***
По городу шагом неровным шествуя,
глотаю горе:
Апрашка и Пряжка — одно сумасшествие,
моё — другое.
Фасады летят в солнечное сплетение —
теней аркады,
а поступь моей заблудившейся тени —
на Баррикадной,
где в облачном горле, охрипшем, разодранном, —
что кость, высотка,
и воздух на гóре моё стал коконом —
так плотно соткан,
что тень моя в нём заплелась, запуталась,
висит и зреет,
а тело моё на северных улицах
бросает в трепет
одна только мысль, что тень моя вылетит
в зелёный полог
сачка, что давно готовил и вытянул
Энтомолог.
Накроет меня — и, сама не своя
(помоги! поймали!)
совсем закружусь, до утра говоря всё
Его словами.
***
Крепких браков добродетель —
терпеливая жена
догорела, не заметив,
что давно окружена
саженцами холодрыги,
ложноцветом темноты.
Что за нелюбезный выгиб
засыхающих «на ты»!
Бледнолобые бутоны,
мертвогубье лепестков
к вечной высадке готовы
в просыпание песков,
в поперхнувшиеся речи,
в разбиение зеркал…
до свидания,
до встречи,
до искры,
до костерка!
***
Не читается, не пишется, не ждëтся:
на иголках электричечной тоски
еду, еду в послезавтрашние вëсны,
вижу вишневых созвездий лепестки
над растрескавшейся брошенной платформой,
на которую состав не подают,
до которой разве только бутафорной
реконструкторской спецтехникой добьют.
Видишь палки? Так вставляй же их в колëса
циферблата — и срывайся вслед со мной.
И почувствуешь, что вишни, звëзды, вëсны
дышат глубже, дышат ближе за спиной.
***
Ледовым крошевом распорот
Невы распаренный рукав.
Повесив на просушку город,
прищепками зацеловав
верёвки линий полинялых,
весна берёт островитян:
тебя, меня, сырых и вялых,
из барабанного битья.
Берёт — и по проспектам стелет:
болтаемся себе, висим
и сохнем в толчее не с теми,
вопросами изморосив
шагающих не с нами в ногу —
скороговорок скукота!
Исплакавшись по диалогу,
идём друг другу в след.
Когда
я притворюсь, что жду кого-то,
(держусь снаружи, но внутри…),
на дрожь мою — вполоборота —
смотри не вскользь,
насквозь смотри.
***
Деревянный причал укрепляю ребром. На
первый взгляд, импровиз — это миф.
Что по струнам ресничным бегут перебором
серебристые рыбицы ив,
разгляжу я едва ли. Сквозь кожу и тяжесть,
многослойной дремоты поталь,
на придонную рябь восприятия ляжет
ля-минор, пять восьмых. Слепота
оглушит. И нигде не найдётся лекарства —
наливаются чувства свинцом.
Покидая на цыпочках сонное царство,
над своим замираю лицом.
***
Пока я на посту, как часовой,
стою под облысевшей снежной горкой,
ко мне в дыханье ломится конвой
командовать субботником-уборкой,
висеть над каждым выдохом не в ритм,
снимать с неполных вдохов отпечатки,
подслушивать: кто что там говорит
под рёбрами?
И всё, и взятки гладки.
Секретики взъерошили мои,
выкидывают орликов и решек.
Но вот находит юный конвоир
не то зерно в пыли, не то орешек.
От старшего приказ — всему конец,
всё вынести: туда ему дорога.
— А косточку? — справляется юнец.
— А косточку?..
А косточку не трогай.
***
Боюсь, что лязгнет шпингалет,
неосторожной речи ливень
ударит в грудь, оставит след
внутри — и стану молчаливей.
Почти угасший уголёк
задышит в пережатых рёбрах —
и вспомню всех, кто в землю лёг.
В гортани — дёр, во взгляде — вёдра.
***
Решающий год наступит где как —
в твоём городке о надрыве
не скажет ничто. Не услышит река
молчания на безрыбье,
и груши нальются, хоть силачу-
ветру они — игрушки,
и вырастут башни на месте лачуг,
гаражи и заброшки разрушив.
Но ты — только ты — взлохмачен и мал,
в глазах дикорослая зелень,
почувствуешь гул, предчувствуешь шквал
последних землетрясений.
По брошенным фильтрам, по кушерям
шатнëшься — рубашка настежь —
как будто бы что-то
потерял,
а что потерял —
не знаешь.
Фотография: Герман Власов
Если мы где-то пропустили опечатку, пожалуйста, покажите нам ее, выделив в тексте и нажав Ctrl+Enter.
