем слышались трели канареек, запертых в клетках сада. А хорошая была идея! И детям нравится, и щебет круглый год. Говорят, птицы недолго живут в таких условиях, но когда ты вылупляешься на свет Божий из яйца, кого волнует срок твоей жизни? В конце концов, цыплятам везёт ещё реже, и никто не поднимает из-за этого шум!
Аромат жареных в чесноке креветок распространялся из кафе, где под белыми тентами, в благодатной тени, приезжие уставились в телефоны, а старожилы упрямо шелестели страницами свежих газет. Сюзанна протирала окна своего бутика, в ожидании посетителей. А парикмахер Жуао уже провожал первых клиентов.
— И тут патриархат, — сердилась Розария. Барбершоп, где бреют и стригут мужчин — на первом этаже, а салон для дам, куда ей предстояло взобраться на своих слабых двоих, к тому же одна вела себя нервно с самого утра — на втором.
Поравнявшись с тяжелой дубовой дверью, она остановилась передохнуть, набраться сил перед подъемом, Санта Мария, с каждым днем жить все сложнее, глаза заволакивает туман, сознанием овладевает прошлое, особенно к вечеру. Видел бы отец, как она ковыляет:
— Моя пиратка! — говорил он, снимая дочь с очередного дерева. — Вырастешь, станешь ходить в море под черным флагом, будешь грабить корабли, привозить домой сокровища!
И вот Розария сама уже как старый корабль, простоявший свой век в доках, да так и не испытавший ни бурь, ни славы.

В детстве открытия и приключения манили ее, но потом, в зрелости Розария заразилась вирусом оседлости, свойственным ее землякам- зачем куда-то ехать, когда дома есть все — длинные пляжи, высокие горы, зеленые холмы и голубые озера. Достаточно выглянуть в окно, или выйти на террасу. А в зрелости жажда нового и вовсе угасла уступив страсти к наблюдению: за соседями в доме напротив, за порядком, за цветением глицинии, и за работой чистильщика обуви на углу.
Вот и сейчас Розария наслаждалась знакомым рисунком каменных волн на тротуаре, бегущих к набережной, однообразным покачиванием бутонов роз на балконе Виллы Диана (все-таки нашли правильный сорт!), точными движениями молодой служанки (молодец Анна Мария, уволила-таки старую Дебору) полирует «Глаз Епископа» — очень популярный у туристов узор на окне Виллы Фелисити.
Внезапно на улице, по которой проезжала всего пара машин в час, раздался визг тормозов, и рядом остановился блестящий белый автомобиль с откидным верхом.
— Бом диа, Розария! Ком эшта?
Розария ошеломленно уставилась на Марио, который даже не собирался выходить из машины, как полагается джентльмену, чтобы запечатлеть на щеках давней приятельницы положенные поцелуи, по одному на каждую щеку. Рядом с ним, спрятав глаза за большими солнцезащитными очками, сидела знакомая блондинка. Она была в чем-то шелковом, серо-голубом, похожем одновременно на пижаму и на платье, с замотанными шарфом волосами, впору банк грабить в таком виде — Розария не узнала бы ее, встретив на улице.
«Значит, дома завтрак не смогла приготовить — плита плохая, — мысленно съязвила сеньора. — Вот чем она занимается, когда не строчит жалобы в мессенджер — подумала Розария, выпятив нижнюю губу.
— Бом диа, — проскрипела она. — Тудо бень. — Вежливость на грани хамства — одна из главных привилегий старости. Цеди слова, будто тебе трудно говорить, и еще труднее улыбаться. А может и впрямь трудно? С чего бы? Дыхание сперло, она почувствовала, что не может дышать. Ну и жаркое же выдалось утро! И вроде бы ей не привыкать, и все шло неплохо…
До этого момента. Старый греховодник.
— С твоего позволения, у нас столик в Гаррет, туда нельзя опаздывать.
Блондинка, кажется, улыбнулась, Розария на нее не смотрела:
— Скоро увидимся!
Кабриолет укатил, а Розария все не могла отдышаться. Столик. В Гаррет. Перед ее внутренним взором проплыл официант в накрахмаленной сорочке, с подносом тяжелых блюд, запахло свежей клубникой и французской выпечкой. Там подают шампанское и жирные блестящие устрицы. Полно народу, и все на виду, и все всех обсуждают.
Розария покачнулась, прохожий с красным от вчерашнего загара лицом, поддержал ее, вежливо улыбнулся и умчался вниз по улице к пляжу, продолжать свой солнечный квест. Розария мстительно стукнула клюкой об пол, раздался звук, слишком громкий, для этого времени дня, как ненужный будильник, он оторвал ее от сна, привел в себя, и она взлетела вверх по лестнице на второй этаж, не заметив крутизны подъема.

Обычно, пока Жуана мыла ей волосы, Розария витала в облаках. Но сегодня, стоило ей закрыть глаза, как она увидела, неужели себя, юную девушку, коренастую и крепкую, в белом платье, с блестящими локонами, с брошкой, ох эта фамильная брошка — гроздь винограда с зелеными глазками-изумрудами, которую мать подарила ей на 16-летие. И рядом мужчина. Из древнего рода, из тех 12-ти, что были с первым королем из дома Ависов после Реставрации. Из тех, чьи гербы украшают потолок тронного зала в Синтре. Как она им гордилась! Как респектабельны они были, какую честь оказали кафе Гаретт и как благодарен был за их визит управляющий! И Розария вспомнила чувство высоты, легкости, которое переполняло ее в то утро. На лепестках роз, украшавших стол сверкали капли росы. Сколько было сил, и надежд не меньше. Она могла стать самой маркизой, выше матери, и оправдать надежды отца. Могла прославить род и родить кучу знатных детишек! Завести левреток, не чета маминым мопсам. Она не была влюблена, но она была довольна собой и место, и время, и мужчина, который сидел напротив, делали ее счастливой.

У нее заслезились глаза. Проклятая старость. Или мыло попало. У Жуаны последнее время руки-крюки. Если бы не закон, позволяющий парикмахером работать хоть до личной встречи со святым Петром, Жуана бы давно присматривала за внуком в тесной квартире племянницы!
Розария порой думала, что Жуана рассыплется за мытьем очередной головы, или под жужжание фена, и эта люстра — вентилятор над головой развеет ее прах по ветру. А может и их обеих. Жуана укладывала волосы еще ее матери, сеньоре Розарио старшей. И хотя закон и обязывал сохранять аренду за парикмахерской до смерти владельцев, и не повышать арендную плату более, чем на процент инфляции, Розария никогда не могла понять, почему нужно выбирать такой финал. День за днем стоять у окна с феном или ножницами в руках, смотреть как проходят мимо белокожие туристы, как проезжают автомобили с людьми свободными, не привязанными к парикмахерскому креслу на всю свою жизнь. Было в этом и приятное — когда бы Розария не пришла, Жуана была на месте, готовая к услугам. Никто лучше нее не знал, как укладывать жесткие волосы, как до блеска промыть пробор и подровнять брови. И пусть фен иногда трясется в руках, и больно бьет по лбу, пусть во время мытья ее пальцы плохо шевелятся от артрита, и уже не массируют виски, как раньше, пока есть их мир, есть и Жуана.
— Видела Марио? — завела беседу Жуана. — Повез молодую блондинку кататься по Авенида Маржинал!
— Он поехал на завтрак. В Гаррет.
— Говорят, там чудесные устрицы! — Жуана цокнула языком. И мечтательно заулыбалась. Ее лицо разгладилось.
«Что на уме, то и на лице,»- подумала Розария, глядя на отражение Жуаны в зеркале. «Глупая старуха, чему тут радоваться. Прожила всю жизнь в двух минутах ходьбы и так ни разу и не зашла в Гаррет. Впрочем, туда просто так не ходят. Ей и незачем. Предложение руки и сердца она наверняка получила на пляже, или по дороге на рынок».
— Помню, как делала тебе завивку перед твоим первым походом в Гаррет! У тебя были такие густые волосы, их было так много! Я тогда битый час провозилась.
Обе женщины уставились в зеркало. На миг в отражении они увидели одно и то же — смуглую девчонку с непослушными локонами, упрямый взгляд, блеск в глазах.
Впрочем, глаза у Розарии блестели и сейчас, возможно от злости, с которой она смотрела на ту девчонку — тот же взгляд, те же волосы, только покороче. И на старуху с феном, которая тоже ее видела!
— Куда смотришь? Волосы пересушишь! — призвала она к порядку.
«На полвека старше — и на столько же упрямее», — улыбнулась про себя Жуана.
— Сеньоры! — поприветствовал Жуао, поднимаясь по лестнице. — А Марио-то еще хоть куда, видели? Может, снова женится!
Розария промолчала. Старый дурак, а туда же. Жуана с гордостью за мужа заулыбалась, будто шашни Марио с блондинкой осенили и их пару своей благодатью.
— Не зря же он повел ее в Гаррет! Может, и кольцо в кармане! — продолжал с восторгом Жуао.
Розария с отвращением смотрела, как он коснулся плеча жены сморщенной кистью, достал с верхней полки новый лак для волос, и поставил на тележку, пониже. Привычно огляделся, подмигнул Розарии и удалился встречать посетителя.

«Um Mago» — называл его отец Розарии, возвращаясь домой гладко выбритым, благоухая одеколоном из парикмахерской. Жуао знал, как угодить джентльмену. Он мог брить и стричь с закрытыми глазами, ни разу лезвие не дрогнуло в его руке. Он знал все секреты мужской половины улицы. И кто знает, делился ли он ими с Жуаной. Она всегда была этажом выше. Они жили словно пейзаны, которые возделывают одно поле, каждый свою половину, поднимаясь до рассвета, спешили к своим заросшим баранам и кудрявым овечкам, брили и стригли, сбрызгивали одеколоном, сметали с пола волосы — день за днем, год за годом. Вверх и вниз по улице появлялись и исчезали лавки с сыром и хамоном, кофейни и винные магазины, пока наконец не обрела свое место под солнцем двухэтажная Санта Делика, пригодившись сразу всем — и жителям и туристам.

Торжественно, с музыкой и ленточкой открывались сувенирные лавки и магазины игрушек. Хозяйки забегали вымыть волосы, обсуждали покупателей и товар. Мужчины во время бритья курили, пепел сыпался на пол — и чем больше пепла накапливалось к вечеру, тем больше выручки оседало в кассе.
Все менялось — умирали хозяева особняков, наследники бились в судах, делили имущество и налоговое бремя до тех пор, пока уютные виллы с нежными женскими именами — Диана, Фелисити, Аннабелла, покрывались пылью изнутри, а полы и крыши гнили, зарастали гибельной плесенью. Где теперь все эти Дианы и Фелисити, чьи имена украсили мраморные таблички на фасадах вилл, чьи садовники вырастили пальмы во внутреннем дворе чьи шлейфы шуршали по мраморным ступеням, а длинные черные вуали скрывали глаза во время мессы.

Отзвучали песни сеньор, как отзвенели золотые монеты в карманах их мужей, неизменно оставалась только парикмахерская. Ее стены все еще пахли мореным дубом, панели из которого их покрывали. Срубленный сотню лет назад Карвальо скрипел голосами досок под ногами клиентов, пищал ступенями на лестнице. Жуао и Жуана словно сами пили дубовый сок для крепости, а свой галао разбавляли не сливками, а вечностью, и Розария иногда думала, что они, все трое — динозавры, которые пережили своих сородичей, по неизвестной им причине. Но вот Марио, Марио оказался тем, кто покинул стадо. Молодые подруги, кабриолеты, завтраки, черт его дери в Гаррет, и даже его суровая мать, к которой он ходит по субботам на час преферанса с портвейном — они жили словно граф Дракула и его жены. Впрочем Марио дважды овдовел. Рука и нрав у него были тяжелые, жены подолгу не задерживались.
Розария мучительно вспоминала, где же и сосредоточиться, как не в парикмахерской, чего же ей так хотелось утром, когда соседка еще не постучала о миску, а Мария не запустила в путешествие робот пылесос. Чего-то особенного, как тыквенный мусс с миндалем, как запах океана после дождя, как звуки песни Маризы, тоскливо разливающийся по ночной Алфаме.

Выйдя из парикмахерской, звякнув на прощание медным колокольчиком, прикрученным у входа, она шла и думала, и даже напевала. Известная всей улице писательница Аврора Батиста наблюдала из окна, скрытая шторой, как медленно идёт, Розария, словно гигантская черепаха ползет по тротуару, останавливаясь, чтобы перевести дыхание, погруженная в свои мысли, одинокая и величественная. Розария, конечно, ее заметила, она, как многие ее ровесницы, замечала почти все, но мало на что обращала внимание.
— Тебе мое приютом сердце было… — мурлыкала Розария, идя по улице и все пыталась поймать то желание, которое пришло ей сквозь сон и улучшило настроение.
Как всегда заглянула в неприметный туристам «Porto Santo», уселась за старую стойку, распорядилась:
— Как всегда! — но сделав глоток рома из рюмки, перелила его во флягу, и оставив мелочь на стойке, удалилась, не пожелав вступать в беседу с хозяином. Он усмехнулся ей вслед, вредная старуха, не в духе сегодня, видно по походке.
А она шла дальше по улице, шаркая ногой, тяжело опираясь на палку, чувствуя себя пережившим свой век фрегатом с потрепанным в боях флагом. Санта Мария, хорошее настроение ей нужно, как и всем остальным. Ром бодрил и успокаивал одновременно. Она нарочно громко стучала палкой о старые камни тротуара, раздражая прохожих, планируя, как следует поговорить с негодной квартиранткой. Она заранее предвкушала все ее жалобы — ледяной пол, плита не греет, матрас скрипит, напор воды такой слабый — ванну невозможно набрать! И это та еще не видела счета за электричество! Наивные русские — не заметили, что бак нагревается от сети, любой местный увидел бы сразу и потребовал снижения квартплаты минимум вполовину. А этим повезло родиться при коммунизме. Впрочем, заплатят, никуда не денутся. В гостях как в гостях!

В квартире действительно круглый год стоял холод, из пары десятков апартаментов, выкупленных на стадии возведения отцом Розарии, эти были самыми холодными. Лучше всего топить солнцем, а какое солнце в цокольном этаже?
А все же, как прозорлив оказался Командор! Когда все шарахались от плана строительства высокого — в двенадцать этажей! здания, он не пожалел денег на новый проект.
— Да кто же станет там жить? — изумлялись соседи.
— Туристы!
Но путешественники той поры селились в отеле Паласио с пальмами у входа, где жил Джеймс Бонд и встречались послы враждующих держав. Там же, в баре отеля проводили время отпрыски европейский династий, утратившие свои дворцы в пожаре революций. Напротив распускал цветные струи огромный фонтан, и огни самого большого казино в Европе освещали сквер ночью, как днем. По длинной аллее к входу бесшумно скользили Роллс-Ройсы, мальчишка-парковщик, словно фокусник, ловил ключи из рук постояльцев. Низко кланялся швейцар в форме с лампасами, подлетал словно на крыльях белл бой, чтобы забрать чемоданы и погрузить их на тележку. Высокие бразильянки с длинными шеями, склоняли приветственно темные головы в тюрбанах, подавая напитки, а в двух шагах от отеля в позолоченных интерьерах Гаррет играл знаменитый на весь берег тапер. Туда приводили невест, чтобы закрепить на людях выбор семьи и сердца, новых любовниц, чтобы похвастаться, оперных примадонн, чтобы отблагодарить за доставленное вечером удовольствие. Это был настоящий парад светской жизни. Столики бронировали заранее и задолго обдумывали туалет.
— Кто же станет жить в многоквартирном доме? Пусть и выстроенным по кругу, словно дворец, с кортом во внутреннем дворе, с плавательным бассейном и с ручьем протекающим вдоль террас первого этажа? Какой безумец захочет жить в трех комнатах из тех, богатых и знаменитых, тщеславных мотыльков, жаждущих опалить крылья на жарком солнце?
Командор никого не слушал, и, как всегда, у него нашлись не только завистники, но и последователи — уж такая традиция, стоит одному решиться вложить деньги в новое дело, как инвестиции потекут рекой. Португальцы умеют держать нос по ветру, такими их создал Господь, и такими воспитала Эпоха Великих Открытий.

Колесо Фортуны крутилось не зря, вскоре путешественники нового поколения оценили удобство многоквартирного дома у океана. Приезжие в непромокаемых куртках и спортивной обуви охотно селились у Розарии. Самыми щедрыми и любимыми гостями стали скандинавы. Они жили подолгу, наслаждались теплом и солнцем, платили, сколько скажут. Никогда и ничем не возмущались, дома не ели, белье и сорочки сдавали в прачечную. Они не мерзли, сидя дома по вечерам и не принимали длительных ванн. Деньги текли рекой и сеньор Командор даже нанял французского повара для своей семьи.

К сожалению, со временем туристов из Норвегии и Швеции становилось все меньше. Эшторил стал казаться им скучным, дети требовали развлечений, китайской еды, и поездок в аквапарк. Сдавать жилье становилось все труднее. Особенно этот холодный цоколь, который был построен для одиноких и небогатых, чтобы помочь им почувствовать превосходство соседей этажом выше.
Именно тогда Розария задумалась о ремонте. И тут то появились русские! Их даже не пришлось обманывать. Они словно дети обрадовались старой посудомоечной машине (ей 20 лет и она гремит как гроб, катящийся на колесах по мостовой), пришли в детский восторг от бассейна и теннисного корта.
Розария столкнулась со знакомой парой у входа. Они только подъехали. Марио распахнул перед спутницей дверь и помог выйти из машины. Галантно чмокнул ей руку и пожелал хорошего дня, лукаво подмигнул Розарии, о, она могла бы заранее предсказать каждую его гримасу! Она стояла в ожидании, опершись на клюку, готовясь к бою. Он не спешил, и у нее было достаточно времени и достаточно хорошее зрение, чтобы отметить синяки под глазами русской, потухший взгляд, устало опущенные плечи. Марио судя по всему, от души глотнул молодой крови, подумала Розария. Как впрочем и всегда.
— Обригада, всего хорошего! — попрощалась женщина.
— Скоро увидимся! — сказал Марио и наклонившись для традиционного обмена поцелуями в воздух у самой щеки, внезапно впился в губы молодой женщины. Та отшатнулась, упершись руками ему в грудь.. Капли слюны блеснули на ее плотно сжатых губах и Марио, донельзя довольный, с его фирменной дьявольской усмешкой, Розария помнила ее со школьных времен, уселся в машину и укатил под пение Фрэнка Синатры.
— Пойдем, — сеньора повернулась и проследовала в подъезд.
В коридоре она шла впереди, как королева, прокладывающая путь к своей опочивальне. Топая каблуками и стуча клюкой, шумно сопела. Посторонилась у двери, позволив временной хозяйке открыть дверь. Стоя в ожидании, пока девушка найдёт ключ и повернет его в замке, вдохнула аромат жасмина и сандала, неплохие духи, даже для первой половины дня, одобрила мысленно.

Квартиру она нашла сырой и темной, как обычно. Булькал ручей за окном, гекконы и лягушки сидели на террасе. Глухие удары теннисной ракетки о мяч, доносившиеся с корта, утомляли даже при закрытых окнах.
Розария постучала палкой по коричневым плиткам гостиной, отмечая сколы и трещины, с презрением отметила стоявшие у входа мягкие домашние тапки. Эти русские в доме переобуваются! У них на улицах такая грязь, что приходится снимать в доме обувь. Плещутся там в лужах с белыми медведями. В наше то время! Непостижимо.
В квартире, однако, было чисто. По полу разбросаны книги, на обеденном столе кипы бумаг. «Легализуются полным ходом», — подумала сеньора.
На старой и ржавой плите стояла кастрюля.
— Плита не работает, — грустно сказала квартирантка. С каждым шагом по квартире она выглядела все хуже, словно у нее голова разболелась. Да уж, после завтрака с Дракулой это неудивительно. Молодая женщина избегала встречаться с Розарией взглядом, и первым делом налила себе стакан холодной воды. Из-под крана, подумать только, удивилась Розария.
По-португальски она почти не говорила, пыталась объяснить по-английски, но Розария делала вид, что не понимает. Нужен ей этот английский, как корсару седло!
— Ну как не работает, — объясняла она, как маленькой, поворачивая рычаг включения туда и обратно, — вот, огонек загорается. Значит, включена. И конфорка греет. — Розария в доказательство подержала руку над плитой. Тепло еле тлело и ее сморщенной ладони и фамильному перстню на безымянном пальце ничего не грозило.
— Да, но нагревается совсем чуть чуть. Я пыталась сварить суп, вода не вскипала целый час.
— Суп? — повторила Розария. Она едва не расхохоталась. Зачем ей понадобился этот чертов суп?
— Ну да, нужно чтобы вода кипела, и тогда все быстро, вы же понимаете?
Розария не понимала, и понимать не хотела. Суп продается в бумажных коробках и его можно разогреть, так делали маляры, когда работали в ее доме, они так долго возились с шелковыми обоями в гостиной, Розария думала, они никогда не закончат.
Конечно, плита была на кухне, и Розария помнила, как мать впервые ее показала и объяснила, что подходить к ней не следует, это опасно и может помешать повару готовить. Но позже, когда наняли того француза, Розария все таки подсматривала, как он мешает соусы и опаливает цыпленка на открытом огне. Это было давно. Теперь к плите Розария подходила исключительно, чтобы проверить, насколько чисто Мария ее оттерла. Редко, она и так знала, что бразильянка уже ни на что не годится. Какой смысл спускаться для этого в кухню!
Она хмыкнула. Суп! Ну надо же! Приехать за тридевять земель, поселиться в приличном месте и завтракать в Гаррет, чтобы потом варить себе суп на древней электроплитке.
— Если Вы подождете…
— Моя дорогая, я не могу ждать весь день, пока вы научитесь варить суп на этой плите. У меня есть и другие дела.
Молодая женщина покраснела и потерла губы. Ах да, этот поцелуй. Розария вспомнила свой завтрак в Гаррет, кажется, к устрицам подавали какой-то особенный американский соус. И шампанское. Да, в бокалах в форме груди Марии Антуанетты. И потом, провожая, Марио поцеловал ей руку. И кое-что предложил. Не совсем то, на что она рассчитывала. Совсем не то. Впрочем, это уже неважно, она все равно отказала. Не просто так. Ее крепкая ладонь оставила красный отпечаток на его физиономии. И голова потом болела, до рвоты. Она с трудом удержалась от того, чтобы не хлебнуть рома из фляжки.
— Каррамба! — машинально пробормотала она.
Квартирантка хихикнула. Розария выпятила губу.
— А знаете что, я пожалуй, пришлю вам электрика, — сказала она внезапно. — Пусть поможет приготовить вам этот ваш русский борщ! — И она окончательно развеселилась, довольная собственными познаниями.
Молодая женщина улыбнулась и подняла глаза. Яркие голубые встретились с прищуренными карими и кажется, впервые за долгое время, Розария с кем-то по-настоящему поговорила. Между ними плыло облако смеха, освежающее, как слепой дождь, как маленькая тучка, на мгновение прикрывшая жесткое яркое солнце. В этом смехе притаились зависть, парочка предрассудков, неглубокая обида, и кажется что-то еще. Слов так и не было, но в воздухе возникло что-то новое, приятное, щекочущее душу, как мыльные пузыри, которые пускают дети на лужайке. И это и было то самое, что ей сегодня приснилось и то, чего она не могла поймать весь день. Кажется, это была нежность.