С разрешения Юлианы Новиковой и при помощи Феликса Чечика, предоставившего фотографии из личного архива (использованы фото Г. Елина, И. Стомахина и М. Соццани), состоялась эта подборка произведений Дениса Новикова. Автора пока не оцененного в той мере, какой не хватало поэту пушкинской легкости стучащей строки. Страстному, как Тютчев. Лиричному, как Блок. Трагичному, как Есенин. Самопальному, как сам.
Стихотворения и эссе Новикова из наиболее полного на сегодня сборника отобраны по принципу субъективного портретного сходства. Для привлечения внимания, как принято говорить. Потому что не понимаю весьма сдержанного интереса к поэзии Дениса — в творчестве рост поэта превзошел его физические 191 см.
Ломкая грусть новиковских стихов завораживает. Искусность точной рифмы стреноживает. «Для формы» нет ничего. Мыслит так. Как в стихотворении «Кувшинка». В подборке ее нет. Но вся подборка о том же.
О невосполнимой жажде. И утрате.
***
Там сочиняются стихи,
там дует ветер из фрамуги,
и рекреации в испуге
от беготни и чепухи.
Какие бедные слова,
какая немощь и натуга
и пыль в два пальца… Ты, фрамуга,
самим названием мертва.
В нетопыриное дупло,
в непроходимый карк и скрежет
вали отсюда! Здесь тепло.
И ежели не брызжет — брезжит.
Ты, рекреация, туда ж.
Не тополиной парусиной —
нетопыриной палестиной
ты станешь и потомство дашь.
Вы — посторонние штрихи
на выпускном и ломком глянце,
как лямки цепкие на ранце, —
назад, обратно, где стихи…
1985
***
Есть иной, прекрасный мир,
где никто тебя не спросит
«сколько время, командир»,
забуревший глаз не скосит.
Как тебе, оригинал,
образец родных традиций?
Неужели знать не знал,
многоокой, многолицей
представляя жизнь из книг,
из полночных разговоров?
Да одно лицо у них.
Что ни город — дикий норов.
Кто, играя в города,
затмевал зубрил из класса,
крепко выучил Беда —
всё названье, дальше трасса.
Дальше больше — тишина.
И опять Беда, и снова
громыханье полотна,
дребезжанье остального.
Хочешь корки ледяной,
вечноцарской рюмку, хочешь?
Что же голову морочишь:
«мир прекрасный, мир иной»…
1987
***
Давай молчать с тобой на равных,
Коль разговор утратил смысл.
Нет ран, и соли нет на ранах.
Дождь голубей с балкона смыл.
Нет денег. В сотый раз обшарил
Карманы куртки — денег нет.
И, судя по всему, не шарик
Земля, а колющий предмет.
<октябрь 1987>
Стансы ко времени
1
Поговори со мной, время, с позиции силы.
Лунная ночь. И душа, слава богу, полна.
Поговори. Потряси надо мною осины.
Или берёзы. И рожью пахни́ из окна.
Я б поукромнее спрятал язык за зубами,
только зубов, вот беда, не осталось во рту.
Ямб позволяет писать собой саги о БАМе,
вряд ли смогу доказать им теперь правоту.
Я говорю с тобой, время, с позиции пятой,
крепко поставлен на место одною шестой.
Ты поверяешь гармонию белой палатой
и арифметикою, безнадёжно простой.
И для примеров твоих я сложу, может статься,
голову с яблоком, как прародитель Адам.
Поговорим. Но чуть прежде, чем насмерть расстаться,
дай я узнаю осину Твою по плодам.
2
Я, верно, не поспею за тобой.
Куда как быстро бегают ребята.
Недоуменье прыгавших в забой
за истиной, чья верная лопата
побегами живыми проросла,
мне уморительно. При виде
воробышка кургузого, посла
из вечности, в листве и не в обиде —
лопаты потупляют черенки.
На василёк, схороненный под робой,
подаренный сердечною зазнобой,
вали́т листва растений той реки,
где всё мертво, где примирён герой
труда и быта с битником патлатым,
поскольку сам летун, поскольку атом,
субстанция, не крытая корой.
Ах, жизнь моя, печальные дела.
Мне никого и ничего не жалко.
Мне жалко вас, лопата и пила,
в масштабе от плетня до полушалка.
Мне жаль себя. А впрочем, всё хандра.
Бегут ребята на пожар эпохи.
И воробей летейский сыплет крохи
голодным людям. Это ль не игра?
<сентябрь 1988>
***
И тогда я скажу тем, кто мне наливали,
непослушную руку к «мотору» прижав:
если наша пирушка на книжном развале,
на развалинах двух злополучных держав
будет длиться и там, за чертою известной,
именуемой в нашем кругу роковой, —
я согласен пожертвовать другом, невестой,
репутацией, совестью и головой.
Если слово «пора» потеряет значенье
(никому не пора, никуда не пора!),
если это внутри и снаружи свеченье
не иссякнет, как не запахнётся пола, —
я согласен. Иначе я пас. И от паса
моего содрогнутся отряды кутил.
Зря в продымленных комнатах я просыпался,
зря с сомнительным типом знакомство водил.
Потому что не времени жаль, не пространства.
Не державы пропащей мне жаль, не полцарства.
Но трезветь у ворот настоящего Царства,
и при Свете слепящем, и руки по швам,
слышать Голос, который, как Свет, отовсюду, —
не могу, не хочу, не хочу и не буду;
голоса и свеченье, любезные нам,
Свет и Голос рассеют… Но поздно. Сынам
недостойным дорога заказана к Чуду.
1989
***
Слушай же, я обещаю и впредь
петь твоё имя благое.
На ухо мне наступает медведь —
я подставляю другое.
Чу, колокольчик в ночи загремел.
Кто гоношит по грязи там?
Тянет безропотный русский размер
бричку с худым реквизитом.
Певчее горло дерёт табачок.
В воздухе пахнет аптечкой.
Как увлечён суходрочкой сверчок
за крематорскою печкой!
А из трубы идиллический дым
(прямо на детский нагрудник).
«Этак и вправду умрёшь молодым», —
вслух сокрушается путник.
Так себе песнь небольшим тиражом.
Жидкие аплодисменты.
Плеск подступающих к горлу с ножом
Яузы, Леты и Бренты.
Голос над степью, наплаканный всласть,
где они, пеший и конный?
Или выходит гримасами страсть
под баритон граммофонный?
1992
***
Д. М.
Как подобие Божье подобию Божью,
как охваченный дрожью охваченной дрожью,
отдаю своё сердце взамен
твоего. Упадают оковы железны,
обращаются в бегство исчадия бездны,
фараонов кончается плен.
И как Божье подобие Божью подобью,
как охваченный скорбью охваченной скорбью,
возвращаю его из груди.
Ибо плен фараонов — отечество наше,
ибо наша молитва — молитва о чаше,
ибо нам не осилить пути.
1994
1996
Бродят стайками, шайками сироты,
инвалиды стоят, как в строю.
Вкруг Кремля котлованы повырыты,
здесь построят мечту не мою.
Реет в небе последняя лётчица,
ей остался до пенсии год.
Жить не хочется, хочется, хочется,
камень точится, время идёт.
***
До радостного у́тра иль утра́
(здесь ударенье ставится двояко)
спокойно спи, родная конура, —
тебя прощает человек-собака.
Я поищу изъян в себе самом,
я недовольства вылижу причину
и дикий лай переложу в псалом,
как подобает сукиному сыну.
<май 1999>
***
Одиночества личная тема,
я закрыл бы тебя наконец,
но одна существует проблема
с отделеньем козлов от овец.
Одиночества вечная палка,
два конца у тебя — одному
тишина и рыбалка, а балка,
а петля с табуреткой кому?
<июль 1999>
***
Не меняется от перемены мест,
но не сумма, нет,
а сума и крест, необъятный крест,
перемётный свет.
Ненагляден день, безоружна ночь,
а сума пуста,
и с крестом не может никто помочь,
окромя Христа.
<июль 1999>
***
Поднимется безжалостная ртуть,
забьётся в тесном градуснике жар.
И градусов тех некому стряхнуть.
На месте ртути я бы продолжал.
Стеклянный купол — это не предел.
Больной бессилен, сковано плечо.
На месте ртути я б не охладел,
а стал ковать, покуда горячо.
<апрель 2000>
***
Будет дождь идти, стекать с карнизов
и воспоминанья навевать.
Я — как дождь, я весь — железу вызов,
а пройду — ты будешь вспоминать.
Будет дождь стучать о мостовую,
из каменьев слёзы выбивать.
Я — как дождь, я весь — не существую,
а тебе даю существовать.
<апрель 2000>
***
Всё встанет нынче на свои места.
Идущим вновь осилится дорога.
Душа пуста, и улица пуста,
и город мой за пазухой у Бога.
Мне некуда и незачем. Слова
непослушаньем заслужили смерти.
Вы, близкие и дальние, не верьте,
не обо мне была дурной молва.
Меня и вовсе не было б без слов…
Но кто искать наладится, однако,
следы неверно понятого знака?
Один лишь Бог, считающий улов
таких же душ, как и моя, убогих,
мечтающих о непосильном Боге.
Я наступлю тебе на горло, песня!
Дорогу здесь осилит лишь немой.
Безвестна, никому не интересна,
и город мой давно уже не мой.
Утрачена иллюзия надежды,
крикливую нет больше мочи несть…
Вновь рядятся в чистейшие одежды
Ум, Честь и Совесть…
Совесть, Ум и Честь…
<1984>
Январское
Уходит жизнь, уходит жизнь в песок.
— Да нет же, в снег. — Ах, пошлостей не надо.
Я царь, я бог, я падали кусок,
а лучше так: я только часть распада.
Отечество, зима, скажи: «Крепки
морозы» — и забей на виршах лыжу.
Ты дворницкие слышишь ли скребки?
— Я слышу, ох как слышу. О, как слышу.
Я сыт по горло этим январём.
Пора идти, а то потом не выйдешь.
— Сейчас, вот только шапки разберём.
Кому-то даже две досталось, видишь?
Я вижу, ой как вижу, не могу.
Как говорил замученный не в шутку.
Но эту бесконечную нудьгу
и вправду всё трудней терпеть рассудку.
Ну хорошо, я с чем-то там порвал.
Ну хорошо, я бросил это дело.
Опять провал. Опять в глазах провал.
Ах, зеркало, ты б лучше не глядело.
Я стар играть в замри и отомри.
Мольба моя проста и подросткова:
ни воздуха не надо, ни земли.
Ни этого, тем более другого.
<1990>
***
От каменных сердец и лиц,
от складок и морщин
тех, кто от собственных убийц
никак не отличим;
от тех, кто вечно начеку
и навсегда в долгу
и утопает, как в шелку,
по яблоки в снегу;
от тех, кто далеко не прост,
но жизнь ещё сложней, —
я отличаюсь в полный рост
отделкою камней.
<1998>
Что в имени тебе моём
Не повезло мне с именем. Запись в метрике поставила жирную кляксу на всей последующей жизни. Прав был капитан Врунгель: как корабль назовёшь — так он и поплывёт.
Воистину: «ни войти, ни представиться не умеет». Моя первая английская любовь гладила меня по голове и приговаривала: «Всем ты неплох, имя только неудачное. Вот был бы ты Владимир или (мечтательно) — Вла-дивос-ток».
Я хохотал. Нет, больше им не повториться, кошмарам первых лет жизни. «Дениска — пиписка», — хихикали дети. «Здорово, Денис Давыдов», — реготали взрослые. Не привыкли ещё, мало тогда нас было, Денисов. Наивный, я забыл, что всё возвращается на круги своя. На английских «партис» всё началось по новой.
Имя Денис по-английски звучит как французское, что полбеды. Главное — женское. Никак не сочетается с образом русского в метр девяносто ростом и впалыми небритыми щеками. А совсем домашнее Дэнис — это как нарицательное: для простачка, недотёпы, придурка. — Хелло, ай эм Дэнис! Ох, какая скука, я наперёд знаю, что вы скажете. Да, Дэнис Менис собственной персоной, персонаж популярного комикса. Никогда его не видел, но догадываюсь — тот ещё тип. Есть второй вариант, столь же утончённый, Дэнисом №1 (смотри вышеперечисленные синонимы) для англичан долгое время был муж Маргарет Тэтчер. Да-да, не затрудняйтесь объяснением, я знаю, что вы думаете о нём и самой миссис Тэтчер. — А правда?.. — Увы, правда. В России её считают элегантной женщиной и умным политиком. Но я не типичный русский. Я знаю, что главной ошибкой Горби была любовь к «блади» (всё-таки «проклятой», а не «кровавой», как настойчиво переводят по телевидению) миссис Тэтчер. Да, в последнее время она много пьёт, а Дэнис вообще не просыхает. Наверное, это мистика, магия имён, родители свинью подложили, но я бы тоже чего-нибудь выпил. Ай дезервд май дринк, диднт ай? — Я заслужил грамм сто, не так ли?
Да и фамилия подкачала. Простая, кажется, — ан нет. В моей поликлинике, в лондонской субербии (спальном районе), иначе, как мистер Нотитью, меня не называли.
И выкликали к врачу в кабинет, и лекарства выписывали на этого самого Нотитью. Однажды я сдуру решил взбунтоваться: сколько можно нормального человека офранцуживать, поручик Киже какой-то. — Новиков я, — говорю им в регистратуре, — захаживаю к вам регулярно, пора если не запомнить, то хоть записать правильно. — Хау ду ю спел ит? (Как это пишется?) — Эн, о, ви, ай, кей, о, ви. Записали? Что получается? — Нотитью. Ну, ребята, я, конечно, Соединённое Королевство люблю и уважаю, но и японцев, которые новые рабочие места для вас создавать не хотят, ссылаясь на поголовную безграмотность подданных Её Величества, — понимаю.
— А что значит «Новиков»? — спрашивает мой знакомец Мартин, с кем не без приятности коротал долгие вечера за бутылкой виски в глухой ирландской деревухе. Он из простых, работяга по-нашему, но интересуется. «Доктора Живаго» смотрел, «Лолиту» — даже дважды, Ельцина, когда по телевизору показывают, — не переключает, а вслушивается: что там ещё с ним стряслось? Знает: все ирландцы — Падди, все русские — Борисы. Там же, в Ирландии, только Северной, в городишке под Белфастом, седовласый хозяин паба тоже выказал осведомлённость: «Ай хоп Борис Пастернак из ОК нау?» («Я надеюсь, Борис Пастернак сейчас в порядке?») И удалился, не выслушав ответа. Это уже черта английского языка, определяющая правила общения. С одной стороны, он меня как бы приветствует, вэлком, дескать, знаем, знаем про Россию, не в лесу живём. А с другой стороны — полная корректность. И другого не обидеть, и себе мозги не загружать. А вдруг как не ОК этот самый Пастернак? По-прежнему. И русскому парню за это нестерпимо стыдно. Зачем же портить настроение человеку…
— Ты не ответил. Что значит «Новиков»? — повторяет Мартин.
— Ничего. Ньюмен, наверное.
— А, еврей.
— Почему еврей?
— Все Ньюмены евреи.
Ну и ладно, ну и поговорили. Нет же, что-то меня начинает заедать, и я вспоминаю, как профессор Пятигорский объяснял, что Новиков — фамилия семинаристская, от Новика, подробности истёрлись. Я (что уж совершенно ни к чему) излагаю это Мартину. Он вздыхает: «Ай си. Олл оф джуз лукин фор гуд экскьюз», неожиданно для него самого выходит в рифму. «Все евреи ищут убедительного оправдания». В самую точку, приятель. Уел ты меня. Ай соренда — сдаюсь. Есть такой исторический анекдот: отправил Иван Грозный первое посольство в Англию, были в нём Строганов, Логинов и Фокин. Их так церемониймейстер двору представил: «Русские послы Стронг Энаф, Лонг Энаф и Фак Ин» — Достаточно Крепкий, Достаточно Длинный и…
Это «И» сейчас в России каждому школьнику известно. В моём подъезде, в лифте, все стены им исписаны. На чистом английском, без единой грамматической ошибки. Доживём, не сомневаюсь, до таких разговоров: «Леха, факин хелл, куда ключ разводной задевал?», «Ты кому фак офф сказал?» и т. д. Я этого боюсь, ведь киллер, путана, рэкетир, клипмейкер — это не просто убийца, проститутка, вымогатель и гешефтмахер. Дилер — не просто деловой, хотя народ понимает, что слова однокоренные. Это круче.
Конечно, на каждого дилера есть киллер, как на каждый хитрый бампер есть свой пропеллер. Конечно, архетипы неизменны: жил-был столяр, было у него два сына — дилер и киллер, пошли они на ярмарку и купили шпалер, об этом уже писал Шиллер. И в путане мы без труда узнаём русские запутанные обстоятельства. Но, согласитесь, если раньше о женщине, оказавшейся в подобных обстоятельствах, говорили, что она «пала», то теперь говорят, что она «поднялась». А это меняет и картину мира, и наше в ней местоположение.
Опять же что-то надо делать с «господами», поскольку грань между ними и «товарищами», «гражданами», «мужиками», «отцами», «земелями», «чуваками», «братанами» и «командирами» обозначается всё чётче. Я-то согласен на нежное «солдатик» или «служивый», но кое-кто — нет и тоже хочет быть «господином». Отсюда — социальные конфликты. Ещё бы: обидно, если я, потомственный пролетарий или потомственный доцент, — в лучшем случае «Пал Иваныч», а восемнадцатилетний клипмейкер — уже «господин Петухов».
Кстати, могу походя предсказать, кто победит на ближайших президентских выборах. Сто против одного — господин Шумейко. Запад не может не поддержать человека с таким поразительным именем. Maker (произносится как «мейко») — это производитель товара, умелец, созидатель. Логика: на смену Ельцину с его имиджем идеального разрушителя (что, отмечу справедливости ради, ставилось ему до недавних пор в великую заслугу) должен прийти Созидатель, его заждались. В Белом доме одобрительно кивают головами. «Но что такое “Шу”? — вопрошает вдруг самый осторожный, самый тёртый член администрации, — не будет ли нам от этого загадочного русского “Шу” солнечного затмения по полной программе?» — «Верно, — спохватываются прочие члены администрации и финансовые воротилы, — подать сюда слависта-специалиста». А тот уже в прихожей со словарём Даля. «“Шу”, — рапортует он, сверяясь со страницей 647 тома четвёртого, — русский национальный “окрик на ястреба, коршуна”. Аплодисменты и возгласы ликования взрывают замерший зал для особо важных заседаний. Разгонит Sumaker «ястребов» с верхних этажей власти, а на их место «голубей» поставит. Как не порадеть за такого человека! И летит секретный циркуляр в надлежащие инстанции — «обеспечить», «провести», «создать все условия».
Вот кому с имечком повезло! Потому я господин. Мы ведь тоже, если разобраться, в родных палестинах тем же критерием руководствуемся. Ельцин (что бы там газета «День-Завтра» про Ельцина ни сочиняла) — от «ельцов», «орудия вроде граблей, которым скородят землю». На ельцы лучше не наступать, гласит основанная на опыте поколений народная мудрость. Они ж не ведают, где земля, а где образ и подобие, — поскородят за милую душу. Гайдар — вечно вперёдсмотрящий, кумир пионерии, отец реформ. Зашла реформа чересчур далеко — встал на защиту народа Черномырдин, наш, кочегар, из самой толщи. Лившиц — значит, кумекает, счёт деньгам знает. В фамилии министра обороны нас больше интересует переносное значение (у Даля — «шуточное», хорошенькие шутки): «грач — бомба, когда она летит». А в фамилии министра внутренних дел — значение «буквальное»: ер — буква русского алфавита, «некогда полугласная, ныне твёрдый знак, тупая безгласная буква» (закона. — Д. Н.).
Ой, поставил свои инициалы и понял, как далеко отнесло меня от магистральной линии. Язык с портрета куражится, чего хочет мелет. Я же о себе хочу рассказать, о том, как перед Мартином оправдывался позорно. Перед кем бисер метал, где гордость, где стать? Смело скажи безумной черни: я — поэт, следовательно — еврей и гомосексуалист. Отверженный и гонимый.
Поговаривают, будто 50 процентов мужского населения Британии — гомосексуалисты. Не знаю, меня никто совратить не пытался. «Слишком небрежно одет, небрит, зубы в чудовищном состоянии», — перечисляла моя вторая английская любовь статьи, по которым я не прохожу у пятидесяти процентов принаряженных и пять минут как от стоматолога людей, по привычке именующих себя сексуальным меньшинством. «Как почувствуешь исходящую от мужика сексуальную энергию — всё, пиши пропало, — гей». Так сетуют на жизнь англичанки. «А если “стрейт” — ничего от него не исходит. “Колд лайк кьюкамб” (холодный, как огурец)».
«Стрейт» — это прямой, правильный, гетеросексуальный. Когда-то одну мою знакомую рассерженные лесбиянки в сердцах назвали «натуралкой чёртовой». Выходит, «стрейт» — это натурал? А «голубой» откуда взялось? От голубей, что ли? Кротость — нежность — беззащитность. «Матросы, как голуби, всегда ходят парами». Ю. Олеша. М-да, только при чём здесь матросы? Sailor
(матрос) — ещё один сленговый псевдоним для гомосексуалиста, к тому же матросы — известные пижоны (от английского «пиджн» — голубь). Но не значит ли это, что все гетеросексуалы — реализовавшиеся или потенциальные «ястребы»? Придётся господину Шумейко попотеть над кадровым вопросом…
Название знаменитого лондонского ресторана «Гей гусар» давно никого не забавляет. Не «весёлый» он, а «голубой», что, по существу, дела не меняет. И вообще, разбираться с английским языком — дело его носителей. Нас огорчает, что это прилагательное для определения цвета — табуировано нынче и стало прилагательным к бесконечным каламбурам с языковыми клише. Невозможно ни с кем голубой мечтой поделиться, голубыми далями очароваться. «Женщина плачет: муж ушёл к другой. Её утешают, а он голубой». Всё. Крантец лирике. Будем говорить «синий», от Запада не только СПИДа, но и дальтонизма прихватив, «до кучи», как говорится.
Напомню: и синий, и голубой по-английски — «блю», не различают оттенков. И нам за оттенки держаться негоже, как и за всё, намекающее на особый путь России. Путь у нас один — в люди, в мировую цивилизацию. В жилах у новых русских синяя кровь. «Нью рашенз» — сочетание гордое и отдельного рассмотрения достойное. Замечу только, что каких-то десять лет назад одна валютная путана называла меня «рашенок», начиняя это слово гремучей смесью презрения и снисходительности. А сейчас поди попробуй… Набоков рифмовал «рашен» и «страшен». Он о другом языке и других людях рифмовал.
Но нам пригодится. Мы приставочку (электронную) присобачим. Новый рашен — он бесстрашен. Каждый шаг его незряшен. Каждый долг его погашен. Каждый враг его загашен. Не мамашин, не папашин. Он не нашен и не вашен. Сам себе он господин. Каждой лампе Алладин…
А ты, который покуда до господина не дорос, уж не обессудь, — каждой лампе раб. И лучшее, что ты можешь на сегодняшний день придумать, — стать слугой двух господ. Хлопотно, конечно, поворачиваться надо, но зато и жалованье двойное, на одно живёшь, другое в дело вложил, господином стать никому не заказано. А оскорбляет тебя слово «раб» — найди чего-нибудь поавантажней. Например, в специальных книжках такой сказочный персонаж называется «тайный помощник». Имени у него нет или есть, но совершенно условное. «Зови меня Мурза», — уклончиво говорит такой тайный помощник Ивану-дураку-царевичу. (Силён проклятый обычай! — начнёшь английским, продолжишь русским, а кончишь тюркским.) Хоть горшком, то есть.
Что в имени тебе своём? Из него шубы не пошьёшь. С именем не рождаются, его делать надо. А потом раскручивать, раскручивать, раскручивать.
Денисом я уже был, Дэнисом — тоже, надо что-нибудь новенькое попробовать.
Если мы где-то пропустили опечатку, пожалуйста, покажите нам ее, выделив в тексте и нажав Ctrl+Enter.
