***
Лишь мизинцем укольнëтся —
— рана велика! —
Раздеваю целиком, как солнце:
Донага.
Но разоблачëнных тайна
Мнится облакам:
Запытаю, запытаю —
То есть: спать не дам.
И ни облачка линялого,
Ни малейшей трещины, пока
Облекает солнце облако опалово
И ласкают солнце облака.
***
На снегу
на снегу
Это гиблые гуси
гудок
Это губ поцелуй это
«я не могу».
Это слух
Это слуги по снегу
Цепочкой следов
Мягкий слепок
Уносят
По снегу.
Это губы друг в друга
Друг другу
Где снега
Так много
Вокруг.
И по снегу по снегу
Некрупно некрепко
На коленях
По снегу
Окормляются гуси
И направо
налево.
Это лебеди неба
Одолевшие
пустоту.
***
Когда из летней лебеды
Дрозды противоречат —
Вдруг с Виннету они на ты?
А вдруг в аду они — а ты?..
Воды сиреневой пруды;
Им пахнут розою сады,
Лосьоном огуречным.
Кто не пугается упиться, но
Огнëм боится вытечь:
В кино снимается у птиц
Сам Гойко Митич!
На бой выходят цирковой
Разъятые на дольки
последней пулей разрывной:
Кричали «горько! горько!»
И газированной волной
Ночной из кинозала…
(На сны похожее кино
Однажды Куросава.)
Но спит фазан, и спит стрелок,
Глазок павлиний робкий.
Ворон, и соек, и сорок
Считает Митич Гойко.
***
[…] Газоны, фонтаны.Вон там павильоны, павлины.
Шезлонг в золотушной тине.
Там тир. Или тигр,
burning bright.
А после теряет имя;
Бумажник теряет, имя,
Скользнувшее между павлоний.
К левиафанам — скотинам! —
И бегемотам ботинок
Увяз; муравьиной кумирней
От кашля рассыпанный «Halls».
Покойного дерева ярость.
Очками блеснувший гларус.
На лунной дорожке карей
Сучком, поранившим глаз, —
Луны солëная джонка,
сушка, ладошка, девчонка,
Женщина из Леувардена,
Тëмная, как телефонная связь.
Любитель Индокитая,
Возлюбленный Индокитая,
Ошеломлëнный министр:
Луну ли во рту катает,
Ум ли во аде катает
Или за грудь хватает-
ся —
И никакого раская-
ния, как у весëлых девиц.
Зонтичные столицы:
Буйволицы, демоницы.
Мог бы стрижам молиться
Родным, но платонически стриж
Не понимает — и мнится
Платиновой крупицей
В каменноокой столице
…Думает жизни лишиться.
Думает лишь.
Гаруспики
Яблок тяжко раненных в лесополосе
Листья были пьяные, шевелились все.
Небо ауспиций
выцвело до ле-
та,
бабочка садится
на земле.
Долгие гаруспики сад перешагали,
яблонями хрупали, яблочко жевали.
По земле гаруспики,
по земле
Шелухи налузгали,
захмеле…
Шевелили кровлю горестных крапив.
Наливался кровью голубой налив.
По гусиной коже колыбельных рук —
месяц перехожий, как последний рубль.
Суриком гаруспики яблоки писали.
И синицы грустные, веселясь, плясали.
***
[…] Но испариною измарана,Но изжалена и заборота,
Тьма подкожная замурована,
Тяжело дышит тьма-Махабхарата.
Как покойницкая — для баталии,
Чрево яблони непригодное;
Но под ней похватались, под
Чернояблоней черноплодной.
Оборачивались с боку на бок — и
Гнили нету, огня Антония… —
Щекотавшие пятки этим яблокам,
Чернояблоне: лбами, ладонями.
И на слух не найдя червоточины,
Ночью ласковые и белые —
Обожались те сучьи дочери
И вот эти сыны кобельи.
***
Луна в окне —
святой во граде.
Но белой бусиной из бус
слепой калека винограда
находит вкус.
Узилище
своей ограды
из темноты перешагнув,
Из темноты,
Из камня сада
прильëт к лицу свою луну.
Совет святых —
не вскрикнет кочет,
не шевельнëтся каракурт —
Без листьев, без ночных сорочек
в узилище благоухают,
в ночь цветут.
любовники
На локте звезда и у щиколотки звезда.
Дилан Томас
астры осени. пляски ясеня.
безболезненно
безбоязненно
мы ничем не изъязвлены.
птицы зимние как цикады.
нам грозили градом и гладом,
скрежетали рядом.
о, оберегали мы берега!
о, оберегаемый бережно рукав.
от волос до пят — далеки —
то, как рядом спят — не любовники
и не девственники.
у цикад — потоп, разогретый скрежет.
батарей окоп, жалящая нежность
пуха и пера.
и строптивое
остриё строки:
мы —
не любовники и не
девственники.
***
Как на посту
полуночник примерный,
перемахнувшим из-за
рабицы
в этом кусту —
голове Олоферна —
мягко светились глаза.
Кто-то сбежал
(покинувший лагерь
дрогнувший пионер) —
и светлячками в курортном мраке
грустно моргал
Олоферн.
***
ныряли в корни, в ковыли,
и не давались в руки,
и с корневьём переплелись —
всё те же крохи, мухи;
где скрыть себя от глаз могли,
пестря, — в горошек,
мешали резво ковыли,
мороча, морща.
язык их мёртвый от земли
взлетал игриво,
дождавшись дней конца — продлить
жары порывы.
— и днями больше не пылю
и не мешаю
ни щавелю,
ни ковылю,
ни молочаю.
Если мы где-то пропустили опечатку, пожалуйста, покажите нам ее, выделив в тексте и нажав Ctrl+Enter.
