Артем Пудов ‖ Листы

1.

В рассказе итальянского классика Альберто Моравиа «Не выясняй» молодой человек, рефлексирующий над причиной, по которой от него ушла девушка, уподобляется главному персонажу другого рассказа того же автора — «Дублер». Создается впечатление, что оба героя никак не «две стороны одной монеты», а фактически один и тот же неудачливый любовник, просто в разных стадиях своего небольшого помешательства. Мужчина, в «Не выясняй» прибегающий к родственникам девушки с требованиями доложить ему, что случилось, подозрительно похож — по темпераменту, узости мысли и по общей психологии — на жалкую личность из «Дублера». Они никак не могут «перешагнуть, перескочить», по Ходасевичу, и вынуждены либо пытаться настаивать, либо унизительно высматривать былую возлюбленную. И, кажется, в этом герои Моравиа похожи на Макара Девушкина из «Бедных людей» Достоевского с его переживаниями за «холодное сердечко» и полным отсутствием стремления к радости. Танатос здесь куда сильнее эроса. Время действия и страны у Моравиа и у Достоевского, конечно, разные. Поэтому что Девушкин в финале повести «Бедные люди» не без театральности посыпает голову пеплом, что и у Моравиа влюбленные мужчины слишком уж пытаются «постелить соломку»» себе на те случаи, где она невозможна. Вросшие в грусть, переживания, одеревеневшие, почти как в песне БГ, в «жадной печали», они не в силах нормально двигаться по жизни. Чего больше в их отношении к Прекрасным Дамам — фантомного или реального — попробовал бы кто определить, но, думаю, об этом могли бы сказать не столько те, кто никогда не наступает на собственные грабли, сколько находящие в себе силы к «перемене зрения».

2.

Жуткие сближения можно заметить в рассказе знаменитого английского писателя Уильяма Тревора «У колыбели». По силе художественного воздействия я бы сравнил его прозу с отдельными, наиболее страшными стихотворениями Мандельштама — например, с «Неправдой». Если задуматься, и там, и там речь идет об ужасе и о примирении с ужасом. Хотя есть существенная разница: у Мандельштама последняя строка: «Я и сам ведь такой же, кума» видится обозначением мучительного бессилия, пусть и временного. Он словно раскладывает чудовищный пасьянс: «А вот вышло бы так, а вот вышло бы по-другому…» И мы знаем из биографии Мандельштама, что он как раз заплатил жизнью за свою правду. Но за правду. У Тревора же главная героиня рассказа, мисс Ифосс сначала кажется просто легкомысленной дамой, перелетной птицей: сегодня здесь, завтра — там и так далее. Впечатление это обманчиво. Какие-то настоящие «поганки» Данны входят и уже не выходят из ее жизни. Случайно? Похоже, тут тот случай, когда «за случайно бьют отчайно». Мисс Ифосс своим преступным равнодушием напоминает робота, выполняющего человеческие функции. И еще: есть внутренний принцип, не отменяемый ни в какие эпохи, чем бы они не угрожали: «Не отворачиваться». Однако вовлечь себя в беду, не отворачиваясь, как мисс Ифосс, и не отворачиваться от той же самой беды, если даже если ничем не можешь помочь, то есть попробовать не участвовать во всеобщей «грязной пляске»» — тяжелейшая задача, доступная отнюдь не всякому.

3.

Хуан Хосе Ареолла, на мой взгляд, замечательный и недооцененный мексиканский миниатюрист, о котором когда-то высоко отозвался сам Борхес. К счастью, в петербургском «Издательстве Ивана Лимбаха» выходил целый том «Избранного». Тревожность Кортасара, бесприютность Кафки, желчность Гомбровича (особенно в его «Дневнике») — все это относимо к текстам Ареоллы. Кроме того, уже за одно только декларируемое внимание к человеческой личности, минуя социальные и политические проблемы, писатель достоин мысленного «пожатия руки» и уважения. Вспомним книгу бесед Виктора Сосноры и его ученика Вячеслава Овсянникова «Прогулки с Соснорой», где то вскользь, то напрямую говорится о художническом подвиге и истинности творчества, в том случае, когда оно как раз не касается политики и общественных нужд. Написал Ареолла всего один полноценный роман. Кстати, современный американский прозаик Лидия Дэвис, также очень активно работающая с микрописьмом, куда реже обращается к большой форме, а гнетущая атмосфера, нередкая для прозы Дэвис, напоминает жизненную «ледяную стужу» из многих текстов Хуана Хосе Ареоллы. Просматривая оглавление сборника, глаз сразу «цепляется» за отталкивающее и вместе с тем эффектное название — «Дрессированная женщина». В рассказе фигурируют ритмы тамбурина — перкуссионного инструмента, который многие считают простецким. Карлик то наигрывает тропические ритмы, то элементарные мелодии, то едва не ломает инструмент в «немыслимом крещендо». Здесь возникает ассоциация с шаманским бубном, тем более, что действо, разворачивающееся под звуки тамбурина, по своей потусторонности и абсурду напоминает галлюцинаторные погружения шаманов. Сама атмосфера — полуцирк, полуарена для мучений, напоминающая гладиаторскую, безумная смена музыки в этом жестоком карнавале, в буквальном смысле затуманивают мозг истязаемой женщины. Она и есть главное действующее лицо этого скотского, отвратительного действа, которое вряд ли кажется ленивой и бездействующей толпе хоть сколько-нибудь привлекательным. С другой стороны, оно бы точно понравилось расколупливающим ранки, всегда перебегающим дорогу на красный свет и наблюдающими из окна за бешеными драками. Рассказ написан не без сочувствия к циркачу, неравнодушному к женщине-жертве. Именно он раз за разом воспроизводит одни и те же лютые действия над нечастной. Разумеется, Ареолла не знал о современных проделках блогеров. Он жил в безинтернетную эпоху. Сейчас-то мы можем цинично рассуждать: «А вдруг и всем отлично платили? Вдруг все было с ее согласия?» Пораженному этим зрелищем рассказчику ничего не оставалось, «кроме как упасть на колени», будто в сердце ударила молния. Как знать — молить о пощаде (из миниатюры Ареоллы видно — наработанный спектакль не собираются прекращать) или присоединиться к вялому одобрению толпы: «Ну, подумаешь, бабу выдрессировали?» Об этом Хуан Хосе Ареолла молчит. Остается только добавить, что я ни в коем случае не вижу в этой миниатюре уничижения женского пола. Это не гимн патриархату. Скорее, страшное напоминание, что конкретно может случиться, когда знаменитая адаптируемость женщин (в сравнении с частой мужской неприкаянностью) оборачивается иной, зловещей стороной. И в этом тексте больше предостережения, чем гротеска.