Нина Орлова-Маркграф ‖ Траншейная стопа

Отрывок из повести «Простить Феликса»                    

Глава третья.  Траншейная стопа

Подледный лов начался лишь в середине января. Из тех, кто работал на зимнем лове в прошлую зиму с Феликсом, в бригаде оставалось двенадцать человек и это хорошо. Эти уже знают дело, а остальные кого он возьмет в бригаду, на ходу подучатся, если жить хотят. Он добавил еще двенадцать человек. Нет, тринадцать. Девчоночку взял, чтобы на виду была, будет работать с Веркой на пару, та опытная подледница. Снова как осенью Феликс собрал бригаду. Теперь на нем была добротная телогрейка из прочной не продуваемой ткани с меховым воротом и капюшоном, надетым поверх шапки-ушанки. У одного охотника на соль выменял. Спецпереселенцы были обряжены пестро, причудливо и убого. Феликс так и не получил спецодежды для зимнего лова. Кое-что выдал со склада новичкам, но теплого имелось не много. Речь перед подледниками сказал короткую, но действенную.
— Условия те же. Перевыполните план, излишки ваши и прибавка дневной нормы хлеба будет. За работу!

Не простое дело подледный лов и не сразу пошло оно. Но народ этот, чему про себя все время удивлялся Феликс, был дюже смекалистый и старательный. Потихоньку наладилось. Сначала ловили рыбу на Излучине, так называлось место, где Енисей делал поворот, образуя широкий залив. Прошло два с половиной месяца лова с перерывами на снежные бури и морозы выше пятидесяти градусов. В середине марта Феликс решил перейти на Большое озере за поселком. Март зимний и лютый месяц в этих широтах. Сегодняшнее утро стояло все в пару, в загустевающем тумане, как в молочном киселе. Феликс знал, чувствовал без градусника, что перевалило за пятьдесят градусов. А выходить на лов надо. Стране нужна рыба. Энкаведешник Антипов, приехавший с контролем в начале подледного лова, привез с собой хмыря какого-то именем Поликарп, якобы опытного бригадира из Астрахани, но Феликс сразу вычислил, никакой он не подледник, пешни сроду не видел. Феликс вел себя осторожно, так по крайней мере ему казалось, даже пьянствовать у коменданта перестал, покупал бутылку, пил на складе в одиночку — и в койку. Антипов уехал, а Поликарп еще две недели глаза мозолил, потом свалил. Что он увидел, что там о бригадире Феликсе Горбатко доложит, гадай. Да и Сиухин стал каким-то подозрительным, вчера, выпил лишнего, голову свесил и запричитал, как баба.
— Ух, Феликс, железный мой Феликс, — и слеза выкатилась из круглого, как у филина, прозрачного глаза.
— Че ты ухаешь, как филин? — грубил ему нетрезвый Феликс. — Че ты меня железным зовешь?
— Как Феликса Эдмундовича.
Совсем одурел комендант. А то сидит, шкура энкаведешная, молчит, череп в задумчивости чешет. А то посматривает так, будто что-то тайное о Феликсе знает.

В это белое от пара и тумана морозное утро Феликс широким своим шагом спешил на озеро, куда Роберт Иваныч уже привел бригаду, и работа началась. Подледный лов — это совсем не та зимняя рыбалка удочкой, когда рыбак в тулупе уютно сидит перед лункой и ждет-пождет удачи, согреваясь самогоном. Чтобы запустить под лед двухсотметровый невод нужно продолбить два ряда лунок штук по пятьдесят в каждый ряд. Невод продевают через лунки с помощью веревки и жерди. Это похоже на то, как продевают шнуровую резинку в юбке или штанах с помощью булавки. Проходя подо льдом на глубине, мотня невода захватывает рыбу. Оба крыла невода доводят до широкой скважины, выдолбленной в конце, она называется разборной майной, и через нее вынимают невод. Все замирают в ожидании. Поймалась? Не поймалось? И если в мотне не окажется ни рыбки или совсем чуток, весь труд пошёл насмарку. Марии казалось, что самое тяжелое в этой работе долбить лунки. Она стояла рядом со своей подругой Верой Шихт, в ряду с другими «луночниками», которые долбили лед, клевали ломами-пешнями, пытаясь пробить и расчистить двухметровую толщу льда. По мере расширения и заглубления ямы, луночник спускается туда все ниже   — по колено, по пояс, по грудь и наконец с головой и тут уже остается немного, чтобы лунка была готова. Мария осторожно малыми глотками вдыхала ртом воздух — резкий, неприятно пахнущий, бескислородный. Воздух делается таким от сильного понижения температуры. Это Вера посоветовала дышать ртом, но поверхностно, не глубоко. Если мороз больше пятидесяти градусов и будешь дышать через нос, его сразу забьет льдом, начнется неостановимый, разрывающий горло кашель. Вера работала рядом с Марией, дальше — две женщины в одинаковых, кроенных из старого одеялка тужурках. Феликс взял их в бригаду из другого поселка, за ними Лиза Грас и Яша, он стоял около матери, опершись на черенок широкой лопаты, опустив голову. Передыхает. Яша в эту зиму научился ставить петли на зайцев и выделывать шкурки, так что они с матерью были в одинаковых заячьих шапках-малахаях и в накинутых поверх осенних пальто заячьих безрукавках. 

Фоновый шум работы — удары лома, треск, звон, стук льда, шебурчание лопат и бой пешней среди ледяной немой пустыни был оглушительным ухающим и безжизненным. Таким делало его отсутствие людских голосов. Людское молчание. Будто изо дня в день, ловя рыбу, они сами стали рыбобразными, молча плыли в ледяной воде мартовского дня. Обессиленно возвращались в барак и там почти не разговаривали. Скудно ели, раскладывали, развешивали погреть и просушиться вещи и обувь. Кто-то кормил или укладывал ребенка, кто-то наскоро чинил не ко времени расползшуюся одежду.
Мария только что пробила во льду обширную канавку и теперь пропешивала ее. Подошел Феликс, остановился рядом. И она замерла, перестала работать. Взял пешню из ее рук. С яростью, сильно ритмично ударял, крушил лед, вырывал, отваливал большие его куски, мелкие осколки вихрем взлетали вверх, звенели, ударяясь друг о друга. Канавка на глазах превращалась в полноценную лунку. Вернул ей инструмент, не глядя, почти не шевеля губами, тихо сказал. 
— Зайдешь сегодня, как лов окончим.
И быстро пошел от нее.

Она видела, что он направился к Роберту Иванычу. Роберт Иваныч и с ним трое женщин из новых суетились у закладной майны. Феликс что-то сказал нарядчику и пошел в сторону поселка. В это время Вера вылезла из своей ямины, кинула пешню, стряхнула снег и застрявшие в одежде как стеклышки мелкие осколки льда. Выпрямившись, разящим взглядом проводила Феликса. Взглянула на Марию и решительно сказала:
— Как щука ни остра, а не возьмет ерша с хвоста. Так я, Морея, думаю. Мария не поняла толком, к чему Вера сказала эту рыбью пословицу, но улыбнулась. Луночники все в том же молчании долбили каждый свою лунку. До слуха Веры, уже минуту задумчиво стоявшей около Марии, донесся плач. Тонко вскрикивающий голос казался совсем детским. Он доносился со стороны разборной майны.
— Моря, слышишь?
Мария остановила работу, прислушалась, повернувшись к разборной майне. Сказала:
— Ирма плачет.
— Наглотается холоду, сляжет и уже не встанет.
Вера подхватила пешню и быстро направилась туда. Мария как за веревочку привязанная двинулась за ней. На разборной майне трудились трое женщин, Мария знала, что младшей, Ирме Лист, тоненькой, хрупкого сложения, было как и ей шестнадцать лет. Видно, совсем замерзла, выбилась из сил и с отчаянья зарыдала. Одна из женщин, это была мать Ирмы, обхватила ее, прижала к себе, и, вся трясясь, что-то неразборчиво выкрикивая, подвывала. Третья их напарница стояла, застыв у майны с пешней в руках, как статуя, готовый памятник рыбачке подледного лова. Вера вклинилась между матерью и дочерью, разняв их, и крикнула.
— А ну закройте рты. Ирма, слышишь?  Легкие застудишь, вот тогда мамка твоя поплачет.  Идите на наши лунки, подчистите там.
И вспомнив, что все три женщины почти не понимают по-русски, повторила это же по-немецки.   
— Darf ich bitte mit? (Можно я тоже с ними?) — шевельнувшись, наконец, спросила третья.
— Los. (Шагай!) — ответила Вера.

Женщины медленно, неуклюже, как старые каторжане в кандалах, побрели к лункам. Мария с Верой, оглядели полынью для разборной майны.
— Надо поторапливаться, — сказала Вера. — Моря, я буду расширять с боков, а ты заглубляй.

Мария спрыгнула в яму. Примерившись, взялась за работу, и все вспоминала, как яростно крушил лед Феликс и как тихо говорил с ней потом. Она долбила лед под ногами, а он окружал, нависал на нее со всех сторон. Ничего вокруг, она только чувствовала, что Вера работает где-то неподалеку. Майна ширилась, углублялась и подпускала воду. Надо выходить. Вера наверху подчищала сколотый лед. Мария ошкурила, отгладила неровные бока майны, вылезла из ямы на снежную кайму, сделала шаг вперед и ахнула: на снегу остались расплывчатые отпечатки голых ступней. Боты слетели с ног! Вместе с обмотками свалились в яму. Ее сокровище. Боты, которые она получила от Феликса вместе с одеждой, были ей большими, и это оказалось хорошо. Как только начались морозы, она заворачивала ступни в теплые обмотки, выкроенные из шерстяного шарфа, и надевал боты. Как она могла не заметить, что обмотки размотались, и обувь слетела с ног? Она совсем уже ничего не чувствует, что ли? Мария собралась возвратиться в яму, но какое-то остолбенение, полусон вдруг нашли на нее. Впереди, где только что было ледяное поле, ей мерещилась улица, дома и среди них новый красивый с бирюзовыми наличниками. И она пошла медленным тяжелым шагом туда, но вдруг вспомнила: а боты? Поспешно вернулась, спустилась в ледяную яму, вот они, вот они! Отодрала прилипшие к мокрому льду подошвы, одела боты на голые ноги, и стала выбираться из ямы, но вдруг вся обмякла и как большая тряпичная кукла свалилась, сползла вниз.
Все звуки стихли. Мария перестала что-нибудь чувствовать.

Вера, думая, что она просто свалилась в яму, наклонилась.
— Давай помогу!
Протянула руки, потянула ее за ворот бушлата. Иногда они помогали так друг другу выбраться из ям. Но Мария не шевелилась, не пыталась встать, теперь Вера.
— Моря, ты что?
Мария не отвечала.
Вера встревожилась. Что-то не так. Выпрямилась, повернулась в сторону закладной майны, ища глазами Роберта Иванович. Закричала, соорудив рупор из рук.
— Роберт, сюда! Комм хир!
И внезапно увидела в нескольких шагах от себя, словно из тумана разряженного воздуха вылетевшего Феликса. Дух исподний, как он здесь оказался? Уходил же …
Феликс шагнул к яме и увидел Машу, полулежащую в ней словно в ледяном гробу. Неподвижное, белое как гипс, лицо испугало бригадира. Он с силой подхватил ее под руки, стал поднимать и скоро вытащил на лед. Попытался поставить ее, тело повисло, ноги не держали ее. Злополучные боты со стуком упали на лед. Феликс в испуге подхватил ее на руки. Вера сняла шерстяной платок, под которым был у нее еще один, поменьше, обвязала ноги Марии, затянув концы на узел.
Подбежал Роберт Иваныч.
— Тефки, что такое?
— Роберт! — кинулась к нему Вера, потому что не хотела говорить с Феликсом. — В больницу ее надо, к Измаилу Осиповичу.
— От мороза повело. В тепло надо, — сказал Феликс.  
Вера сладила со своим волнением, твердо и спокойно сказала.
— Я тоже так думала. Роберт Иванович, она всю неделю на ноги жаловалась. А теперь сознание потеряла. В больницу надо. 
— Какая пальница?  Кто восьмет? Мы кто такие? Шпион, исменник!
Роберт Иваныч в сердцах плюнул, плевок тонкой ледяной завитушкой упал ему на шинель. Это была солдатская шинель, попавшая к Феликсу на склад вместе с другим случайным барахлом. Чуть выше ремня, которым тощая высокая фигура Роберта Иваныча была стройно подпоясана, виднелось две заштопанных дырки от пули.
— Должны взять. Я побегу к Сиухину, — сказала Вера и резко повернувшись, пошла от них. 
— А ну вернись! Я сам договорюсь, — строго остановил ее Феликс. — Производственная травма, обязаны взять.
Он сейчас чувствовал себя не шибко ловко перед бригадой. С бабой на руках! сердито крикнул луночникам:
— Работайте!
Повернулся и чуть не бегом направился со своей ношей по тропе к поселку.    
Больница находилась от озера примерно в двадцати минутах ходьбы. Он нес Марию, неловко обхватив, прижимая к себе словно слишком длинную охапку хвороста. Настоящей больницы в поселке не было, так называли здесь медпункт, который образовался недавно, а фельдшером был врач из ленинградских ссыльных Измаил Осипович Алимов. Спецпереселенцы называли его Осыпыч, сильно смещая ударение на первый слог. Медпункт состоял из кабинета врача, он служил одновременно и спальней, и процедурного кабинета, где в основном производился прием амбулаторных больных. Из двух лишних комнат Измаил Осипович устроил больничные палаты. По договоренности с начальством. Оснащен медпункт был слабо, и скорее случайными вещами, как например, весами. Перевязки и другие процедуры амбулаторным больным доктор производил в процедурном кабинете, а лежачим — прямо в палате.
Феликс, достигнув медпункта, взошел на крылечко о двух ступенях, пнул ногой дверь. Николай, санитар и сторож медпункта в одном лице, молчаливо стоял в дверях.
— Где Осыпыч?
Ответа не последовало.
Тараща глаза, Феликс прошел со своей ношей мимо, соображая в какую сторону ему двинуться дальше.
— Кажись там кабинет, — подумал он. Как-то он был тут у доктора, по щекотливому и неприятному как он предполагал случаю, но тогда все обошлось. 
Измаил Осипович, немолодой, чрезвычайно носатый, в высоком колпаке и белом халате-крылатке на завязках бесшумно появился перед Феликсом. Пронизал взглядом безвольно лежащее на руках Феликса тело. Пациент явно без сознания и очень плох.
— Несите вашу ношу сюда.
Быстрыми шагами, на ногах у доктора были мягкие чуни из камыса¹, он прошел в самый угол коридорчика и распахнул дверь в палату.
— Кладите на вторую койку!
Феликс посмотрел на первую. На ней лежал на спине и похрапывал до полусмерти избитый человек, вместо лица — пухлое лиловое, синее, багровое месиво. Серая простынь по самую шею прикрывала его. Кое-где на ней чернели очажки засохшей крови. Феликс притормозил.
— Кто у тебя тут, Осыпыч? 
— Это Зек Зекович, — язвительно позвякивая буквой «з» ответил доктор. Утверждают, что он лучший охотник на соболей, песцов, рысей… и львов, и носорогов, наверное. С другого берега доставили. Из тайги, с Волчка привезли.
Волчок был старым охотничьим поселком с большим пунктом сдачи пушнины. Феликс еще раз глянул на обвязанную бинтом в виде чепца голову Зека Зековича, на разноцветное месиво на бывшем лице. Безжалостно подумал: шестера чья-то, вот и получил. Спросил:
— А что у него, Осыпыч?
— Рваная рана пасти и колотая рана моргал! — тихо, задушевно сказал диагноз доктор. — Приказано воскресить. Нужный человек, говорят. 
— Это ж мужик. А у нас женщина. Куда в одну палату?
Бушлат, ватные штаны на долговязой худой фигуре Марии и солдатская шапка, нахлобученная по самые брови, очевидно, сбили фельдшера с толку.
— Дама? Тогда сюда!

Измаил Осипович направил свои бесшумные чуни из палаты в противоположную сторону, там за двумя кабинетами, его личным и процедурным, в углу, находилась вторая, свободная палата. Взволнованный, злой, упаренный Феликс внес Марию. Узкая комната с маленьким зарешеченным окошком. Накрытая серым суконным одеялом железная койка и самодельная тумбочка рядом.
— Одиночная камера. Параши только не хватает, — подумал Феликс.
— Складывайте вашу ношу. Совсем вы упрели! — приказал Измаил Осипович.
Феликс осторожно положил Марию поверх одеяла, снял с нее шапку. Кроме темных сведенных в одну ломаную линию бровей над прикрытыми веками, все на этом лице было одинаково белым, даже кайма губ.
— Так что случилось с дамой? — спросил доктор, подходя и склоняясь над ней.
— Отморозилась начисто! Вот. — Феликс наклонился над Марией, но доктор, отстраняя его, чуток толкнул в бок:
— Я сам. Как даму зовут?
— Маша, — сказал Феликс и тут же поправился: — Мария Варум.
Измаил Осипович кивнул и склонился над ней.
— Мари, слышите меня? Хёрен зи мих?
— Слышу, — проговорила Мария медленным шепотом.
От тепла она очнулась, но слабо улавливала сознанием происходящее. Одна только боль в левой стопе, рвущая, сжигающая, соединяла ее с жизнью.
— Откройте глаза. Что болит? Где болит? — громко спрашивал Измаил Осипович. Мария попыталась открыть глаза, но веки будто смерзлись, сковались и у нее не получалось разнять их.
—  Стопу как пешней …  до кости клюет, — медленно с перерывами на отдых ответила она. — Левую.
Измаил Осипович  размотал с ног платок, словно черный бинт. Сдернул прилипший к ранам нижний слой, она вскрикнула, застонала.
— Надо потерпеть.
Доктор закрутил конец широкой штанины. Феликс стоявший рядом сморщился. Нижняя часть левой голени была распухшей, блестяще багровой, а стопа отекшая, зловеще-синеватая и по ней шли темные кровянистые пузыри.
— Что диагностируешь, Осыпыч? — спросил бригадир.
— Диагностирую?  На ощупь больной оказался ростом 178 сантиметров и девушкой. Так и запишем.
— Ты тут не сильно руки распускай, — Феликс озверело глянул на доктора. — Мне отвечать будешь!
Измаил Осипович выпрямился, живо повернулся к нему.
— Что вы, товарищ бригадир! Я только по крайней необходимости.
Он внимательно с некоторым удивлением глянул на Феликса.
— А теперь попрошу вас выйти из палаты.
Голос доктора был вежливым, но не допускал возражений.
Феликс, всей спиной показывая недовольство, вышел, но дверь оставил приоткрытой.
Измаил Осипович снова склонился к больному, оказавшемуся 178 см ростом и девушкой. Он приподнял теперь правую штанину и увидел, что и эта нога весьма повреждена.
— А что ж вы на правую не жалуетесь? Мари?
Мария не отвечала.
— Тут что чувствуете?
Измаил Осипович пальцами нажал на стопу чуть выше пальцев.
— Тут ниче не чую.  Ровно нет ничего. 
Измаил Осипович, пальпировал ногу.
— А тут? Вот в этом месте?
— А тут огнем горит… а сама холодею… умираю что ли? 
— Потерпите, и я вам помогу.
Она ничего не ответила, глаза по-прежнему были закрыты. 
Измаил Осипович, пальпировал ногу. Случай был редкий, особый, но ему знакомый. Доктор торопливо вышел из палаты.
— Ники! Николай Ильич! — громко позвал он.
Феликс, стоявший у двери, приступил к нему. 
— Ну что, Осыпыч?
— Видите ли, товарищ бригадир. Это не совсем отморожение. У дамы «траншейная стопа»².
Говоря это, он мелкими учтивыми шажками обошел Феликса и торопливо направился к процедурному кабинету. Феликс шел за ним.
— Не слышал про такую. Чем грозит?  
— Гангреной. Ампутацией, смертью. Все может быть, — отвечал Измаил Осипович.
— Чего это? Мало ли отмораживаются.
Доктор остановился, повернулся к нему. Феликс смотрел недоверчиво с изумлением.
— У больной на конечностях есть застарелые язвы, не сегодняшнего дня.
— Да как же? Откуда?
— В ледяной сырости и неподвижности ноги подолгу держала, вот и нажила язвы. Чем-то она их сама лечила. На правой голени достаточно глубокий некроз тканей. Кровоснабжения нема. Температура тела низкая. Дыхание слабое. Прерывистое. Нет его почти. Опасаюсь заражения крови. Мешкать некогда.
Измаил Осипович заметил, как основательно напугал Феликса.
— Но имеются кое-какие средства для лечения и мой опыт на фронтах Первой мировой. Сейчас же и начнем. Я иду в процедурный кабинет за всем необходимым. Да, — вспомнил доктор, — бесценные ватные штаны Марии Варум придется разрезать.
— Спишем, — махнул рукой Феликс.
Ошарашенный страшным диагнозом, он вдруг растерял свою суровость и жесткость. Шел сзади, тянулся как теленок за доктором.
Доктор остановился у двери процедурного кабинета.
— Покиньте медсанчасть, товарищ бригадир. Пожалуйста. Сейчас не приемные часы. А за нами тут хорошо наблюдают.
— Может, чего надо, а Осыпыч?   
— Панты. Добудьте мне панты.  Остальное беру на себя.
— Будут тебе панты.

Феликс пошел к выходу. Натолкнулся на стоявшую у стены каталку. Она всхлипнула колесами и покатилась вдоль стены. Выругавшись, Феликс вернул ее на место.
Эта катафалка тут зачем? 
— С Туруханска любезно доставили. Инвентарь, — ответил ему ироничный, чуть картавый голос. Это Николай Ильич вошел в тамбур с охапкой дров. Николай Ильич единственный человек, кроме доктора, работавший в медпункте, был не только санитаром, но истопником, сторожем, уборщиком.
— Ники! Николай Ильич! — позвал его Измаил Осипович. — Скорее! Вы мне нужны.
Николай Ильич сбросил охапку в угол тамбура и, снимая на ходу ватник, пошел на зов.
— Обрабатывайте руки и пойдемте, у нас траншейная стопа, — услышал Феликс голос Осипыча. Он вышел на улицу. Глубоко вдохнул ледяной, деручий, как зазубренное железо, воздух и зашагал к озеру.
— Вот тебе и на! Промешкал с валенками!
Он сокрушенно выругался.
Дело в том, что у Феликса на складе была припасена отличная пара новых валенок с галошами. Лежали уже вторую неделю. Он хотел их выдать сегодня Маше на складе, вроде как подарить. В особой обстановке, так сказать. В валенках-то ноге рай.

____________________
1. Камыс ( сиб.) — шкура с оленьих ног, идет на обувь и рукавицы.
2. Траншейная стопа — отморожение нижних конечностей, возникает при длительном непрерывном охлаждении и влажности, например, у солдат в окопах при долгом нахождении. Термин появился во время Первой мировой войны.