Елена Лёффлер ‖ И… потенциальное бессмертие

Я ехала в поезде из Überlingen в Zürich и в какой-то момент засмеялась в голос.

Попутчики-немцы поинтересовались, что я такого смешного читаю.

Ответила: читаю русскую книгу, автора которой видела… 40 лет назад, в марте 1980-го, в деревянном доме с сараем в районе Автозавода в Минске. Ему тогда было 18 лет, мне 17. Он писал юные, ни на что не похожие стихи, учился на киносценариста в Москве, а в Минск приехал по какому-то романтическому поводу. И вот, 40 лет спустя, я уж третий месяц читаю и проживаю его огромный роман. Совсем не комедийный, полный драматизма, глубины и силы, но с бесподобными блестками внезапного юмора. Почему я мусолю его так долго? Да потому, что быт отвлекает. Хорошо, что выпала эта 3-часовая (включая пересадку в Singen) дорога в поезде.

А смеялась я над сценой, где герой выслушивает от девушки, в которую смертельно влюблен, целую проповедь о… вегетерьянстве. О том, что «…каждый вегетарианец спасает 198 животных ежегодно! Это подсчитано!..». А затем эта девушка смотрит на него с таким видом, «…что я почувствовал себя молочным поросенком из списка-198».

Ха-ха.

По профессии я социальный педагог (с уклоном в психотерапию).
И не только по профессии.
Вот и «Мое частное бессмертие» я читала глазами терапевта-педагога, не умеющего выйти из амплуа.

Одним словом, я ни разу не литературный критик.
Я до сих пор под впечатлением, очень сильным и глубоким. Мне хочется написать об этой книге, поделиться сведением о ней. Но разбирать ее я не сумею.

Лучше я — пользуясь фактом знакомства в 1980 году в районе минского Автозавода — набросаю мысленное письмо автору. Сумбурное, но искреннее.

Итак.

1. Боря, дочитываю книгу, не могу оторваться, даже работать.

2. Я прочла. Сильно. Как будто мы жили с тобой, в разных странах и в другом времени. Я не знала о Бессарабии, об истории евреев и русских в Молдавии, не знала вот просто ничего. Я выросла в своей тихой и спокойной Белоруссии. Кроме войны и родни, которой коснулся Сталин, все было ясно и исторически-понятно. Не то, что спорная Бессарабия, которая то ли Румыния, то ли Россия, то ли вообще что-то третье.

«— Тут в Молдавии русский царь Николай до какого года правил — до одна тыща девятьсот шестнадцатого, так? — Пешков и за кувшином вина не уходил от темы. — До отреченья, правильно?.. А потом этот ваш Karol von Hohenzollern, так?..
Справившись с трудной фамилией румынского монарха, он покраснел от удовольствия. И целую минуту молчал — вслед произнесенному. Но потом очнулся. И даже пальцы стал загибать — с энергией и увлечением.
— Потом Йоська-усатый с июня сорокового, так?.. — загнул палец. — Потом снова этот ваш фашистский кабинет… Гога Октавиан, так?!.. Маршал Антонэску, правильно?..
Хозяева только слушали. Только моргали нейтрально. Не говоря о том, чтобы отвечать «так — не так», «правильно — неправильно».
— Нет, а сами-то вы кем себя считаете? — подивился Пешков. — Румынцы или русские?! Или — моя хата с краю, кем запишут, тем и будем, так?!..
И понурился. Не знал, о чем дальше говорить…»

3. Пешков — это отец (биологический) Витьки, главного героя. Но — так уж сложилось — что в воспитании сына он не принимал участия (Витьку воспитывал обаятельный отчим по фамилии Лебедев). А только прислал пилящиеся джинсы (редкость в 1977-м) из-за границы.
Поэтому вопрос: «Нет, а сами-то вы кем себя считаете?» Витьке впору задавать себе самому. И, по-моему, это прямая наводка на главную мысль романа: я сам решаю, кто я есть, русский или румын, еврей или православный, и вообще, чей я сын: грубоватого моряка, а потом артельщика-цеховика (и зэка) Пешкова или утонченного Лебедева, диссидента и евразийца, адепта Льва Гумилева… Более того. Я сам решаю, быть или не быть и есть ли я в принципе (витькина баба Соня по итогам долгой и непростой жизни выберет «не быть» в принципе). Это мое (и ничье больше) частное бессмертие. Кого хочу, проведу по этим страницам. Кого хочу — удалю (как того же Лебедева, например).

4. Все любовные сцены захватывали. Особенно сцена исповеди в церкви, когда 18-летний православный неофит Витька открывает старцу Тихону, что «замучен любовной скорбью» (неразделенной любви к той самой Варе-вегетарианке). Но впоследствии, когда в эмоциональном порыве Варя согласится на близость, он ответит: «До свадьбы — ни-ни!».

Боря! Что это за «ни-ни»?!
Тут, в Германии, с 12 лет начинают. Для юной девочки вступить во взрослые отношения — это как заявить миру: «Смотрите, я кому-то нужна! А значит я есть!».
Если же развить этот тезис, то далее идет следующее: «Я вступаю в отношения не потому, что очарована, влюблена, испытываю трепет, и даже не потому, что я просто хочу видеть этого человека, слышать его голос, наблюдать его глаза… Нет, дело совсем в другом. В том, что — смотрите-смотрите! — мне нашлось применение, я не отброшена за ненадобностью, я не одна!».

А влюбленность?
Ее просто перелистывают.
Главное, что я с кем-то! Кто-то меня хочет, и следовательно, я есть!
Если бы ты знал (это я как терапевт-педагог утверждаю!), сколько душевных трагедий у молодых людей — из-за того, что не прожили влюбленности. Не получили и не дали любви. Попросту не разведали ее.

А что же вы хотели?! Если все происходит 300 раз на дню, в каком-нибудь углу, на случайной квартире, когда папы-мамы нету дома или соседи по общаге освободили площадь… — о какой влюбленности может идти речь.
И вот, когда эти вещи обесцениваются и молодые люди получают такой вот быстрый, беглый опыт, и при этом они где-то краем уха слышали, что есть и другие, более красивые сюжеты любви, возвышающие, подпитывающие душу, то — хроническая душевная проблема (а значит и работа для социального педагога-терапевта) обеспечена.
Поэтому мне твои герои так нравятся.
Они все осуществляются через собственное «я». Богоподобное «я». В каждом свое геройство. И… потенциальное бессмертие.

5. Вот я хочу спросить. Как ты к этому пришел — к этой высоте целомудрия?.. Это был какой-то запрет религиозный, который не обсуждается?.. Как твоему Витьке в богемном вгиковском студенчестве удалось избежать этой чумы: когда юноша что-то там хватает, что плохо лежит, утоляет самый грубый половой аппетит, а потом у него все в душе летит к чертям и ничего путного и светлого уже не выходит, а?
Помню, как мой родственник в Гагре игумен Фиофил не допустил меня к причастию, потому что я попила кофе с утра. Он открыл мне глаза на необходимость воздержания — ради высокой святой цели. Ради того, чтоб земное и биологическое не взяло вверх над святостью.

6. О силе духа твоих героев. Пытаюсь перенестись из того мира, где в 1941-м были затуплены иголки для уколов инсулина ребенку с врожденным диабетом (ребенок это Лева Пешков, будущий Витькин отец),.. где выжимали сок травы, чтоб смазать руку этого же ребенка, покусанного малярийными комарами,.. где надо было принимать страшные решения: отсылать или не отсылать ребенка в детский лагерь накануне войны, спасая ему тем самым жизнь, но рискуя расстаться с ним навсегда (что, собственно, и происходит).
Что ж мы такие бестолковые, а ? Не ценим того, что имеем.

Я реву, у меня это накапливалось, накапливалось. Я многое проживала как со мной, хотя это и не про меня.

7. Иногда теряла где-то нить и возвращалась. Отлистывала страниц на 15-20 назад. А иногда говорила себе: ничего, я найдусь, идем вперед. Я читала дальше и все становилось на свои места, кто с кем, когда и где. Я уже очень долго живу в немецком порядке, и у меня не было проблем с порядком в этой книге. Более того. Какая-то там Бессарабия, какие-то люди, казалось бы, не имеющие ко мне никакого отношения.
Но постепенно они стали частью меня.
А уж если книга станет фильмом, то вообще проблем с потерей нити не будет. Вот, человек с лицом появляется на экране, и моментально все становится на свои места.

8. Сплошь и рядом я слышу о том, как надо окружать себя позитивными людьми. Ну а куда девать не-позитивное? В моей терапевтической практике был период копания в своем прошлом, в поведении моих родителей. Мол, если б они вели себя со мной немного по-другому, я бы выросла благополучней.
Но ведь я часть всего. И позитивного, и всего остального.
Твоя книга помогла мне стать частью всего. Не только моего. Но как бы чужого. Превосходящего меня своим масштабом. А если я не стану частью всего, то не узнаю ни глубины, ни силы бытия.

9. И вместе с тем, будучи частью всего, мы остаемся кратными себе самим. Своему одинокому, никем не выдвинутому в чемпионы «я». Как твой Корчной.

Я до 13 лет занималась фигурным катанием. Не топ-спортсмен, как Корчной и Карпов, но тоже помню какие-то несправедливости на соревнованиях. Того подрезали за биографию. Другого за что-то еще. А выдвигали самого удобного и устраивающего всех. И нас этот порядок тоже устраивал.
А вот так, как Корчной — не задумываясь о последствиях своего побега, жертвуя семьей, сыном — рвануть на свободу ради полного и безоговорочного самоосуществления могли бы?
Вряд ли.
Мы, скорее, как баба Соня — по льду туда, по льду обратно. И снова туда. И снова обратно. Мучительно сомневаясь, горько раскаиваясь.

10. Да, на сегодня этот роман не для всех. Но постепенно он завоюет много читателей. Язык его, живой и сильный, счастливый и волшебный, не может не быть услышан.

Скоро вот отойду от первого впечатления и погружусь снова. С бумагой и ручкой. Буду выписывать уникальные выражения, которые хочется снова прожить. Юмор этот твой потрясающий, эта корова, которую тащат на чердак. Этот самолет, который не становится маленьким… Да там все кишит такими откровениями!

Благодарю тебя за все эти мысли, Боря! Благодарю за твой труд.