(автоинтервью о вдохновении)
— Любишь ли ты охоту?
— Неловко сознаваться, но ни разу в своей жизни я не охотился ни на большого, ни на малого зверя. Так что даже не знаю…
…Не стрелял ни вдогонку, ни влёт. Не шёл, предельно сосредоточенный и внимательный внешне, но взбудораженный до натянутых нервов внутри по свежему окровавленному следу. Возможно, не шёл как раз потому, что азарт в собственной крови всегда закипал совсем по другим причинам. Хотя многие и многие писатели (а среди них — безусловно великие) с успехом совмещали в себе эти два вида азарта.
Однажды глубокой осенью я, на тот момент старшеклассник, неспешно гулял по заросшим полям с обеими своими собаками. Мы шли по старой наезженной колее, с двух сторон высился исполинский бурьян. Тут взрослая собака, окрасом и размером сильно напоминавшая лису, однако же прозванная Мухой, неожиданно скрылась из виду в бурьяне, а затем выгнала нам навстречу здоровенного зайца. Вот только её сын, подпёсок по кличке Сэм, едва не столкнувшись с ним нос к носу, отнюдь не ринулся навстречу с грозно раскрытой пастью. Нет, он замер, остолбенев от такой неожиданности, — в первый раз встретил зайца настолько близко. Да и я тоже раньше видел живыми только кроликов: серых, чёрных или белых великанов. И вот огромный заяц с разноцветной шерстью, ещё не полностью вылинявший под зиму, никуда не спеша и по-киношному замедленно петляя, продолжил свой извилистый путь и скрылся за стеной бурьяна. Подняв рыжую голову, Муха так коротко и гневно обругала нас с Сэмом на своём собачьем языке, что стало стыдно обоим. Не глядя друг на друга, мы втроём двинулись дальше: дошли до ближней лесопосадки и вернулись обратно.
— А когда впервые проявилась твоя тяга к творчеству? Насколько глубоко оно связано с реальной жизнью?
— В жизни всё со всем как-то взаимосвязано. Сколько себя помню, мне всегда нравилось слушать интересные истории. Ещё больше понравилось читать. А потом я стал записывать разные фантазии и всякие глупости. Но, конечно, тогда-то они мне глупостями не казались…
…Уже тогда в свободное от игр и уроков время я что-то писал. И многие малозаметные для других события становились теми внезапными сейсмическими толчками, после которых было невозможно не начать свой очередной — грандиозный по замыслу, но обречённый остаться недописанным — роман…
…Лет через пятнадцать после той прогулки с «упущенным» зайцем, я, по странному алгоритму перемещаясь с табурета на подоконник и обратно, всего за несколько часов написал свой рассказ «День палача». Но хотя записан рассказ был очень быстро, однако от замысла к точному исполнению я пробирался несколько лет, то заходя в тупик и бросая даже мысли о нём, то упорно возвращаясь к нему вновь. Для краткости можно сказать, что это — рассказ о псе по кличке Буран, который теряет смертельно больного хозяина, но уже не может жить без него. И вот человеку, вопреки собственному желанию, приходится стать тем самым «палачом». Но на самом-то деле, и этот рассказ, и любое сочинение, за которое берёшься с полной отдачей, стремится сказать о многом сразу. И о том, и об этом, и совсем об ином, и даже о чём-то пока вовсе неведомом. Потому что самые простые слова, разгораясь как поленья друг от друга, бывают способны на многое. Короче, для перечисления и обоснования всяких контекстов и коннотаций дотошным литературоведам (эк куда хватил!) точно потребовалось бы куда больше страниц, чем занимает сам рассказ.
Однако интересно всё-таки даже не это. Когда мне потребовалась кличка собаки, я определился с ней как-то подозрительно быстро и легко, почти не задумавшись. И только по самому краю памяти кратким всполохом промелькнуло, что точно так же звали белого красавца-коня, который сезоном раньше возил меня на экскурсию по руслу речки между кавказских гор в окрестностях приморского посёлка Шепси.
Но вот рассказ закончен, опубликован и даже награждён. Почти ровно через год я всего на день вновь оказался там же в Шепси и снова загорелся конной прогулкой теперь уже не вдоль русла, а именно по горам. Вот только знакомого белого жеребца я нигде не видел. Выждав подходящий момент, спросил о нём. И тогда хозяин конюшни с печальным вздохом рассказал о том, как внезапно Буран умер, причём именно в тот месяц и едва ли не в тот же самый день, когда я закончил свой злополучный рассказ. Ещё он скороговоркой проговорил, что Бурана могли отравить, а причина может крыться в зависти. Ехать уже никуда не хотелось, но другого выхода не было. Кругом была необъятная чуть жутковатая от непривычных высот красота. Подо мной был теперь другой конь, молодой и горячий. Я доехал на нём к дольмену, вернулся обратно и постарался поскорее забыть, как его зовут.
— Как относишься к внезапным приступам вдохновения у других людей?
— Отношусь с пониманием. И стараюсь им не мешать…
…Другие горы, на западном берегу Балканского полуострова, которые принято называть «чёрными», но на самом-то деле летом они почти везде густо-зелёные. За день на большом автобусе мы объехали едва ли не всю Черногорию, то заезжая в монастыри или крохотные городки со славной историей, то купаясь в озёрах, то любуясь видами на заливы. Сколько же здесь райских уголков! Солнце склонилось над Адриатическим морем, а мы возвращались обратно в свои отели. Чтобы добраться из шумной Будвы обратно в уютный Петровац пересели на микроавтобус.
Напомню, что большинство черногорцев обычно медленны и неспешны, а свою знаменитую «лень» они возводят в национальную черту и даже старательно её мифологизируют. Но здесь на горном серпантине с отвесной стеной в недобрую сотню метров, автобус вдруг понёсся с необычайной скоростью. Из-за поворотов навстречу нам, чудом успевая разминуться, вылетали машины. Все замолчали, и только спереди доносились негромкие размеренные реплики, при этом скорость ничуть не снижалась. Мы изумлённо переглядывались с женой и другими товарищами по этому нашему горному несчастью.
Хорошо, что усталость немного притупляла и удивление, и страх. Наконец я приподнялся, крепко вцепившись в спинку переднего сиденья. Водитель, приложив левую руку к уху, с совершенно беспечным видом беседовал по телефону. К правому же колену он прижал блокнот и что-то сосредоточенно записывал туда в столбик однако, не доходя до конца каждой строки, продолжал уже на следующей. Несколько секунд на очередном опасном повороте я заворожено следил за этим его действием, пока меня вдруг не осенило, что это могут быть стихи. Ну да, стихи в минуту самого упоительного вдохновения! А наличие пассажиров позади только добавляло им остроты и жизненной энергии. Но уточнить, верна ли моя догадка, мне помешала отнюдь не только деликатность, но и здравый рассудок. На руле в тот момент не было не то что руки, но даже ни единого пальца. Однако каким-то чудом мы всё-таки продолжали мчаться вперёд, ни в кого не врезаясь и никуда не срываясь. Оставалось только сесть и молиться, причём с куда большим усердием, чем во всех посещённым сегодня монастырях.
Как это ни удивительно, мы доехали до отеля целыми и совершенно невредимыми.
— Я очень аккуратный водитель, — убеждал он нас на прощание. — За девять лет ни одной аварии.
— Это да. Здесь любая — сразу последняя, — негромко пробормотал кто-то.
Мне очень захотелось прочитать или послушать, что же он написал в эти жуткие и незабываемые минуты?.. Но дверца резко захлопнулась, автобус развернулся и скрылся за поворотом, где начинался такой привычный для него серпантин.
***
…А теперь очень надо поторопиться под землю в московское метро и успеть запрыгнуть в последний вагон поезда, чтобы успеть на очередное собеседование с потенциальным работодателем. Я долго-долго собирался, уже начиная ненавидеть самого себя, но раз за разом обнаруживая, что опять не хватает чего-то важного: паспорта, проездного, ключей. Вещи разбежались, как цыплячий выводок. Наконец, я выманил их по одному и рванул вперёд без оглядки, так что даже успел в тот самый последний вагон. Ехал, то и дело поглядывая на часы и мысленно поторапливая этот черепаший поезд.
Вдруг кто-то, дотронувшись до моего плеча, жестом попросил чуть отодвинуться. Я сделал шаг в сторону и обернулся. Хмурый бородач увлечённо рисовал женский портрет с натуры. Он то и дело, вскидываясь, ловил взглядом высокую черноволосую девушку у дверей напротив и переносил на плотную бумагу всё новые и новые черты её лица и фигуры. Девушка становилась всё более узнаваемой и в то же время какой-то иной — недостижимой. Его рука стремительно скользила по листу. Как же пристально он смотрел на эту свою жертву, на внезапную музу и невольную натурщицу! Смотрел ли на неё кто-нибудь раньше именно так?.. Я чувствовал, насколько ему должно быть тревожно, что она возьмёт и выйдет, выпорхнет из вагонной клетки слишком рано. А если подойти и упросить её остаться, то она может сама же всё испортить, начав нелепо ему позировать. Но мастеру повезло — он успел, и прежде, чем она повернулась к платформе, даже подписал в углу: «Портрет осетинской красавицы. Заслуженный художник такой-то…» Не помню, успел ли я вовремя на ту свою очень важную встречу…
— А что представляется наиболее важным в писательском деле?
— Нужнейшие качества для писателя: внимание и память (причём память не только зрительная, но и душевная). Многие события я помню очень хорошо. И, конечно, обязательная способность удивляться этому миру. Удивляться и удивлять — становиться проводником и провокатором этого самого удивления уже для читателя. Я не знаю, куда мы придём, но если ты, читатель, пойдёшь следом, то точно не пожалеешь!..
…Другой поезд, идущий целые сутки на север от Москвы — через Карелию на Соловки. Я еду в плацкарте, то поглядывая в окно, то поддерживая разговоры. К тому времени я уже довольно долго мучился с очередным своим замыслом — столь явного переплетения мистики и деревенского быта у меня до этого ещё не случалось. Сюжет вырисовывался, но не хватало важной фактурной опоры. Один из ключевых эпизодов рассказа: в героиню в лодке на реке попадает молния, и она чудом выживает, обретая экстрасенсорные способности. Кажется, всё понятно. Только вот как это описать?.. У меня самого подобного опыта, к счастью, не было. Конечно, можно было бы что-то нафантазировать, но, скорее всего, вместо яркого и достоверного эпизода вышла бы бледная вымученная сценка. И я бесконечно ломал голову, не находя выхода. Но вот на сиденьях рядом со мной завязался новый разговор. Совершенно неожиданно оказалось, что одного из моих попутчиков молния била, и он стал рассказывать об этом с явно не придуманными подробностями. Почуяв, что напал на долгожданный след, я осторожно — чтобы никого не спугнуть — «встроился» в разговор и стал упорно развивать одну определённую тему. Всего через полчаса я уже точно знал, что этот мой рассказ скоро будет готов.
***
И снова эта неотступная «железка»! «Поезд с юга» родился на Тамани из-под огромных — вроде бы неподвижных, но при этом таких опасных — колёс, под которыми нужно было пролезть самому, да ещё и показать пример другим. Но обходить весь этот товарняк без малого полкилометра по жаре точно никому не хотелось. Все пролезли, ничего ужасного не произошло. Но, вроде бы наслаждаясь и солнцем и морем, я крутил и крутил в голове новый сюжет.
Вернувшись, тут же начал писать. Примерно посередине, в самый разгар охоты за собственным замыслом, вдруг услышал за воротами протяжный сигнал автомобиля и с большой досадой вспомнил о заранее заказанной экскурсии. Пришлось оторваться от стука клавиш и поехать к самому высокому во всей округе храму. Молодой батюшка, только что раздававший указания нескольким бригадам строителей, несмотря на огромнейшее множество дел, сам проводил нас наверх. Он ничуть не суетился, не спешил, а напротив благожелательно и охотно рассказывал обо всём. Храм оказался двухэтажным и предельно сейсмоустойчивым — по проекту должен выдерживать землетрясение в девять баллов! Мы все смотрели наверх, как летают голуби под высоким-высоким куполом, слушали слова настоятеля и чувствовали наступающее умиротворение. Как это всё-таки важно — посреди круговорота неотложных дел находить время для каждого человека.
— Спортивный прогресс — это переход количества в качество. В литературе работает тот же принцип?
— Да, но с одним уточнением. Работа писателя заключается не только в бесконечных упражнениях по написанию всё новых и новых текстов, но и в наблюдениях за жизнью, способности добираться до сути даже под покровами самого изощренного лицемерия и в то же время сохранять способность искренне удивляться. Очень важно не загонять себя, вовремя брать интеллектуальный отдых, чтобы суметь «выносить» и произвести на свет самый лучший замысел…
…Такой вот специфический «отдых» я взял однажды поздней осенью, чтобы написать рассказ о старом караиме. А что — идея у меня уже была, набросок первой страницы тоже. Ну, и дедлайн всё громче стучался в двери. Я запасся необходимой информацией о традициях, обычаях и истории этого малого народа со Средневековья до конца ХХ века и напросился к друзьям на необитаемую в эту пору дачу в Раменском районе. Однако расположился там вовсе не в большом двухэтажном доме, а в крохотной летней кухоньке. Здесь живо вспоминался домик Кафки. Насчёт дровяной печки меня заранее честно предупредили, что она часто капризничает и сильно дымит. Но печка удивительно легко разгорелась. Я охотно прибрался и разложил вещи из рюкзака. Затем вышел, чтобы полюбоваться закатом и надёргать свисавшего гроздьями с веток кислого винограда. Гулял по лесу. Перекопал небольшой парник. По одному разу в день звонил домой и включал старенький телевизор. Ночами, лёжа на раскладушке, прислушивался, как деловито шуршат по углам мыши. Ничего не записывал, кроме самых кратких — в несколько слов — наблюдений. Но уже предчувствовал рокочущее приближение. Как будто выходишь на океанский берег, и совсем скоро тебя подхватит большая приливная волна.
И вот на третий день, утром которого в саду выпал первый снег, волна пришла и подхватила меня, как щепку. Это было что-то такое, что сложно в себя вместить. Душа целого народа будто ожила, зашевелилась и теперь проходила сквозь меня и говорила, говорила разными голосами. Хотелось переспросить то одно, то другое, но я мог только записывать, строчить, заполняя лист за листом. Боясь лишь одного — всё равно чего-то не успею. Однако через несколько часов я всё-таки поставил точку. Волна укатилась дальше, уже без меня. Как-то отстраненно подумал, что должен быть доволен, но пока только сильно опустошён.
За это время печь успела погаснуть. Я стал усердно разжигать её, чтобы не задубеть ночью. Всё по технологии: сначала бумага, потом несколько сухих щепок, затем — небольшое поленце. И вдруг она густо задымила. Глотнув этого едкого дыма, пришлось выбегать на крыльцо и прокашливаться, вытирая с глаз слезы. Я входил ещё раз и снова бегом ретировался наружу.
На третий раз тяга всё-таки пошла и зловредная печка разгорелась. Я смотрел на огонь, чувствовал его близкое тепло и был особенно счастлив.
–А откуда берутся сюжеты?
— Иногда они как будто лежат под ногами. А порой кажется, что залетают из космоса…
…Однажды я фоном включил длинный ролик на ютуб–канале. Так время от времени я включаю аудиокниги — в тех случаях, когда руки заняты, зато голова свободна. В этом ролике говорили о Зимней войне 1939-40 годов. Было много серьёзной и при этом неожиданной информации. И тут ведущий попросил приглашённого историка рассказать какой-нибудь забавный случай. Историк задумался, а потом вспомнил о чернокожем лётчике–добровольце по прозвищу Чёрный Орёл. Его короткая на пару эфирных минут история, и правда, оказалась смешной. Представляя всё это, я прямо давился от хохота. Вот только очень скоро я понял, что легко от этого самого Орла мне уже не отделаться — сначала придётся о нём написать.
Я стал завязывать контакты с отечественными историками — специалистами по этому периоду. Но вся их информация о Чёрном Орле оказалась до крайности скудной. Зато мне посоветовали напрямую обратиться к одному из главных мировых авторитетов по этому периоду — финскому историку шведского происхождения Карлу-Фридриху Геусту. Одно время он работал в СССР и поэтому знает русский язык. Окольными путями удалось найти его личный мейл. И вот, наконец, я отважился и написал.
Через три дня мне пришёл ответ. Зарубежный адресат не только ответил с большой любезностью, но и выслал столь нужные материалы. Однако лишь часть их была на знакомом английском, другая половина — на шведском языке, да ещё и в формате pdf! Пришлось срочно искать переводчика. Это тоже оказалось отнюдь не просто, но всё-таки реально. Оказалось, что жена друга моего друга как раз таки владела шведским.
Зато писать саму эту историю после таких трудностей и усилий казалось на редкость радостным и очень приятным делом.
— Ну, и финальный вопрос. Как писателю лучше всего оптимизировать свои усилия?
— По-моему, это прежде всего способность грамотно распределять время и силы так, чтобы тебя хватало и на важные бытовые дела и на то, чтобы проводить черновую работу для активизации того состояния, которое принято называть «вдохновением»…
…Вдохновение — что же это? Сколько филологических копий уже поломано и сколько сломается ещё? Но каждому причастному очень и очень хочется, чтобы оно пореже заставало простака–писателя врасплох, и, наоборот, как можно чаще и точнее било бы в намеченную цель.
А ещё есть такая парадоксальная внутренняя способность: быть и амбициозным, и смиренным одновременно. Вот этому-то канатному равновесию и приходится учиться долго и предельно внимательно. С надеждой, а потом и с уверенностью, что я только в пути за своей самой крупной добычей.
Если мы где-то пропустили опечатку, пожалуйста, покажите нам ее, выделив в тексте и нажав Ctrl+Enter.
