[dropshadowbox align=»none» effect=»lifted-both» width=»auto» height=»» background_color=»#ffffff» border_width=»1″ border_color=»#dddddd» ]#выбор_дегустатора — это личный выбор.[/dropshadowbox]
Из «Кулунды» Ольги Аникиной я выбрала те стихотворения, в которых нерв вибрирует, но не звенит, как в большинстве из этой небольшой по объёму книге. Она — концентрат боли. Гематома. Биение сердца, удары в солнечное сплетение под ярость, под отчаяние. Под Богом идя. Выполняя предназначение поэта. И назначения врача.
Аникина Ольга. Кулунда. — М.: Стеклограф, 2019.
* * *
Перед рассветом город неподвижен:
ни шороха, ни оклика, ни свиста.
В антеннах, притулившихся на крыше
оливковое марево повисло.
И на ветру качается смиренно
верёвка с облаками полотенец —
но со стоянки голосит сирена,
как брошенный на улице младенец.
Как чёрная воздушная тревога.
Ну что ты словно маленький, ей-богу,
поспи ещё, все звери крепко спят.
Нет преданных, расстрелянных, распятых.
На этажах девятых и десятых
ещё нескоро трубы протрубят.
…Но крик внизу никак не умолкает —
от края неба до другого края —
и постепенно переходит в вой.
И день по небу медленно стекает,
как узел по верёвке бельевой.
23 мая
А. К. Антонову
Давай дойдём до чебуречной,
пока старушка не мертва,
до нашей станции конечной,
где есть «дешёвая жратва»,
селёдка с луковой короной
и слёзы белые в стекле,
чтобы потом стоять на Бронной
как стопки на пустом столе.
Где сквозь закрытые ворота
скамейки видно и кусты,
но сквозь решётку даже шпрота
не проплывёт, не то что ты,
рванина, так что двигай мимо —
какого «сердца и вина»?
У бывшего гардемарина
похмелья нету с бодуна.
…будили криками округу,
не разбирая в этот час,
что крепко-накрепко друг к другу
смерть приколачивает нас.
* * *
Ни тебя, ни меня, только тени, и ветер, и тени,
только соль на камнях — проступила и сразу пропала,
и качаются тонкие стебли подводных растений,
бестелесные духи медуз и погибших рапанов,
только крик над водою, высок и всегда безответен,
на дрожащих холмах — черепков серебристые груды,
ни тебя, ни меня, только ветер и рваные сети,
и дитя у воды, что явилось само, ниоткуда.
Это девочка — слышишь, она осторожно ступает
по песку и по водорослям, по кускам перламутра,
и сквозь водную толщу огромная рыба слепая
всё глядит на неё, и не видит, и плачет как будто.
* * *
Нужно что-то сделать с языком,
и не волноваться ни о ком,
и дышать, когда на первом слоге
в горле застревает первый ком.
Нужно ухо выправить чуток —
наковальня, стремя, молоток —
чтоб услышать новую музыку,
чтобы рыбный приоткрыть садок.
Нужно разобрать, потом собрать.
Если будет больно — не орать.
Остаются лишние детали —
запиши количество в тетрадь.
* * *
Посмотри на меня, Будда,
из пухлых щёк веселыми глазами —
как я со службы ноги волоку.
Когда не смотришь — люди засыхают
почти как эти тонкие лианы,
оплетшие подножие твоё.
Посмотри на меня, Будда,
большой цветок над листьями коленей.
Вчера в блокноте маленькая М.
последнюю нарисовала пагоду.
Проклятье нам. И этого ребенка,
похоже, мы неправильно лечили.
Посмотри на меня, Будда,
блестящий, лысый, с мягкими ушами.
Скажи скорей: кто нас срывает с веток,
пускает через соковыжималку
и там, снаружи, в выдавленном соке,
невызревшие плавают плоды…
Посмотри на меня, Будда,
похожий на смешного поросёнка.
Я открываю ленту новостей.
Там пишут, что ещё одна семья
в моей стране
успешно занималась
поставкой человеческого мяса.
Посмотри на меня, Будда.
Сегодня все младенцы так орут,
что разгулялась солнечная буря.
Ай-яй, ну полно, повернись ко мне,
Мой маленький, мой лепесточек, ну же,
посмотри на меня.
* * *
Дворовый закуток, разломанный на две
неравных части отсветом неярким.
Там женщина стоит, похожая на дверь,
и дерево над ней, похожее на арку,
оптический обман, мелькнувший второпях.
Есть в мороке любом неведомая сила:
один замковый лист, запрятанный в ветвях
удерживает в воздухе стропила,
а женщина — как знать, куда ведёт она,
и где те чердаки, пролёты и подвалы.
Вокруг дома желты, в колодце нету дна,
и если замереть, окажется видна
нетвёрдая рука, что их нарисовала.
И я пойму, что нет ни арки, ни двери,
что мы спокон веков обманываться рады,
но есть какой-то ход наружу изнутри —
запрятанный в ветвях, замковый лист, замри —
и если он не здесь, то значит, где-то рядом.
* * *
В начале казалось — богато,
и хватит с лихвою
на долги, на детей, на любимых, на каждого друга,
на служение, на обязательства, на отработки,
на слабо, на авось, на развод,
на строительство храма.
Ничего не осталось себе,
ничего не осталось.
Я пошарю в мешке,
и ещё раз пошарю получше.
Вот какая-то хрень отыскалась,
держи её крепче.
Что за штука? Наощупь
поди разберись, что такое.
Может, ну её к лешему, вдруг это боль и обуза.
И боюсь я её, и сжимаю костлявою лапой
всё, что мне причитается,
что ухватить я успела.
Ольга Аникина — поэт, прозаик, переводчик, эссеист. Родилась в Новосибирске в 1976 году, жила в Москве и Сергиевом Посаде, сейчас живёт в Санкт-Петербурге. Окончила Новосибирский медицинский институт и Литературный институт им. Горького. Член Союза Писателей Санкт-Петербурга. Стихи, проза и критические эссе опубликованы в периодике («Сибирские огни», «Новый Мир», «Октябрь», «Новая Юность», «Волга», «Зинзивер», сетевой журнал «Лиterraтура» и др.). Автор четырёх книг стихов и двух книг прозы. Член оргкомитета и один из создателей Премии «Антоновка 40+». Редактор отдела малой прозы в журнале «Эмигрантская лира». Кандидат медицинских наук, работает врачом с 1999 года по сегодняшний день.
Если мы где-то пропустили опечатку, пожалуйста, покажите нам ее, выделив в тексте и нажав Ctrl+Enter.
