Сын Давида Самойлова Александр Давыдов собрал для издательства «Время» книгу «Ранний Самойлов», где «представлена в полноте «утаённая» часть его наследия». Сборник вышел в прошлом году. Это дневниковые записи и стихи с 1934 г. по начало 1950-х. Те стихи, которые Самойлов не желал афишировать из-за недостаточной, по его мнению, зрелости.
С Ц Е Н А I I I
Ад. Ч е р т и и г р е ш н и к и.
М е ф и с т о ф е л ь
Вот мы на месте.
Д о н Жу а н
Воздух спертый.
(Чертям.)
Эй вы! Не мазать мне ботфорты.
Бедняжки! Жарко им в котлах.
А там — кого я вижу. Ах!
Так вот где нынче Донна Анна!
В е л ь з е в у л (басом)
Подайте мне сюда Жуана.
Д о н Жу а н а подводят к нему.
Грешил?
Д о н Жу а н
Грешил.
В е л ь з е в у л
Писал стихи?
Д о н Жу а н
Писал.
В е л ь з е в у л
Любил ли Пастернака?
Д о н Жу а н
Любил, и очень, но однако…
В е л ь з е в у л
Без оправданий! Есть грехи.
Как формалиста, в вечный пламень.
Д о н Жу а н
Я б поболтал охотно с вами
На эту тему. Но, увы,
Меня в огонь послали вы,
И ум мой не вполне свободен.
М е ф и с т о ф е л ь (подобострастно)
Так как решенье? Годен?
В е л ь з е в у л
Годен.
Ж у а н а уводят гореть в вечном огне.
Это сцена из маленькой комедии (обожаемый Пушкин! ненавидимый Пушкин!) «Конец Дон Жуана. Комедия, не имеющая самостоятельного значения». Она датирована 1938 годом.
Что меня более всего занимает в дневниковых записях молодого Самойлова, так это восхищение, поимённое, «прадедами» и современниками, переходящее в пренебрежение и резкую, отрицающую в поэте поэта критику. Сногсшибательные качели. Вот он трап философского корабля.
Пружинистой строкой поэтический отрок заявляет: «Несомненно, что Пушкин сделал русский язык, что он первый русский поэт, которому, может быть, нет равного, но тем не менее он не мировой поэт…
Я мог бы развить эти взгляды в более обширной статье, выразить их полнее и доказать, но не хочу быть похожим на сосателей Пушкина. Обожаю Пушкина — поэта, ненавижу Пушкина — фетиш».
Подобные суждения также о Есенине («хороший поэт, но пишет плохо»), Пастернаке («Он сделал меньше, чем мог бы сделать. Отдадим дань уважения тому малому, что он принес в русскую поэзию».), Хлебникове («Статья в «Н[овом] мире», хулящая Хлебникова. Ненавижу этих шакалов, питающихся трупами! Таков Тарасенков. Ну что им дался бедный сумасшедший дервиш, объедками которого долго еще будет кормиться поэзия».) и других классиках.
К чему я веду? Да к напрашивающемуся выводу, что талант имеет две природы: эго и эко. Давид Самойлов принадлежит к первой природе: «Я жил один в сравнении с другими, и честолюбие меня не тревожило. Но часто я чувствовал себя бессильным. Перо выпадало из рук. Да и о чем я мог сказать миру» (1943). И сейчас, когда мне скоро пятый десяток разменивать, я бы оспорила уверенность 23-летнего поэта, что в семнадцать лет его не беспокоило честолюбие. Как раз ощущение собственного бессилия после сравнения с другими и есть — отчётливый признак честолюбия. Уязвленного честолюбия, напитывающегося чужими творениями, чтобы препарация их и после разбора недостатков отстранение дали силы для своего создания. Не буду употреблять слово «химера», Самойлов значительный поэт. Знаковый.
Эго-талант не редкость. Он продуктивней, чем эко-дар, который сосредоточен на самоусовершенствовании без вампиризма. Пригляден или нет в человеке, вне произведений, вопрос индивидуальных ориентиров. Однако книга «Ранний Самойлов» помимо прямой ценности — заполнения пробелов в творчестве, — напоминает о немаловажности абстрагирования от личности человеческой в портрете поэта, если цель не литературоведческое исследование. Мне как дегустатору мешает вид кухни. Грохот посуды, запах подгоревшего лука, переругивание поваров примешиваются к поэзии, добавляя неуместное послевкусие.
Если мы где-то пропустили опечатку, пожалуйста, покажите нам ее, выделив в тексте и нажав Ctrl+Enter.
