***
Когда в небесах останутся лишь небоскребы,
Под ветром и солнцем блестя стеклянной ботвой,
Я город покину, бетон почернеет от злобы,
И вслед прохрустит — ну чо ты какой, я скажу — ну, такой.
И уйду в тишину, в крылатый закат, попросту сгину,
Чтоб зло во мне выло,
Боясь погружаться во тьму.
И мертвыми воробьями буду кормить краснеющую рябину,
Чтоб неповадно было.
Чтоб никому.
А некто пройдет по двору, силен и неспешен.
Чья-то бабушка ягоды рвёт своей детской рукой,
Ей на ладонь упадет моя злость кровавым мясом черешен,
И наступит покой, такой невозможный покой,
Который нельзя попросить,
Нельзя угадать или вымолить.
Он легче, чем сон и светлее, чем детская смерть.
Его можно из воздуха, как из мрамора белого, выломать,
У соседа на дачном участке через забор подсмотреть.
***
Пыль и полынь, мертвый язык дороги
Поддержит идущего, странствующего простит.
Бродячая кошка, завидев тебя, поет,
Хвост задрав, бросается в ноги,
Будто все девять жизней ее
Ты держишь в своей горсти.
Где-то там, во дворах, на теплотрассах,
Слушают Летова, как лет надцать назад тому
Школота выбиралась из своих тридевятых классов,
Воскрешала и взращивала древнюю летнюю тьму.
Теперь ты сам как Летов,
Живешь в стране бесполезных советов,
Орешь в чьем-то школотячьем сердце.
И смеешь, впервые смеешь называть
Все, что было — детством.
На самом деле время неподвижно,
Скорее всего, вообще нет времени.
А ты движешься, бежишь кошкой, то дальше, то ближе,
Ластишься, крутишь хвостом,
и уходишь потом, типа надоели мне…
***
Ночью в каждой луже
Темнота сквозит.
Хочешь быть ненужным,
Переводи санскрит,
Людей через дорогу,
Себя через майдан.
Для маленького Бога
Держи пустой карман.
Невидим и неслышим,
Шаги его легки.
Твоим дыханьем дышит,
Касается руки.
***
Бабка-коробка приходит на небо,
Боса и простоволоса.
Держит платок в руке.
Просит хлеба.
Теребит косу.
Говорит на русалочьем языке,
На травяном языке, насекомом.
Слова застревают комом.
Её слушают внимательно, но неохотно.
Что вы, гражданка, в самом деле?
Вон там, во втором пехотном,
Там хлеб нужнее. А вы, извините, в теле.
Пусть в красном, пусть в черном, но в теле.
А бабка просит за дочь, за сына,
За тех, кто рядом и не рядом с ними,
За таких же тощих, пропащих,
Пропахших тиной речной, земляникой и потом.
Это потом кто-то станет панком, гопником или готом.
Места и хлеба хватит не всем.
А сейчас все — голодные и бессмертные, их много, пока еще много.
У самого шустрого вместо клыка молочного — дырка.
Подбежал, схватил полукруглое тельце: «Позырь-ка!»
Ему кричат: «Раздавишь, не трогай!»
И вместе считают точки на спинке. Семь.
***
Молочные реки, кисельные берега.
Сохнут крошки от съеденного пирога,
Свечи гаснут, чадят. Чопорный старый слуга
Вытирает дубовый стол.
Небо плачет, поэтому существует, пока
Острога пронзает карпа, рука легка.
Отражению снится лицо Короля—Рыбака.
Рыбак выпивает по сто.
Ему много не надо, он мрачен, стар и скуласт.
Он карпа кинет слуге, острогу отдаст
Проходящему мимо мальцу, и только у глаз
Морщины сойдутся в сеть.
Этой сетью задушен подрёберный жуткий вой,
Душа — как будто гора, поросшая мёртвой травой.
Дракон — под горой, под драконом — герой, а над головой
Солнце продолжит висеть.
Заплатив за всех, за себя или не заплатив,
Покидаешь свой крайний или последний корпоратив,
И, поскользнувшись, бьешься рыбой об лёд…
Это Король-Рыбак в тебе: мучается, но живёт.
***
Течь по правому борту. Иафет, Сим и Хам
Смотрят, как в трюм заплывают парами эльмовы огоньки…
Если ты все еще веришь моим неровным стихам,
Дотронься, пожалуйста, до моей руки.
Мерзлое небо застряло в пыльных окнах хрущёвки.
Ангелы ёжатся, греясь в боговой бороде.
Время борьбы прошло. Время подставить щёки,
И не уворачиваться. Лист на талой воде
Знает больше стихов, чем будет написано завтра,
Чем было написано, в принципе, и без принципа тоже.
Лист запомнит стихи, но позабудет автора.
И, вроде бы, не нарочно, но все поэты похожи
На потеряшки-письма, адресат не то был, не то выбыл,
То ли ты кукла господня, то ли простой человек.
А в зеркало глянешь, так вовсе — глупая, глупая рыба,
Опоздавшая на ковчег.
***
Баю-баюшки-баю,
Ты не спи, сынок, убьют,
Береги свой лук и стрелы,
Пропадешь без них в бою.
Сын, хоть плачь ты, хоть не плачь —
Боль горька, огонь горяч,
Ожиданье неудачи
Защитит от неудач.
Ты прими судьбу свою:
Жить в крови и на краю,
Так живут почти все люди,
Пьют про это и поют.
Папа, милый, засыпай,
Позабудь про кровь и край,
Мне все снится одно место —
Стихли там и грай, и лай.
Там, кто светел, тот и прав.
Бродит Бог меж тонких трав,
Нет кровавого железа,
Есть загадочный жираф…
Баю-баюшки-баю,
Папа, спи, уж ночь поспела,
Опусти свой лук и стрелы,
Не нужны они в раю.