ПОСЛЕДНЯЯ МИНУТА ДЖАЗА
В какой-то момент я осознал, что лобовое стекло слишком грязное. Дорогу уже практически не было видно. Она скрылась за мутной пеленой, и теперь перед глазами возникали всё новые и новые тёмные брызги. Дворники не справлялись и делали только хуже. Да и что, собственно, от них вообще можно было ожидать, когда в бачке омывателя совсем не осталось жидкости. Стрелка спидометра застыла на 150 км/ч. В машине играл джаз.
Меня не сильно беспокоило слишком грязное стекло автомобиля. В своей жизни я часто искал экстрим, и вот — получил его сполна. Никто не может сказать наверняка, что будет дальше. Так и я не знал, когда следующий поворот и что за ним ожидает. Оставалось совсем немного времени для того, чтобы что-либо исправить или что-либо завершить. Но я и не хотел этого. Завершение всегда означает лишь одно — конец. Я привык думать, что времени у меня ровно столько, сколько мне нужно. Мы все так думаем. Наша жизнь кажется бесконечной ровно до тех пор, пока не обрывается в самый неподходящий и неожиданный момент, а когда мы умираем, главное — постараться не забыть о своём существовании…
Я не был поклонником джаза, но песня, которая в эту секунду играла в машине, казалась мне самой красивой из всех, что мне доводилось слышать. Оставалось совсем немного времени, но впереди меня ждала бесконечность. Лобовое стекло стало непроницаемым. Это уже перестало иметь какое-либо значение. Я вспоминал её карие глаза и чёрные волосы; мне всегда казалось, что её улыбка продлевает жизнь. Но лишь теперь, когда она перестала мне улыбаться, я знаю это наверняка.
Жуткий рок, едва видимый за брызгами грязи, проносится в боковых стёклах и подмигивает из зеркал заднего вида. Секунды медленно растягиваются по асфальту. Оставалось совсем немного времени. Но мне много и не надо: всего минуту на последний разговор. Всё ещё может быть иначе. Достаточно только сказать слово… Или переставить ногу с педали на педаль. Стрелка спидометра замерла на 200 км/ч. Я достаю телефон и набираю номер.
Короткие гудки.
Удар.
ASMODEUS, ASMODEUS!
Всё начинается с «если». Всё начинает заканчиваться на «когда». Раскалённая смола капает прямо в душу.
Я закрываю глаза и вижу одно, но когда открываю — совсем иное. Это мой выбор. И он противоречит моим чувствам и моим принципам. Я — идол, повязший в пороке и идиотизме. Такое состояние можно назвать суицидом души: «Я не готов прыгать с этой крыши, но прыгаю с неё, потому что уже поднялся».
Прыгнуть намного проще, чем спуститься. И я выбираю простой, примитивный животный путь. Так рождается презрение к самому себе. Даже не пытаюсь оправдаться. Уже наплевать.
И вот оно — падение. Нет свиста в ушах, который, как я думал, обычно сопровождает полёт. Лишь самопрезрение и потом пустота. Ещё одна капля смолы обжигает лёгкие. Я падаю в стадо, становлюсь его частью. Истерия, паника, беспокойство… Хаос.
Изо всех сил бегу к водопою. Копыта с грохотом ударяются о землю, и в воздух поднимаются клубы пыли. Мне нужна вода, чтобы смыть позор. И хорошо, если она отравлена, чтобы смыть самого себя.
Если нас не уничтожает кто-то другой, мы делаем это сами, ибо существование не должно быть вечным, как и триумф. Люди, которые горят ярче других, перегорают.
Мой мир не треснул бы, если бы я сам не ударил по нему молотком. Но когда я это сделал, мне показалось этого мало. И я бил изо всей силы, пока он не разлетелся на множество маленьких осколков. Думал, получится тысяча маленьких мирков, но на деле не стало одного большого.
Я был опустошён, и пустота не послужила мне во благо. Вероятно, кому-то она к лицу, и может, даже привносит в жизнь что-то; мы все видели таких людей. But it’s not my cup of tea. Я думаю о другом. Но спутанные мысли стягиваются в узел, как только начинаешь тянуть за одну из нитей.
И всё же у каждого свои ценности. И они имеют странную привычку меняться. Мы считаем, что все мы — дети индиго. Посмотрите вокруг себя. Теперь — внутрь себя… Сравните. Всё окажется одинаковым. В душе, даже скорее в мыслях, мы считаем себя индивидуальными. Но на деле — идентичны. Каждый готов кричать о своей способности сострадать, моральных ценностях, присущих его натуре. Но когда спина коснется каменной стены, станет неумолимо ясно, что мы представляем из себя на самом деле.
Мы дети разрушения или даже его олицетворение. Тонкая грань между лицемерием и тщеславием. А может, и нет уже этой грани… И мы — смесь этих пороков.
Невыносимо, немыслимо страдать одному. Наши души больны. Моя душа больна… Более того, она заразна. Мы все заразны. Разрушение, направленное вовне, обычно достигает пика внутри. По крайней мере, оно начинается именно оттуда. Деструктивность личности означает, что личность несчастна: она никогда не сможет достигнуть своей цели, либо достигнет её и разрушит сама себя.
И всё же простая истина в том, что не бывает ничего постоянного. Всё когда-нибудь перегорает. Как лампа. Не тешу себя иллюзиями, что открыл что-то новое, но сказать стоило. Можно обманывать себя, а можно жалеть. Но деструктивность возьмёт своё. Любое «если» становится «когда».Это вопрос времени, притом с самого начала. Но никто не хочет об этом думать, так как верят в то, во что хотят; самообман, двуличие и лицемерие. Только это уже никому не нужно. Балом правит мнительность и алчность. Как стая леммингов, что прыгают с утёса или тонут в водоёме. Массовый суицид грызунов… Мы поддаёмся страсти и готовы на многое закрыть глаза. Большую часть времени наши глаза закрыты. А если это и не так, то смотрим мы все совсем в другую сторону. Но кто может подсказать верное направление взгляда? Не знаю. Никто не знает.
Её тело вздрагивает в порыве страсти, она кричит: «Asmodeus, Asmodeus!». И даже если ад существует, то она всё равно туда не попадёт. По крайней мере, не секс станет тому причиной. Не думаю, что Бог может запретить нам им заниматься… Всё что угодно, но только не это. Вероятно, Богу даже нравится наблюдать. Вожделение свойственно всем; в груди, животе и паху каждого горит огонь, а в сердце живёт демон блуда.
«Asmodeus, Asmodeus!» — в ужасе возопим мы. Возможно, люди и вправду больны, если не тем, то этим. Помнить, вот что главное. Окинуть всё это взглядом, разочароваться — очень легко. Лучше бы и не смотреть вовсе. Мы не слепы, мы просто не помним.
Всё начинается с «если». Всё начинает заканчиваться на «когда».
МАЛЕНЬКАЯ ИСТИНА
За окном осень. Мрачная, грязная и холодная. Что-то может показаться в ней красивым, но лишь на мгновение. Короткое и обманчивое. Я наблюдаю мир через мутное стекло автомобиля, отчего он выглядит ещё мрачнее, чем есть на самом деле. Неудивительно, что в такие моменты не получается думать о чём-то веселом. Хорошо, что вообще получается о чём-то думать… И на том спасибо.
Мне кажется, что автомобиль движется очень медленно. Мне хочется, чтобы так оно и было. И тут мне в голову приходит мысль. Или даже откровение. Оно подкралось бесшумно и незаметно. Маленькая истина, которая перевернула всё моё восприятие мира. Теперь я понимаю, что именно из-за движения мы не замечаем очень важного. Наверное, даже самого важного. Оно расплывается подобно миру за автомобильным стеклом. Смешивается с брызгами грязи и реагентами. Мы слепы! И лишь оттого не ощущаем себя счастливыми. В погоне за химерой не замечаем, как счастье остаётся где-то за пределами нашего созерцания. Теперь это кажется мне очевидным. Хотя, вероятно, я и раньше об этом знал. Все знали. Только это знание перестало вызывать какой-либо интерес, что лишь усилило такое положение вещей.
Я смотрю на дома, парки, дорожные знаки. Они сливаются в единую серую массу. Одинаковую, но такую родную. Мысль о движении всё никак не покидает моё сознание. Если всё так очевидно, то почему ничего не меняется? Наверное, рассуждать всегда проще, чем извлечь из такого рассуждения пользу. Набор звуков покидает уста, а нейроны бегут по нервным окончаниям. Но от этого, к сожалению, ничего не меняется. Хотя могло бы.
Могло бы…
Мне хочется, чтобы эта поездка длилась как можно дольше. В идеале ей бы быть бесконечной. Но один всемирно известный факт не даст моим желаниям сбыться: не существует ничего вечного. Всё хорошее когда-нибудь кончается. Точно так же, как и плохое или нейтральное.
Вот она. Моя остановка.
Я сижу в зале и смотрю на людей. Они тоже смотрят на меня. Ни музыки, ни звона бокалов. Унылая и гнетущая тишина. Какой-то убогий праздник. Не так я его себе представлял. Хотя, кого я обманываю?
Тем временем она ещё раз наполняет бокал и смотрит на меня мутными от слёз глазами. Я думаю, что в них живёт совершенство. Сейчас тот самый момент, когда только правда имеет ценность. Или, на худой конец, то, что мы можем за неё выдать. Гости что-то говорят. Но я их не слушаю. Я думаю о том, что хотел бы сказать сам. Не знаю, насколько это уместно. Но я уверен, всем было бы очень интересно послушать меня. Я ощущаю, что в этот момент моя значимость достигла апогея.
Её губы прикасаются к моей коже, а я все ещё думаю, что хотел бы сказать.
— Прощай… — шепчет она.
Слёзы стекают по её щекам и капают на моё лицо.
— Прощай, — молча отвечаю я.