Ира шла на балет. Два билета дали на работе, почти бесплатно. Пригласила подругу. Предвкушала веселье. В балете актёры не говорят — можно будет шептаться обо всём, обо всём. Конечно, постановку Ира тоже хотела увидеть, но главное — побыть с кем-то. Поговорить, напитаться чем-то беззаботным, взаимным… Собиралась тщательно — нечасто удаётся выбраться. Гладила серую юбку-карандаш, искала в ящиках брошь с рубиновыми каплями — приколоть на молочный свитерок.
Подруга пойти не смогла. Сказала об этом в последний момент. Заболел ребёнок и муж без неё не справится. Она вздыхала, досадовала, а Ира тихо завидовала её жизни. Жизни, в которой есть что-то такое важное, что всю её забирает, и без неё там не могут.
Сбывать билет Ира не стала. Повертела его в руках у входа — искала кому бы, но подходить к незнакомым и спрашивать было неловко, и она, забывшись, опустила его в левый карман, давно уже представлявший собою бездонную чёрную брешь. Когда-то прорвался, и всё, что в него попадало, уходило в небытие. Должно было падать за подкладку и потом — в подол пальто, но там ничего никогда уже не нащупывалось. Картонный лепесток скользнул и исчез — будто и не было никакого второго билета.
Места были хорошие, по центру в четвёртом ряду. Кресло подруги тоже пустым не осталось. Перед самым началом, уже в разбухающей темноте, к нему пробрался какой-то толстый кудрявый мужчина в очках с золотистой оправой. Запыхавшись, спросил у Иры: «Не занято?» Она была вынуждена мотнуть головой. Он сел, долго не мог отдышаться и тихо покашливал: водянистое квохтанье переходило в коротенький свист. Ира недовольно оглядела его. Подумала, что он точно не женат, и почему-то решила, что так случилось не из-за трагической несправедливости, а от того, какой он сам. На сцене уже порхали силуэты. Ира попробовала отдать всё внимание им.
Развёртывалась известная любовная история. Содержание в основных чертах ей было знакомо. Она даже, кажется, помнила финал. Влюблённого юношу играл очень красивый актёр с тонким и ровным носом. Ире страшно захотелось пошептаться об этом с подругой, но она в ту же секунду вспомнила о том, что на её месте сидит незнакомец, и снова расстроилась.
Юноша и девушка полюбили друг друга. Взаимно и отчаянно. Ира пыталась подсчитать, сколько лет героине, подносила к самому лицу программку, вспоминала, и решила, что ей около тринадцати. Ужаснулась. Вспомнила свои тринадцать. Не поверила, что и у неё, бледного, сутулящегося подростка, могло быть так же. Даже не в тринадцать не могло…
В семнадцать лет у неё был Лёша. Целый год. А потом — разонравился. Он позвал её замуж. Ждал, смотрел влажными добрыми глазами. Был он какой-то… Мама тогда говорила: «Инертный». «Будет сидеть дома всё время и только пялиться на тебя». Что бы она понимала! У самой никогда никого, ведь, и не было. Лёша исчез, растаял как одинокий призрак. Была учёба, приятели… В 23 года — большая любовь и мечты. В 26 — злая, страшная пустота. И вот теперь — ничего.
Ира встряхнула головой и отчаянно уставилась на сцену. Семьи героев бились, не желали принять их союз. Мать героини вскидывала руки, плакала — не могла отдать дочь ненавистному роду. Ира думала, интересно, противилась бы мама, если бы она тогда, ещё в восемнадцать лет, вышла замуж? За того, доброго, «инертного». Наверное, смеялась бы над ним…
А вот про другого мама уже не знала — умерла. Быстро, страшно. Она тогда не думала, конечно, с кем оставляет Иру — было много боли и лекарств. Всё вокруг было стерильным и белым, даже мамино лицо. Дико вспомнить, но тогда оно показалось Ире таким красивым, как никогда. Нет, не противилась бы, подумала Ира.
Вспыхнул воздух — уже зажгли свет, и Иру оглушили долгие аплодисменты. Она вздрогнула, и ей показалось, что все в зале поняли, что она не заметила, как прошёл первый акт.
Хмурая, бродила в антракте по холлу, вдоль серо-бежевых стен. К буфету даже не подошла — мама всегда брезгливо морщила лоб и губы: в театр не за этим идут. Ире стало совсем тоскливо. Половина спектакля позади, а она даже ничем не прониклась.
Прогуливалась у зала и разглядывала чёрно-белые фотопортреты актёров. Сразу нашла тех, игравших в тот вечер влюблённых. Висели рядышком, оба с похожим выражением лиц. Ира прочитала фамилии: одинаковые. Подумала, может, они — брат с сестрой, но отчества были разными. Хорошо… Брат с сестрой так, наверное, не сыграли бы. А может, они вообще не играют? Может, вспоминают просто? Стала раздумывать, по сколько им может быть лет. «Заслуженный», «Народная». Такими в юности, ведь, не становятся?.. А это балет — им не больше тридцати пяти, точно. Получается лет по тридцать примерно, почти как и ей самой. Поженились, наверное, ещё когда были студентами. Не здесь же встретились. Как можно влюбиться, если всегда притворяешься кем-то? Как друг друга узнать?.. Ира вспомнила поочерёдно всех мужчин на работе. Их немного и только двое, кажется, не женаты. Один к ней как-то даже подходил с вялой розочкой на тонкой зелёной шейке, но Ира этих инициатив не поддержала. Мужчина этот выпивал и вообще был каким-то слабым, неблагополучным. Над ним, обычно, смеялись. Ей было только неловко и стыдно, что соседки по кабинету подумают, будто у них есть какая-то связь. У второго был кто-то, какая-то женщина. Не жена — сожительница, но всё же… А Ира — одна.
Прикрыла глаза. Как же так получилось? Она, ведь, хорошенькая: стройная, гладкие тёмные волосы, нежное личико, невысокая — любому почти по плечи. Но — никого. Господи, хоть бы кто-то… Кто-то же может иногда приходить? Хоть вот такой, как тот кудрявый и толстый. Он, как младенец, круглолицый, но, ведь, может быть, очень заботливый? Конечно, влюбиться до беспамятства уже не получится, но хоть иногда бы не возвращаться в эту ледяную пустоту по вечерам. С каким-то злым самоуничижением думала: стать бы хоть любовницей чьей-то. Пусть, пусть приходит тайно, пусть остаётся иногда только. Так и до самой смерти ведь можно прожить. Не совсем одинокой.
Вокруг всё затрещало — оказалось уже третий звонок. Ира пробиралась к центру ряда и услышала далёкий женский голос. Мужчина, занявший кресло подруги, угрюмо кивал и прижимал телефон к уху всей ладонью. Голос в трубке сгустился в визг, что-то обвинительно требовал. Слов разобрать Ира не могла. Она остановилась около мужчины — в ряду уже все сидели, и он, спохватившись, вскочил — круглые валуны коленей исчезли в коричневых брючинах. Стало темнеть. Визг по-прежнему дребезжал, и мужчина прошипел, беспомощно и раздражённо: «Знаешь что, я вообще сегодня к тебе не приду!» и отключил телефон. Ира искоса внимательно осмотрела его: над губой у него блестело, на коленях лежал примятый красный ажурный букетик. Наверное, для актрисы купил, подумала Ира, а жена взревновала. Да нет, не жена. Кольца-то не видно. Может, снял? Ире отчего-то стало легче. Те, у кого кто-то есть, тоже страдают и злятся.
Однако, её билет, как и билет подруги, пропадал — спектакль шёл мимо, мысли Иры всё текли в стороне. Она вспомнила о супругах-актёрах и попыталась ими увлечься.
Тяжёлый рокот труб и барабанов сменился лилейной нитью — сладко и тонко тянулась мелодия. Девушка решалась на страшное: на мнимую смерть ради своей любви. Кто бы сейчас мог на такое решиться, думала Ира. Но тоска её исчезла — переродилась, унеслась вместе с её душою на сцену. Там была и она сама, и её большая любовь, которая в 26 лет закончилась нелепо и неуклюже. Теперь она была подлинной, «на века».
Смертельный сон, погребение, яд… Юноша лишил себя жизни. Он не желал жить без неё. Ира не чувствовала своих слёз, не видела лица соседа, обратившегося к ней. Короткий клинок, тонкое тело замерло в последнем па и скользнуло на грудь мёртвого юноши. Взревела музыка, раскатисто и надрывно. Те, живые, кружились в трагическом танце, прощая друг друга, скорбя о погибших… Ира вскочила, хлопала, постепенно вспоминая, что у неё есть тело и удивляясь, что лицо у неё мокрое. Она вытирала его тыльными сторонами ладоней — больше было нечем, не брала с собой ничего. И представить не могла, что может понадобиться.
Кто-то вкрадчиво тронул плечо — кудрявый мужчина протягивал узкий бумажный платочек. Взяла, кивнула ему, улыбнулась. Было легко. Дышать легко, хлопать и плакать. Часть зала уже уходила, ряд почти опустел. Актёры в последний раз вышли и исчезли за сценой. Иру торопили, просили пройти, прорывались к выходу. Поток вынес её на мраморный остров у зала.
Ира остановилась, решила подождать, пока гардероб опустеет, и забрала пальто почти последней. Толкнула тяжёлую дверь. Шумный городской воздух с редкими уже снежинками не казался холодным. Дышать было сладко. Ира остановилась перед ступенями, ведущими вниз, к тротуару, и услышала: «Извините! Вот, это — вам». Переваливаясь, не от холода, а от чего-то ещё, к ней приблизился тот, соседствовавший с ней на спектакле мужчина в очках. Он протягивал Ире красный букетик и доверчиво заглядывал ей в лицо. Что-то в его чертах изменилось, стало почти ей приятным. Чуткое, беззащитное что-то проступало сквозь его кожу.
Ира приняла цветы и кивнула. Захотела зачем-то сделать книксен, но сама же от этой мысли про себя рассмеялась. У мужчины зазвонил телефон, он, быстро выхватив его из кармана куртки, сдавил и убрал, уже онемевший, обратно. Тот, потянув за собою ткань, повис беспомощно и одиноко, и улёгся на дно кармана. Ира смотрела на мужчину как бы издалека, не смущаясь, спокойно. «Не хотите пройтись? Прогуляться? — спросил он. — Или, может, я вас провожу?»
Ира снова ему улыбнулась: «Нет, извините».
Сказала сразу, без размышлений: его где-то ждали, а он — выжидал. Не обиделся, церемонно сжал губы, легко поклонился и отступил. Ире не страшно, впервые за долгое время совсем не страшно было вернуться в пустую квартиру.
В метро она окунала нос и щёки в маленькие ажурные соцветия, пила их сладковатый запах. Думала, хорошо бы скорее добраться, чтобы цветы не замёрзли.
Господи, сколько всего бывает ужасного, жуткого. А у неё-то дома даже не смерть, а всего лишь пока пустота.
Если мы где-то пропустили опечатку, пожалуйста, покажите нам ее, выделив в тексте и нажав Ctrl+Enter.
