Урывок 1-й
Занятия с детьми на дистанционке отлучили от компьютера: резко снижен рабочий онлайн, всё внимание реалити-учебе. И портреты мамы и папы в повести Натальи Ключаревой «Иванна — Жанна — Jeanne» («Новый мир», № 1, 2021) могу назвать карикатурными. Не похожими на то, как, допустим, я веду себя. Спасибо карантину, получается. А иначе при всей утрированности родители Иванны, девочки умной, вышколенной деспотичной бабушкой, выглядят вполне жизнеспособными. То есть представить полностью отрешенную от реальности взрослую семейную пару, что только работает на удаленке и в перерывах целуется да обнимается, отдав на попечение единственную дочь продвинутой бабушке, не так уж и невозможно. Не в точности, а в принципе. И если ребенок сам вынужден подчиняться порядкам, то потому, что родители выбрали режим удаленного доступа. Бабушка может всё решить, бабушка все хочет решать. Вот и славно, беби-сервис, а нам лишь бы интернет не отключили да руки не разняли во сне и наяву.
Убедительная проблема ребенка, который воспринимается в определенной системе файлов как выпавший, показана Ключаревой посредством детского взгляда. Особенный он. С диагнозом или нет, без разницы. И слово «оптика» здесь не катит. Ребенок выхватывает и вбирает, как сачком или багром, быстро и остро, не разглядывает, подбирая удобные линзы. Анализировать будет потом. Когда вырастет. Когда навязанная оболочка истончится и вылезет настоящая личность. Когда сбежавшая в юности любовь исказит на всю жизнь чувства, захлопнет в бессмысленной целесообразности и разумности, заставит давить индивидуальность близких, срывать каждый раз с места, как только завязывались отношения, едва появлялись намеки на эмоциональную связь… Заснуть проще. Переехать привычнее. От пубертата так бегаем. Пубертата не собственных детей, а своего закомплексованного мифологичного я-мира.
Рекомендую повесть. Хоть она и не дописана, линии не доведены, образы оставлены в стадии обликов. Но и логика в этом есть. Жанна не объективный повествователь, она говорит из личного карцера, открывает его отчаянно и дерзко, подает никем не сжатую руку. Поймать ее надо и согреть. Любовь первыми крыльями подхватит тогда.
2-й урывок
Рассказ Сергея Шаргунова «Дружок» о дружбе двух советских мальчишек. Один из них, как сын героини Любови Орловой в «Цирке«. Только вместо обретения новой родины, как у Микки, судьба Мишки неизвестна его летнему другу по даче — расстались после каникул, проезженных на «Аистах», что сменили, ясное дело, «Дружков». Но что-то подсказывает, что нелегко мальчику периодически отвечать поддатым прохожим дядям, не холодно ли ему зимой? Пусть и по телевизору показывали. А Пушкин не его папа… И, наверное, уехал он. Пропал, в общем, из жизни его дружка.
Милый, милый текст. Опять от первого детского лица. С почти позабытой стилистикой: «Вдали настойчиво тревожился горн пионерлагеря«. И очаровательностью вроде «он жалобно махнул ногой, отступая». Ностальгия обуяла несусветная, не то слово. И прощаешь все. Даже «колкие и крепкие, как зубы, капли».
Мои мальчишки и похлеще иногда выражаются. Например, свежее:
— …Эх, попасть бы в дыру свободы.
3-й урывок
Подборка Ольги Аникиной «Ещё не тело» в январском «Новом мире» — хлесткое заявление. Сродни вызову. На дуэль. И скорой помощи.
Стихи бьют по щекам, приводя в чувство. Сложена композиция из текстов о пограничном осознании смерти. В нутрях. Потеря девственности тоже к ней близка? Да. В смысле? Тело вожделенное девушки и «Петя» на столе в анатомичке мединститута — что тут может быть общего?! Отношение, уважаемый собеседник. Потребительское отношение подобно смертельному яду. Трупному яду. Тобой воюют, тобой убивают, тобой сношают, тобой приучают к разъятому телу. А жить когда? Жизни всегда мало для смерти. На стихи опираясь, идешь дольше.
Поэзия Аникиной в этой подборке работает инъективно. Впустишь дрона и очнешься на «можно и про любовь». Как, всё? Да, всё. Каллиграфично твердая интонация. Но кисть с мягким ворсом. То есть голос не дрожит. Но вибрирует дыхание. Слышно усилие ртути не отравить, желание взрывчатки не разорваться. Это сложный эмоциональный зажим. Аникина действует как врач, касающийся самых насущных ран. И именно «Ещё не тело» провоцирует разнообразную боль.
Спазмами. Хроническую. Неизбывную. Мне говорили, раз болит, значит, живое — радуйся. То-то. Болью поэт лечит, если хочешь бороться за себя.
Если мы где-то пропустили опечатку, пожалуйста, покажите нам ее, выделив в тексте и нажав Ctrl+Enter.
