Алексей Остудин ‖ Спасибо за рыбу

Предисловие

Оракулы, по телеку талдыча,
подтягивают всех, кто приослаб,
последнему бомжу, такая фича,
не позволяют спать без задних лап,

из-за заморской дафнии поссорясь
толкутся рыбы мутные в воде,
примеривает время чёрный пояс,
почёсывают гопники муде,

мир, переоборудован чужими,
стремится к абсолютному нулю,
где Гавриил летит в ночном режиме,
подует в дудку, и аля-улю,

один Икар, в провинции воспитан,
остался у Дедала не у дел —
на старте смельчака смочили спиртом,
чтоб в стратосфере не обледенел,

лишь он, чудесной силой сброшен наземь,
усвоил, дух гостиничный поправ,
когда бычки не тонут в унитазе —
нарвёшься за курение на штраф,

и я, пока не выписана тога,
обходит энтропия стороной,
пойду-ка поживу ещё немного,
не занимайте очередь за мной.

Старый телевизор

За то, что бабье лето и т. д., антоновские яблоки в охотку,
с утра, такой единственной, тебе я посвятил футбольную погодку,
где, с занавеской в окнах не в ладу, похож на сумасшедшую указку,
цветёт засохший кактус раз в году, блондинок молодых вгоняя в краску,

увы, румяной юности друзья, прошла пора выпендриваться скопом —
один успешкой вырвался в ферзя, другой холопом скачет по европам,
быть равноправным каждому дано, всех несогласных время раскатало,
и не с кем пить поганое вино, переключать советские каналы,

остались пыль да копоть про запас, любимую едва не проворонил,
у спутника над нами глаз-алмаз — кристалл Swarovski в солнечной короне,
скачаешь, на досуге, новый патч — отыщется канал такой же редкий
по ссылке из программы передач в за телек завалившейся газетке,

где почему — всегда по кочану, показывают что-нибудь, и ладно —
я непременно старый починю, сколоченный в Союзе, ящик панды,
уверен, обойдёмся без франшиз — с тобой, родная, будущее ближе,
пусть тумблером пощёлкивает жизнь, пока за нами Бог и пассатижи.

Эффект мотылька

Хоть этот мир безжалостно двоичен —
порядок в единицах и нулях
великим Леонардо не довинчен,
и наверху, и в храме, и в яслях,

не всё мирянам в тютельку, что свыше,
порой, и вовсе полный снос башки,
отсутствие начинки не колышет
убожеств, обжигающих горшки,

чем непотребней фишка, тем секретней —
кусок планеты, брошенный в огонь
не тем концом, как фильтр сигаретный,
прикуренный случайно, распатронь,

опять монахи складывают в страхе
новейшую историю в скитах,
где Русский мир — верхом на черепахе,
и первый аквапарк — на трёх китах,

любимая, и я в пролёте трошки,
рассчитанный галактикой другой,
поэтому — серебряный твой Лёшка
к последнему обеду дорогой.

Пятый угол

Похудевшей страны посерёдке
вдруг сгодился в какой-то момент
первоклассной девчонке в подмётки
заглянуть в ресторан на предмет,

где нечастым гостям, безусловно,
рад гарсон, с головой как лингам,
неудобоваримое слово
выговаривает по слогам,

у рояля певица распелась,
Пугачёвой седьмая родня,
но восторгу души, Ваша светлость,
не хватает сияния дня,

в подворотне — вина батарея,
за углом, знай себе открывай —
там сирень, и пространство добрее,
если сделать потише трамвай,

древнеримского форума вроде —
две скамейки и ржавый «ниссан»,
лепота, а схлопочешь по морде —
так ведь врежешь кому-нибудь сам,

по периметру правда нагая
выбирает сомнительный путь,
это лифчики — все расстегаи,
только джинсы никак не стянуть,

на природе становишься чище,
испарилась куда-то герла —
тянешь к верному счастью ручищи,
а оно не идёт из горла.

Система ниппель

Налево — созвездий пасущийся скот,
направо — вселенная лезет в бутылку,
с Венеры на Землю смотрю в телескоп
и всякую тварь узнаю по затылку,

когда-то стремительных гор буруны
в огне и дыму уходящих под воду,
ловлю очертанья родной стороны
по люрексу рек и руинам заводов,

где каждый голыш Евтушенко воспет,
и даже немого поймают на слове,
сквозь дыры от запуска новых ракет
протянуты тросы в озоновом слое —

гудят по ночам, за струною струна,
как в шахте устройство её стволовое,
луны хачапури, и чайник слона,
и плащ каракатицы над головою,

любая успешка мечтает ферзём,
воюет надежда с мучительным страхом,
и космос — блестящий его чернозём,
фантазией Гаррисона перепахан,

как дождь из лягушек и это пройдёт,
но вечность запомнит мои позывные,
где ландыш, на старте, ушами прядёт,
и ноют от сладкого пни коренные.

Послесловие

Рискует человечество опять
сползти с материкового матраса —
не надо это дважды повторять,
мне повторять не надо по два раза,

не перепутай гжель и хохлому,
с красавицей присаживаясь рядом,
что ласково встречает по уму,
уму, и бьётся сердце ямбом, ямбом,

с перебродившей клюковкой в крови,
готовая во мне увидеть ровню —
истёк слюной срок годности любви,
и выцветший штрих-код поводит бровью,

играть в песочек руки коротки,
зато скользить не будут мокасины,
у клумбы подрезаешь коготки,
и георгины лечишь от ангины,

прошёлся дождь, облезлый и хромой,
грачи в полях просыпались, как гречка,
а ты разводишь муры с шаурмой
и объезжаешь ёжиков по встречке.

Спасибо за рыбу

Пробоины стряхнув с плаща,
решились на разбой медузы,
задать копчёного леща —
пловца за буем отволтузить,

за то, что выпил и храпит,
напрасно эспераль вшивали,
так, в пику «шахматам рапид»,
крадётся техника шибари,

чем тоньше кожа, тем грубей
насилия размах целинный,
а в небе — пьяных голубей
фальшивый жемчуг в глицерине,

в заливе наших бьют ключи,
трепещут рифмы на кукане,
для ослепительной ничьи
добро должно быть с Мураками,

лафа свободному стиху,
его подружкам, а могли бы
в тройную угодить уху,
как нецелованные рыбы,

что на базаре за пятак
продаст пацан в рубашке рваной,
и, спрятав денежку, никак
кулак не вынет из кармана.

Фото: Катерина Скабардина.