записки машиниста сцены
НАЧАЛО
«Пьёшь?»
Передо мной сидел уже седеющий мужчина средних лет с выразительным лицом и колючими глазками, бородкой-эспаньолкой напоминающий провинциального Мефистофеля.
Сказать «пью» — сразу поставить крест на своём устройстве на работу. Кто же захочет брать пьющего сотрудника, причём настолько наглого, что даже не скрывает своего порока. Сказать «не пью» — вызвать подозрения в искренности ответа, да в общем-то и солгать.
«По праздникам», — нашёл я единственно правильный ответ.
«Мефистофель» одобрительно посмотрел на меня.
«Ну что ж, Пётр Григорьевич, оформляйте с испытательным сроком два месяца и пусть приступает к работе».
Мы с Петром Григорьевичем вышли из кабинета.
За всю свою предыдущую жизнь, а шёл мне к тому времени двадцать пятый год, ни разу меня не посещала странная мысль устроиться на работу в театр. Да можно сказать, что о таком социокультурном феномене, как театр, я как-то вообще не думал, хотя в детстве, как и всех советских школьников, меня несколько раз возили вместе с классом на детские постановки, сейчас вспоминая, понимаю — в РАМТ, в ТЮЗ, в Театр Маяковского… а в Театре на Малой Бронной, с которым я на долгие годы свяжу свою судьбу, ребёнком я смотрел знаменитый, как оказалось, спектакль «Волшебник Изумрудного города». Спектакль мне кстати очень не понравился. Уже прочитав к тому времени книгу, меня ужасно раздражало несходство сценических персонажей с великолепными иллюстрациями Владимирского. А позже, уже в юности, лет в шестнадцать, с мамой были в Большом театре на «Евгении Онегине», билеты на который, маме достались вместе с нагрузкой (билетом на какой-то спектакль на военную тему в Театр Советской армии).
Поступив после десятого класса в строительный техникум, закончив его в 1979 году и проработав по распределению около двух лет в ЖЭКе техником-смотрителем, я к тому времени трудился в Строительном Управлении N-12 по наладке электрооборудования, честно сказать, ничего не понимая в электричестве. Всё меня тогда устраивало. Как говорится: я делал вид, что работаю, государство делало вид, что платило мне зарплату. Зарплата и впрямь была не большая, но на скромную жизнь, какую в то время вело большинство советских граждан, вполне хватало. И вот тут произошло событие, которое в корне поменяло мою жизнь.
В середине января 1984 года зашёл я на репетицию к моим друзьям музыкантам из зеленоградской группы «Лабиринт», репетиционная база которой находилась в то время в школе N-805, в пятом районе. Они исполняли несколько песен на мои стихи. И вот как-то в одной из пауз, разговариваю с клавишником группы Шуриком Дроновым за жизнь: то да сё, мол, как дела? Чем занимаешься? И тут Шурик заявляет: «А я в театре сейчас работаю».
«В театре? Интересно!»
«Да, мебельщиком. Хочешь, и тебя устрою? Как раз сейчас там есть вакансия монтировщика».
И тут Шурик стал рассказывать о театре, о профессии монтировщика сцены, насколько она почётна и уважаема. От него я в первый раз услышал и фамилию режиссёра — Эфрос. Он так рассказывал, что я, недолго думая, сказал: «А давай!»
Через несколько дней мы с Шуриком уже идём по заснеженной Большой Бронной в театр. Я немного волнуюсь в предвкушении чего-то нового. Заходим со служебного входа, Шурик оставляет меня на проходной. Я жду какое-то время, и вижу, как по лестнице, с трудом спускается невысокий прихрамывающий человек, подходит ко мне и говорит: «Ты Андрей? Ну пойдём». Это был главный машинист театра Пётр Григорьевич Швец, начальник монтировщиков.
И вот мы с Петром Григорьевичем уже заходим в кабинет завпоста.
Я С ОХЛОПКОВЫМ РАБОТАЛ!
Идёт репетиция спектакля по пьесе Радзинского «Лунин, или смерть Жака». На площадке тихая лирическая сцена: Олег Вавилов, играющий декабриста Лунина и Аня Каменкова. Вдруг за кулисами слышится какой-то шум, возня и из-за декорации высовывается вусмерть пьяный мебельщик дядя Саша, и обращаясь к артистам, громко произносит: «Ну кто же так играет? Кто так играет?» Его попытались остановить и выпроводить за кулисы. «Оставьте меня! Я с самим Охлопковым работал!» — не унимался Кузьмич.
В конце концов его всё-таки удалось угомонить и увести со сцены, и репетиция продолжилась.
ТЕТЕРВОВ
Актёр Евгений Тетервов отличался богатырской статью, завидным здоровьем и вследствие этого прекрасным аппетитом. Его высокую, под два метра, фигуру постоянно можно было встретить в служебном буфете, так что Гера Мартынюк, немного подправив уже имевшееся в буфете объявление, прикрепил на стене белый лист бумаги с надписью: «Участники ВОВ и Тетервов обслуживаются без очереди».
БЫЛ В ЕРЕВАНЕ
Нередко, готовясь к выездному спектаклю и занимаясь погрузкой декорации во дворе театра, мы замечали Юрия Владимировича Никулина, выгуливающего свою собаку, фокстерьера Кузьку. Он жил по соседству с театром в типовой кирпичной башне, на первом этаже которой была булочная, в которую мы каждый день заходили за хлебом. В этом же доме жили Ростислав Плятт и пианист Святослав Рихтер, занимающий целый этаж.
Юрий Владимирович любил подходить к нам, молодым монтировщикам, и рассказывать анекдоты.
Однажды он заметил на моей куртке, доставшейся мне по наследству от машиниста сцены, ранее работавшего в нашем цеху и уже уволившегося, надпись: «Был в Ереване». Не знаю, почему он обратил на неё внимание, и каким образом сделал вывод, но сказал: «Вот написано «Был в Ереване», а скорее всего, ведь не был?»
«Угадали, Юрий Владимирович, не был».
С тех пор прошло много лет, я объездил всю страну и значительную часть мира, но вот в Ереване так и не побывал.
ЛЕНИН
В местном отделении милиции у наших актёров было много друзей. И как блюстители порядка нередко посещали наш храм искусства, бывая на спектаклях и премьерах Бронной, так и наша театральная молодёжь часто гостила у своих друзей в отделении, довольно весело проводя время. Как-то, во время одной из таких встреч, уже будучи в изрядном подпитии, один из актёров, не твёрдо держась на ногах, задел гипсовый бюст Владимира Ильича Ленина, тогда почти обязательный атрибут всех административных учреждений, который, покачнувшись, упал на пол и раскололся на несколько частей. Хоть на дворе был не тридцать седьмой год, а вполне вегетарианское время так называемой эпохи застоя, и виновнику произошедшего не грозили ни расстрел, ни двадцать лет без права переписки, понятное дело, что и поощрять его за это дело премией и путёвкой на Чёрное море тоже никто бы не стал. Что было делать? Ремонту Ильич уже не подлежал, каким-то образом склеить его обратно было невозможно. Решили незаметно вынести его по частям, раздав каждому из гостей кому ухо, кому нос вождя мирового пролетариата, а в дальнейшем сделать вид, что того никогда и не было.
КАФЕ «АРОМАТ»
В шестидесятые годы на Бронную нередко захаживал один начинающий литератор, назовём его М, пьеса которого шла в театре. С финансами у него часто были проблемы, и, спасаясь от безденежья, он то и дело занимал у всех подряд небольшие суммы денег. Заняв деньги, писатель тут же забывал сколько и у кого брал, поэтому, когда он всё же получал гонорар за какую-нибудь публикацию, то приходил в театр, вываливал на стол гору мятых бумажек и давал возможность кредиторам самим выбирать из общей кучи нужную сумму.
Как-то раз, после получения очередного гонорара, М пригласил всех отметить это дело, желая, видимо, тем самым отблагодарить своих благодетелей. В назначенный день, собравшись у служебного входа, компания желающих приятно провести время, стала, собственно, интересоваться: «Куда идём?»
— Да здесь не далеко, в пяти минутах — отвечал М. — На бульваре. Кафе «Аромат».
Все недоумённо переглянулись. Окрестности рядом с театром были исхожены вдоль и поперёк, но кафе с таким названием никто не мог припомнить.
М, тем не менее, уверенно направился к Тверскому бульвару, и вся компания потянулась за ним. Выйдя на бульвар и зайдя за памятник Тимирязеву, писатель подошёл к общественному туалету, располагавшемуся там, и широким жестом пригласил всех спускаться по лестнице, ведущей в заведение. Пройдя через мужскую часть туалета, М приоткрыл дверь в служебное помещение, и пришедшие оказались в маленькой каморке, вся обстановка которой ограничивалась крохотным столиком, застеленным клеёнкой, и несколькими стульями.
— Здрасьте, тётя Мань! — поздоровался М с хозяйкой помещения, полной женщиной в синем халате, работающей здесь, по всей видимости, уборщицей.
Тётя Маня приветствовала его как старого знакомого, протёрла столик тряпкой, которой только что протирала полы в кабинках туалета, достала откуда-то стаканы и бумажный пакетик с гренками. М выудил из глубоких карманов пальто несколько бутылок «Столичной» и разлил по стаканам.
Под специфические звуки, напоминающие залпы салюта, периодически доносящиеся со всех сторон, все выпили.
Спустя какое-то время водка закончилась, и все засобирались на выход. М, опьяневшего самым первым и заснувшем прямо за столиком, оставили на попечение тёти Мани, которая заботливо подложила под голову инженера человеческих душ всё ту же универсальную тряпку.
«ЛЕВЫЙ МАСТЕР»
В 1987 году Лев Дуров поставил спектакль «Левый мастер» по пьесе А. Буравского. Кстати, на роль ассистента режиссёра был назначен, тогда совершенно мне не запомнившийся, Андрей Житинкин, с которым впоследствии у меня сложились тёплые отношения. В качестве художника спектакля Лев Константинович пригласил нашего штатного художника Николая Николаевича Эпова. Декорация в основном представляла собой каре из множества старых автомобильных дверей, расставленных в шахматном порядке по всему пространству сцены. И сам спектакль, и его оформление на высокохудожественный вкус работников машинно-декорационного цеха, были не очень удачными. И вот мы, после выпуска, начали постепенно избавляться от, как нам казалось, чрезмерного нагромождения элементов декорации и, пользуясь многочисленными выездами в различные столичные и подмосковные ДК, оставлять то тут, то там по одной двери. Сократив таким образом оформление примерно на четверть, мы остановились только тогда, когда Лев Константинович начал что-то подозревать. Спектакль правда шёл не долго и был снят из репертуара примерно года через два после премьеры.
СТАРЫЙ НОВЫЙ ГОД В ТАЛЛИНЕ
В январе 1987 года департаментом культуры для сотрудников московских театров был организован выезд на несколько дней в Таллин. Предполагались экскурсии, посещение музеев и тому подобное культурное времяпровождение. Но погода как-то сразу внесла свои коррективы. Стояли страшные морозы. Рано утром 13 января самые смелые и любознательные из нас всё-таки собрались на автобусную экскурсию по городу, но не выдержав и получаса, запросились обратно в гостиницу. А поселили нас тогда в местном интуристе — гостинице «Виру». И вот мы, с этого времени предоставленные сами себе, были вынуждены каким-то образом самостоятельно организовывать свой досуг. Я и Гера Жигунов, собрав всю волю в кулак для того, чтобы добежать до ближайшего магазина, продающего алкоголь, накупили на все дни, в отсутствие чего-то более серьёзного (не забываем об антиалкогольной компании!), мятного ликёра. Ликёр оказался мягким и весьма приятным на вкус напитком, особенно в сочетании с идеально подошедшем ему по цвету тархуном. Таким образом, сидя в тёплом номере гостиницы и не спеша цедя ликёр, мы прекрасно проводили время. Постепенно дойдя до определённой кондиции и вспомнив, что вообще-то сегодня Старый Новый год, мы решили поделиться своим хорошим настроением с другими. Выйдя в коридор и прихватив с собой пару бутылок ликёра и рюмки, мы стали ловить попадавшихся навстречу постояльцев отеля, поздравлять с Новым годом и заставлять их выпить вместе с нами. Так мы и познакомились с небольшой компанией молодых людей, оказавшимися сотрудниками киностудии имени Довженко. В Таллине они были на съёмках, а сейчас радушно пригласили нас в свой номер, войдя в который мы сразу узнали в мужчине среднего роста, сидящего за столом, уже хорошо известного к тому времени по не так давно прошедшему по центральному телевидению телефильму «Противостояние» артиста Андрея Болтнева, сыгравшего в фильме страшного убийцу Кротова. Андрей уже прибывал в достаточно тёплом состоянии и в общем разговоре всё больше молчал. Не помню в какой момент к нам присоединились и наши коллеги по театру бухгалтер Марина и реквизитор Ира Куприянова. Ну а там, где появляются женщины, сами понимаете, возникает конфликт. Мой товарищ Гера, к тому времени тоже уже в изрядном подпитии, увидев, что Болтнев пригласил на танец нашу Марину, вдруг воспылав ревностью (ну как же — кто-то посмел покуситься на наших женщин!), бросается на Андрея с кулаками. Масла в огонь подлило ещё и то обстоятельство, что каким-то образом на Болтневе оказались и Герины очки. «Ах, ты ещё и мои очки надел!» — возмутился Гера. Еле мы его остановили и успокоили.
Как оказалось, Болтнев жил в другой гостинице, и так как было уже поздно, мы, посидев ещё немного, отправились провожать Андрея до его отеля, расположенном в другом конце города. Разгорячённые алкоголем мы уже не так болезненно реагировали на мороз. Дорога была долгой и проходила через весь Старый город, мимо ратушной площади, мимо новогодней ёлки, стоящей на площади. Андрей нас забавлял тем, что время от времени останавливался, раскидывал руки в разные стороны и эдакой «звездой» плашмя падал в сугроб. Мы его доставали, отряхивали от снега и шли дальше. Через несколько шагов всё повторялось. В конце концов мы доставили его на место, простились с ним и обессиленные вернулись в свою гостиницу, где узнали, что в Москве скончался Анатолий Васильевич Эфрос.
ДУРОВ — РЕЖИССЁР
Эфрос в «Книге четвёртой» пишет:
«Расспрашивали о Дурове и Козакове. Помнят их по «Дон Жуану». Я сказал, что сейчас с ними немного в ссоре. «Почему?» Решили, говорю, заняться режиссурой. «Зачем?!» Я хотел сказать — «сдуру», но не сказал».
Дуров был потрясающим актёром. Мне бесконечно повезло, что я его видел, на мой взгляд, в лучшей его роли — Балтазара Балтазаровича Жевакина в Эфросовской «Женитьбе», в которой он был и смешон, и в то же время трогателен до слёз. Впоследствии, снимаясь в десятках ролей он, конечно, стал повторяться, эксплуатировать свой, однажды найденный образ, как это часто бывает даже с очень талантливыми актёрами, отбившимися от строгих режиссёрских рук и предоставленных самим себе.
Что касается его режиссёрских работ… За годы, проведённые в Театре на Малой Бронной, и работая с Дуровым, так сказать, бок о бок, я не припомню у него ни одной мало-мальски удачной постановки, кроме, может быть, спектакля по пьесе Никиты Воронова «Страсти по Торчалову».
После премьеры спектакля «Приглашение в партер» стараюсь не попадаться Льву Константиновичу на глаза, зная, что тот обязательно спросит: «Ну, как?», а врать я не очень умею. И конечно же, проходя за кулисами, сталкиваюсь с ним лоб в лоб. «Ну что скажешь, Андрей?» Ничего лучшего, чем «Ну…второй акт поживее…», я придумать не смог.
ЗВЁЗДЫ
Снова с антрепризой едем на гастроли. Везём куда-то в Сибирь спектакль «Адриенна Лекуврёр» с нашими «звёздами» Дмитрием Певцовым и Ольгой Дроздовой в главных ролях. Поезд останавливается на каком-то полустанке. Все выходят размять ноги. Дима с Олей прогуливаются по перрону, о чём-то беседуя. Звукорежиссёр Витя, глядя на эту картину, с выражением произносит: «И звезда с звездою говорит…»
ЖИТИНКИН
В начале сезона 1998-1999 г. г. собирают нас на Малой сцене послушать Льва Константиновича Дурова. Тот, находясь явно под впечатлением, увлечённо рассказывает нам о спектакле режиссёра Андрея Житинкина, который он посмотрел в Театре им. Моссовета «Игра в жмурики». Спектакль, целиком построенный на ненормативной лексике, настолько увлёк и впечатлил Дурова, что он в красках рассказывал о нём минут сорок.
Я так думаю, это была подготовка к приглашению Андрея в наш театр, в то время переживающего не лучшие времена. Так и случилось. Вскоре нам представили Андрея Альбертовича, и в конце 1998 года мы уже репетировали спектакль по пьесе Гленна Бламстейна «Нижинский, сумасшедший божий клоун» с Домогаровым в роли Нижинского.
Андрей всем сразу понравился. «Зовите меня просто — Андрей» — попросил он, обосновывая свою просьбу тем, что многие коверкали его отчество, и чтобы его не называли, к примеру, Андреем Адольфовичем.
«Здравствуйте, художник!» — обычно приветствовал он осветителей, звукорежиссёров, машинистов сцены, тем самым как бы давая понять, что считает тебя равноправным соавтором спектакля и что ценит твой вклад в общее дело.
Спектакль тогда у нас получился шикарный! Я до сих пор считаю, что это лучшая театральная работа Саши Домогарова. Кроме Домогарова в спектакле играли Олег Вавилов, Елена Прудникова, Геннадий Сайфулин, Иван Шабалтас, Ольга Сирина… И когда Андрею предложили должность главного режиссёра, у многих тогда появилась надежда на возрождение театра.
АНДРЕЙ МОЛЬБЕРТЫЧ
В первом спектакле поставленном Житинкиным на Малой Бронной «Нижинский — сумасшедший божий клоун» среди прочего реквизита был в том числе и мольберт. Во втором его спектакле «Портрет Дориана Грея» мольбертов было уже два. В третьем спектакле — «Метеор», число мольбертов увеличилось до шести, что позволило острым на язык монтировщикам тут же переименовать Андрея Альбертовича в Андрея Мольбертовича. Так за глаза все и стали его называть.
ПОЛЁТ ОРЛА
В спектакле «Плутни Скапена» актриса Марина Орёл, играющая роль Гиацинты, должна была по задумке режиссёра появляться на сцене из-под колосников. Для этого была придумана сложная система из блоков и тросов, с помощью которой актрису за кулисами сначала поднимали на необходимую высоту, затем перегоняли на центр сцены, где она в подвешенном состоянии за падугой ожидала своего «выхода», и в нужный момент опускали уже на сцену. Монтаж подъёмного механизма и сам подъём осуществляли специалисты из «Стройцирка». Всё было готово, не хватало одного — допуска для самой актрисы, позволяющей ей работать на высоте. Нужно было видеть в это время помрежа Свету Панину, которая бегала по театру и всем рассказывала, что ей нужна справка, что Орёл может летать!
ФЕСТИВАЛЬ В БОГОТЕ
Весной 2002 года спектакль Андрея Жолдока «Опыт освоения пьесы «Чайка» системой Станиславского», поставленного на сцене Государственного Театра наций, был приглашён на престижный Иберо-американский фестиваль, раз в два года проходящий в столице Колумбии Боготе. Предстояла двенадцатидневная поездка, а так как на такой срок в разгар сезона на Бронной легально меня бы не отпустили, пришлось прибегнуть к помощи моего хорошего друга хирурга Миши, который смог фиктивно «положить» меня в больницу.
Итак, официально я лёг в больницу, уже не помню с каким недугом, а на самом деле улетел на другой конец планеты со спектаклем Театра наций.
Богота встретила нас довольно тусклым небом и температурой 18 градусов, не меняющейся на протяжении всего года, но тем не менее, как оказалось, и весьма безжалостным солнцем. Многие, в том числе и я, в течении первых двух дней сильно обгорели. Лицо у меня обгорело так, что лоб шелушился, и я очень переживал, как же я по возвращению в Москву покажусь в родном театре, и что мой обман таким образом вскроется. На что коллеги меня успокаивали, а Гриша Виноградов, завпост Театра наций, сказал: «Скажешь, что передержали на прогревании, всего-то делов…»
По приезде в Москву, подхожу к театру, и первого, надо было такому случиться, кого я встречаю — директора театра Когана. Илья Аронович замечает меня и заботливо так говорит: «Здравствуйте, Андрей Владимирович! Как Вы себя чувствуете?»
«Спасибо, Илья Аронович! Уже лучше».
«Ну хорошо. Берегите себя. Вы нам нужны здоровым!»
Я ВЫРВУ У ВАС ЗУБ…
В свободное время гуляем по центру Боготы. Андрей Епанчин держит в руках русско-испанский разговорник и шевеля губами разучивает испанские фразы. По пути попадается ювелирный магазин. Вся компания решает зайти прицениться, говорят в Колумбии дешёвые изумруды. Нас с Андреем оставляют охранять сумки. И вот мы вдвоём стоим с целой горой сумок и пакетов у входа в ювелирный магазин, чем конечно же немедленно привлекаем внимание местной нищенки, грузной гражданки лет сорока, которая видимо приняв нас за богатых гринго, заводит с нами долгий разговор о нелёгкой судьбе женщин Латинской Америки, недвусмысленно прося нас поделиться некоторым количеством песо, находящихся в наших карманах. Ни наше вежливое молчание вначале, ни наши робкие попытки отогнать нищенку спустя какое-то время, не увенчались успехом, женщина решительно не хочет уходить. Тогда Андрей открывает разговорник, находит тему «У стоматолога» и произносит на чистом испанском: Te arrancare un diente («Я вырву у вас зуб»). Бедную попрошайку как ветром сдуло.
А ТЫ КАК ТУТ?
После недельного пребывания в Боготе, узнаю, что к нам присоединились наши коллеги из Москвы, команда спектакля «Борис Годунов», поставленного английским режиссёром Декланом Доннелланом для Чеховского фестиваля, и которую поселили также в нашем отеле. Зная, что в спектакле играет и актёр с Бронной Олег Вавилов, выхожу утром на ресепшен, в надежде его встретить и вижу, стоящих тесной группкой Авангарда Леонтьева, Игоря Ясуловича и Александра Ленькова. Подхожу к ним и спрашиваю: «Ребят, а как бы Олега Вавилова увидеть?»
«А он сейчас подойдёт» — отвечают.
И правда, не проходит и минуты, как я замечаю, спускающегося по лестнице, Олега. Он видит меня и удивлению его нет предела: «А ты как здесь?»
«Так же, как и ты» — отвечаю.
Хотя, думаю, вряд ли Олегу для того, чтобы оказаться в Колумбии, пришлось брать больничный.
ОСТРОВСКИЙ — ЭТО НА ЛЮБИТЕЛЯ
Театральные люди, конечно, уникальны в том смысле, что где бы, когда бы и в каком состоянии они не находились, разговоры ведут исключительно об искусстве. Поезд «Симферополь — Москва». Едем с гастролей из Ялты, куда возили спектакль «Лес». Предчувствуя скорое возвращение домой, коллектив лихорадочно пытается допить весь алкоголь, который не был выпит в течение гастролей. Решив немного размять ноги, выхожу из купе, прохожу по вагону и открываю дверь в тамбур. В тамбуре актёры и монтировщики, вышедшие покурить. И первое, что я слышу, это голос нашего реквизитора Иры Куприяновой, которая, уже будучи в изрядном подпитии, еле держится на ногах и которую кидает из угла в угол: «Ну, Островский — это на любителя!» Как можно скорее захлопываю дверь.
«ИГРОКИ» В ВЕЙМАРЕ
Площадка в городе Гёте и Шиллера, Веймаре, куда мы приехали со спектаклем Меньшикова «Игроки», была абсолютно не театральной. Это был старый, построенный до войны конференц-зал, видавший ещё собрания национал-социалистов, но тем не менее, так как был сделан уже тогда из стекла и бетона, выглядевший достаточно современно. Декорация наша была уже разгружена и аккуратно разложена по стенам. Вид её, а главное, объём, не вызывал у нас положительных эмоций. «Игроки» был довольно не маленьким спектаклем, в театре имени Моссовета, где мы его играли на сцене «Под крышей», на монтаже работало обычно пять человек. Сюда же мы приехали вдвоём — я и Саня Соломин. На помощь немцев, не знающих спектакль, особенно рассчитывать не приходилось. Но сетовать было нечего, нужно было начинать работу. Самое первое, что мы сделали, это научили местного монтировщика, со вполне русским именем Саша, ругаться матом. Саша оказался вполне способным, и спустя какое-то время, с той стороны, где в данный момент находился наш помощник, уже доносилась родная нам речь.
Штанкетов в этом бывшем гнезде нацизма конечно же тоже не было. Немцы привезли какие-то трубы, и мы с их помощью, а также с помощью строительного подъёмника, развешивали эти трубы на тросах, прикрепляя к потолку. Немецкий Саша, не выдерживая утомительного труда, периодически куда-то пропадал, и нам приходилось его разыскивать и возвращать. Чаще всего я находил его в комнате монтировщиков, пьющего пиво из банки. Sascha, komm zu mir, bitte! — говорил я ему с лёгким берлинским акцентом, привитым мне ещё в школе нашей классной руководительницей, «немкой» Эльвирой Валентиновной. Саша покорно шёл за мной на сцену, чтобы через какое-то время снова исчезнуть. Тем не менее к вечеру оформление мы вчерне собрали, а на следующий день, в день, когда должен был состояться первый спектакль уже довели его до ума.
Сам спектакль прошёл прекрасно. Особенный фурор у местной публики вызвал длинный финальный монолог Саши Усова, играющего Ихарева, который Усов, не зная языка, выучил на слух на немецком.
ВСТАВАЙ, СТРАНА ОГРОМНАЯ…
После первого спектакля, радушные хозяева устроили для нас праздничный ужин. Пиво лилось рекой. Большой круглый стол, за которым мы расположились, был весь уставлен пустыми пластиковыми стаканчиками из-под этого благородного напитка. Но всё в конце концов заканчивается. Закончились и бесплатные угощения, которыми нас потчивали немцы, тем самым, видимо, намекая, что пора бы уже и расходиться. Но не на тех, ха-ха, напали! Проанализировав своё состояние и поняв, что мы ещё ни в одном глазу, мы продолжили отдыхать, уже покупая напитки за деньги. И только когда и платный алкоголь закончился, уже глубокой ночью, мы решили отправиться в отель. Мы шагали по безлюдным улочкам немецкого города, прямо по проезжей части, стараясь попадать в ногу, и, что есть силы орали:
«Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой.
С фашистской силой тёмною,
С проклятою ордой!»
Редкие прохожие, попадавшиеся нам на встречу, испуганно шарахались в сторону.