Андрей Пермяков ‖ Практика поколений

Закрыв книгу, вернее — файл с pdf «Узников птичьей башни», честнейшим образом оплаченный на ЛитРесе, я подумал: отчего эта книга не продвинулась дальше длинного списка премии «Лицей»? Напрашивались два варианта: 1) отсутствие корректора; 2) предсказуемый финал. Почему мнение насчёт второй причины оказалось ложным, объясню в ходе рассказа, а вот экономия на корректуре, похоже, — фирменный стиль компании «Издательские решения». Такой же фирменный, как их требования к авторам ставить примечания едва ли не к каждому слову, выходящему за вокабулярий среднего семиклассника. Насчёт примечаний это хорошо и правильно: они позволяют авторам внести в текст игру и дополнительные нотки.

Но вот про корректора — в который, увы, раз. К примеру, «нельзя было даже проверить время на собственной айфоне» можно считать забавным приёмом, и прочтя книгу, я стал обзывать свой телефон сугубо в женском роде. «Безпалевно» может оказаться данью относительно новой моде «избегать бесов», однако «бородовка», «часотка» и ещё несколько аналогичных случаев являют собой явные и легко устранимые огрехи. Любой автор ведь к финалу написания книги делается слеп, это неизбежно. Его контролировать надо.

Да: поскольку рецензию мы собрались сочинять почти восторженную, все негативные впечатления соберём в начале. Их немного. Есть логические неточности: «Водка с содовой. Я невольно поморщилась. По телу разлилась горькая, сорокаградусная ностальгия по Родине, где для работодателей значение имел не цвет головы, а её функциональность». За характеристику отечественного менеджмента спасибо, но водка бывает сорокаградусной до разбавления содовой. После она уже слабее. Ещё чуть-чуть мешают редкие красивости вроде «бодрый голос Платона вывел меня из спирали рефлексии, как поющая чаша, завершающая сеанс шавасаны». Вообще, ничего страшного в таких метафорах нет, они хорошо оттеняют нечастые минуты радости задёрганного офисного трудяги, но часто подобные тропы выглядят чуть несконцентрированными, избыточно пространными.

Всё. Дальше будем хвалить. Собственно, отчего меня вообще посетила мысль, будто «Узники птичьей башни» заслуживали чего-то большего, нежели лонг «Лицея»? Это ж и само по себе — вполне достижение! Ответ будет несложным. В процессе знакомства, конечно, подкупили тематика, стиль и построение небольшого романа, о чём мы и станем говорить в рецензии, но первоначально «Узников» я полюбил за их связь с другими книгами.

Первая из них названа автором впрямую и будто следует параллельным курсом излагаемому повествованию. Это роман Нацумэ Сосэки «Затем». Есть разница: я читал ту книгу в переводе, а лирическая героиня, Анастасии Атаян, — в оригинале. В рамках изучения японской классики.
Две другие книжные параллели тоже вполне очевидны. Но сперва изложим фабулу. Она требует ужасно длинного пересказа. Занимает тот пересказ целое развёрнутое предложение. А именно: российская девушка Кира, окончив аспирантуру, делает перерыв в научной карьере, устраиваясь на работу в офис крупной корпорации, а спустя время уходит оттуда. Детали обсудим позднее.

Так вот, книгами, зеркально отражающими роман Анастасии Атаян оказались «Поколение Х» Дагласа Коупленда и его же «Microserfs» («Рабы «Майкрософта»). Бред? Нет. Просто отражение здесь не только зеркальное, но и перевернутое. Зато местами дивно точное. Напомним. сюжет «Поколения». Он тоже несложен. В начале девяностых годов ХХ века три молодых человека — Энди, Дег и барышня Клэр, имеющих неплохие стартовые условия, образование и виды на карьеру, оставляют прежние жизни, переезжая в Калифорнию, где работают в забегаловках и рассказывают друг дружке бесконечно красивые истории. В финале перебираются в Мексику.

Книга оказалась весьма важной, введя сугубо социологический прежде термин «Поколение Х» в массовую культуру и в целом поспособствовав созданию «Теории поколений». К этой теории многие относятся скептически — во-первых, из-за абсурдности маркирования живых и разных людей, а, во-вторых и в главных — из-за факта, что интересную, в общем-то, гипотезу о разнице поколений превратили в маркетинговую методику. Вот посмотрите, сколько на разнообразных бизнес-сайтах пишут о грядущих стратегиях потребления для зуммеров — то есть,  для рождённых после 2000-го года?

По моему мнению, «Теория поколений» чем-то напоминает продвинутую футбольную статистику хG-plot: та тоже замечательно описывает, сколько нужных тактико-технических действий совершила команда, сколько раз должна была забить (термин «ожидаемый забитый гол» – прекрасен), кто в её составе был лучшим и отчего эта команда проиграла. Но предсказательная ценность и продвинутой статистики, и поколенческой теории, к счастью, равна почти нулю. А то мир бы сделался скучным.

Тем не менее, взгляд на генерацию изнутри всегда интересен. Сравним, что писал о своих ровесниках Коупленд и роман Анастасии Атаян. Сходства обнаружим просто массу. Троица из Калифорнии постоянно и с надеждой ожидает ядерной бомбардировки, а Кира с другом Платоном жаждут визита метеорита в деловой район Токио. И те, и другие отчего-то представляют, будто таких как они большинство. Это, конечно, вряд ли, но обе компании не одиноки в своих чаяниях.

Героев обеих книг отличает довольно здравое отношение к алкоголю: для общения, выхода из стресса и перемены видов деятельности можно, но лечить водкой депрессию — это тушить костёр бензином! В «Поколении» проблемы такого рода испытал Энди, а в «Башне» с катушек слетела исходно прекрасная Китти.

Ещё более спокойным кажется отношение персонажей к иным наркотикам. Семидесятническое: «Отказываться от веществ, изменяющих сознание, — подло!» не катит уже несколько десятилетий. Есть чёткая классификация: героин и опиатную группу нельзя совсем, а остальное не особо нужно.
Также среди ценностей у книжных персонажей, разделённых тремя десятилетиями, есть примерно общая музыка — вообще, саундтрек в книге «Узники птичьей башни» приятно-ностальгический, с мелодиями из фильмов, например. Я с тревогой ожидал чего-то более современного, популярного лет пять назад. Вроде Alt-J или 21 Pilots. Секс в обеих книгах дефетишизирован — сие как раз заслуга поколения Х. Есть моменты сходства по мелочам: Кира и Клэр — условные вегетарианки, Энди какое-то время работал в японской компании и т.д. Далее, и калифорнийские отшельники, и пленница Птичьей башни предпочитают не эгоцентризм, но, скорее — центризм малых групп: социальные связи крайне важны. Да и вообще поколения, следующие одно за другим, редко бывают полными антагонистами.

Но есть сущности, кажущиеся общими, но фундаментально — различные. Вот чего думал Энди из поколения, отказавшегося от Американской мечты с индивидуалистических позиций. Оказывается, такое тоже возможно. Мечта, вроде, подразумевала какое-то идеальное сочетание общих ценностей и ярчайших личностных проявлений, но вот поди ж ты: сперва хиппи задумались о коммунальном устройстве общества, а спустя четверть века от Лета любви-1967 Энди выдал такой монолог за себя и за того парня: «Друзья либо переженились и погрязли в тоске и депрессии; либо, не женившись, погрязли в тоске и депрессии; либо сбежали от тоски и депрессии — то есть из нашего города. А некоторые купили дома, что для индивидуальности все равно что поцелуй смерти. Когда друзья сообщают тебе: «Мы только что купили дом» — это, считай, признание в том, что свою индивидуальность они потеряли. Сразу можно безошибочно домыслить, как они живут: люди эти застряли на ненавистной работе; в карманах у них пусто; каждый вечер они смотрят видеофильмы; у них килограмм семь лишнего веса; и они больше не прислушиваются к новым идеям. Удручающая картинка. Но самое худшее — этим людям даже не нравятся их дома. И счастливы они лишь в те редкие минуты, когда грезят, как будут «доводить дом до ума».

Тут начинаются важные различия. Нет, насчёт дома как раз понятно: Виктор Пелевин в сборнике «Искусство лёгких касаний» вдруг выдал умную мысль. Я её привожу уже во второй рецензии: «Дорожки ветвятся, ветвятся, а потом из всех мировых маршрутов остается только тропинка на работу, и ты уже полностью взрослый». Такой работой может быть, скажем, исполнение обязанностей Президента (хотя бы корпорации), знаменитого режиссёра или суперагента, живущего тремя разными жизнями, но всё равно: выбор сделан, ты движешься в некоем заданном направлении, свернуть нельзя. Альтернативой подобной ситуации может быть «незалипание». Термин придумал Никита Алексеев и у него, кажется, получилось не залипнуть вплоть до пенсионного возраста. Но всё равно ж мы пишем: «художник, журналист, мыслитель Никита Алексеев, участник таких-то и таких-то арт-проектов».

Так вот, об отличиях. Прежде всего, мы знаем, каким образом вышли из ситуации герои Коупленда. В следующем его романе, в «Рабах Майкрософта», другие, но принадлежащие к тому же слою того же поколения герои дружно увольняются из обозначенной в заголовке фирмы. Находят инвестора, долго и занудно что-то программируют, затем добиваются успеха. Удивительно: книга вышла буквально в день презентации операционной системы Windows 95, но автор сверхудачно предсказал грядущее. А именно: корпорации будут делать некие рамки, компьютерные миры, производственные среды, но наполнять эти среды приятным и необходимым контентом, разрабатывать нужные программы, весёлые игрушки и средства коммуникации станут маленькие независимые компании, созданные на приятельской основе!
В следующую четверть века Даглас Коупленд, ставший знаменитым писателем, неизменно промахивался и ошибался, делая предположения, но первые два его романа были настолько точны, что мы непременно ждём новых удач. Третий раз за всё платит.

Формально за прошедшие годы изменилось не слишком многое. Ниши независимых IT-разработчиков, столь же независимых финансовых аналитиков, переводчиков, бухгалтеров, сетевых администраторов, видеомонтажёров и других специалистов забиты не полностью. Стали чуть меньше платить журналистам и копирайтерам — зато многократно вырос спрос на бизнес-тренеров.
То есть, жить без официального трудоустройства вполне можно. Однако если герои Коупленда, бросая конторы, идут на Мак-работы, Кира устраивается в известный своей соковыжимательной деятельностью японский офис! Как так? Зачем туда пришла и почему ушла? Об этом скажем непременно, но сперва — собственно про офис.

Точнее — про положительные стороны офиса. Отрицательные известны всем и, пожалуй, как раз в Японии существуют в гипертрофированном виде. Прежде всего, радует умение людей приспосабливаться. Оказывается, знаменитые токийские многочасовые переработки отнюдь не бесплатны. Более того, их оплачивают в двойном размере, и народ этим пользуется. «Старослужащая» Ирина так объясняет Кире: «Ну, то есть, захочешь если купить стиральную машину, не надо пытаться покрыть её переработками за один месяц. Насидеть-то ты насидишь, но подставишь остальных. В следующем месяце тогда все будут дружно сосать лапу и жрать капу-рамен. Понятно? Важно думать о команде. Мы все в одной лодке. Если будешь грести чересчур активно, лодка может и перевернуться. Вот такая вот у нас занимательная арифметика. Не грести как бы нельзя, понимаешь? Все гребут. Надо грести. Необязательно в полную силу, но хотя бы делать вид, что гребёшь. Надо прятать мотор. Делать вид, что лодка безмоторная. Понятно?»

Человека, начавшего трудовую деятельность ещё в СССР, обуревает ностальгия. Аналогичные методы в минувшей стране тоже пользовались популярностью. Разница в том, что в Союзе, достигшем своей агональной стадии, ещё и было принято халтурить, а в Японии — нет. Сейчас ситуация двойственная: в нормальных российских компаниях переработки оплачивают, но к ним необходимо описание подвига. Если на работе постоянно задерживаешься просто так, возникают подозрения.

Японская конторская неспешность тоже по-своему правильна. Тиран-наставник утрированно, но верно говорит Кире: «Не могут быть хорошими подсчёты человека, который не в состоянии рассчитать должным образом время». Момент с объективным недогрузом работой новичков, опять-таки, неплох: лучше стажёр пусть вежливо присматривается, чем за ним потом переделывать. А почему нельзя давать бессмысленные пробные задания, объясним ближе к финалу нашей небольшой статьи.

Даже постоянная дрессура сотрудников худо-бедно оправдана. При равномерном карьерном росте, при освоении технологических процессов до степени автоматизации, при многолетнем знакомстве со всеми коллегами, при системе пожизненного найма, человек годам к сорока поймёт все ходы и выходы, после чего начнёт уверенно имитировать бурную трудовую деятельность, минимизируя пользу, приносимую фирме. Предотвратить это можно одним способом: внушить работнику мысль о чрезвычайной важности конторы, где он трудится и о чести тут работать. Во времена доступа ко всей возможной информации сделать это трудно. Но руководители стараются. Иногда даже слишком, что мы, собственно, и видим в книге.

Кстати, по изложенным выше причинам замечательные японские технологии улучшения качества и повышения производительности — кайдзен, принципы Тайити Оно, Геничи Тагучи, 5S, SMED и ещё множество — в наших условиях получают фольклорные названия типа «икебана», «кама-сутра» и работают не очень. Не хватает нам тотальной вовлечённости и комично-серьёзного отношения к делу. А вот фактор материальный почти ни при чём. Это в 1992-м году, когда средняя зарплата в России составляла 25 долларов в месяц, услышанный из телевизора оклад токийского машиниста метро в 5 000 долларов, заставлял мозг разваливаться на запчасти. Теперь же доходы японских людей в костюмах кажутся приличными, но не более. Сие, например, видно из приведённой выше цитаты: покупка стиральной машины являет собой определённую проблему.

Ещё немножко о спорных моментах труда в японском офисе. Вроде, работник неплохо прикрыт от неприятного общения: «Все три вида харассмента строго-настрого запрещены в нашей компании. Мальчики не должны пошло шутить в присутствии девочек, приглашать их выпить после работы, настойчиво предлагать сотрудницам свою компанию, – резюмировала кадровичка в конце презентации. – Есть вопросы»? Первый и третий пункты абсолютно правильны. Но вот «арухара», то есть, спаивание подчинённого начальником, вызывает ровно один вопрос: за чей счёт банкет? Если руководитель платит, а утром не сильно придирается к времени прихода на работу и внешнему виду, так чего ж возражать?

Анастасия Атаян, правда, описывает сцену совершенно купеческой и довольно скотской попойки, устроенной большим начальником по имени Сэкихара. Этот тип получился ужасно харизматичным и даже милым — может быть, вопреки авторской воле. Он, долгие годы трудясь вне Японии, приехав, вёл себя, очевидно, как было принято в дни его молодости. Не смог приспособиться к новым реалиям, вновь отбыл на юг Азии по заданию руководства. Праздник Сэкихара устроил нескучный, это факт. Но, во-первых, — Новый год. Во-вторых, когда границы открылись, миф о многопьющих русских умер. Среди недели мы выпиваем не в пример меньше соседей с Запада. Да и с Востока тоже. В-третьих, он, Сэкихара, повторим, очень живой персонаж — в отличие от многих подчинённых.

Ещё важный и предсказуемый нюанс пожизненного найма: более медленная карьера. У нас человек, попавший в более или менее востребованную отрасль, набравшийся опыта, заслуживший первоначальную репутацию, может перейти в конкурирующую фирму с приличным повышением. Обогнав, кстати, на карьерно-зарплатной лестнице формально более образованного и опытного начальника, принадлежащего к предыдущему поколению, то есть, к тому самому Generation Х, появившемуся на свет между 1960-м и 1983-м годами. Тут можно с удовольствием поныть на тему разрыва, в который младшие «эксеры» попали на заре свой трудовой деятельности — в знаменитых девяностых, когда с работы в бизнес или вникуда ушли и опытные кадры, и непосредственные предшественники. Когда компьютерная, технологическая, финансовая революция бабахнули разом. Миллениалам всё-таки полегче. Они родились с гаджетами в руках. Хотя это наше стариковское самооправдание. Дело не в лёгкости. Да и вообще мы от темы отклонились. А тут грядёт важное.

Смотрим, почему Кира изо всех сил устремилась в офис и, пройдя все преграды, оказалась в нём, впрочем, весьма быстро разочаровавшись. Ей, молодому учёному, получателю правительственной стипендии, без пяти минут докторанту, некий важный в прошлом, но сильно обидевший человек сказал, мол, хватит валять дурака, пора идти на нормальную работу и равноправно обеспечивать будущую семью. Вообще, при взгляде из прошлых лет — диво. Считать офисную работу в Москве более успешным вариантом, чем интересная академическая карьера в Токио пока ещё непривычно. По крайней мере, для людей старших поколений.

Кажется, ответом на подобную претензию может быть только: «Да пошёл ты нафиг, как минимум»! И отъезд куда-нибудь. Так проще и комфортней. Но нет. Кира искренне переживает своё несоответствие требованиям какого-то уже почти чужого человека: «Ты будешь рыдать на плече у Леры. Лера будет отирать твои слёзы со своего норкового воротника и повторять: «Я же тебе говорила, что Япония – плохая идея». Ты потеряешь уважение всех друзей и близких. Даже родители от тебя отвернутся».

И это ещё очень лёгкий уровень самонакрутки. Далее следует втаптывание себя в грязь с такой интенсивностью, что ни один кадровик не справится: «Если ты сдашься сейчас, то сгинешь в коробке под мостом или в каком-нибудь притоне. Поднимая в воздух пластиковый стакан со стекло-очистительной жидкостью, разбавленной дождевой водой, ты будешь рассказывать своим новым друзьям, бездомным наркоманам и проституткам, о том, как писала свою якобы гениальную диссертацию. Ты будешь рассказывать им, как когда-то ходила на пресс-конференции и брала интервью у министров, а они будут крутить пальцем у виска – мол, мало ли на земле сумасшедших с манией величия. Ты окажешься у разбитого корыта, а Миша окажется прав.
Я сижу на Тверской с картонкой в руках и блюдцем со сколотыми краями для сбора монет. Меня то и дело прогоняют с насиженного места менты, бывалые попрошайки и гопники. Мимо проезжает «Бентли Континенталь» цвета спелой вишни, из окна высовывается Миша и обрушивает на меня пачку мятых червонцев…».

Вот не наплевать ли умнице, красавице и вполне состоявшемуся профессионалу на всех миш мира? Тем более, с реальностью приведённый выше мысленный монолог соотносится весьма условно. Кире очень рад её начальник по журналистской линии — они вместе работали ещё в Москве; Киру ждёт научный руководитель, хотя он и чуть расстроен уходом.
Но нет. Нужен офис. Вот тут на мой взгляд принципиальный поколенческий момент. Поколение Х в массе своей эскейписты. Это может проявлять себя в форме прямого ухода от реальности, в форме выполнения работы на абы как, в форме работы откровенно за деньги — при параллельных занятиях чем-то действительно интересным. Но следующие — миллениалы — любят челлендж, принятие вызова. Работу на результат, разбивку на этапы, задания и периоды. В японских условиях это сочетается ещё с дисциплиной и некоторым перфекционизмом: «Первый раз в жизни я намусорила в Японии. Мне чуть полегчало». Даже витрину не разбила.

Я понимаю, что сейчас занимаюсь ровно тем, от чего предостерегал в начале статьи: от типирования живых людей по тем или иным признакам. Но в отличие от маркетологов, кадровики (по модному — эйчары), а также непосредственные руководители неплохо используют особенности миллениалов. Мы эти особенности уже упомянули: надо ставить зримую цель, не следует давать бессмысленных тестовых заданий, устанавливать разумные сроки. Пару раз и не более рекомендуется показать, чего делать. Ибо насчёт самообучения у поколения всё обстоит неплохо — от любви к прохождению курсов до самостоятельного развития навыков.

Но вот от рутинной работы, оставляющей мозг свободным и, в принципе, довольно симпатичной старшим товарищам, ребята заболевают почти физически: «Летом я едва не сошла с ума. Засидевшись в офисе до одиннадцати и словив свой первый супер-тариф ночной, я словила и первую в жизни белочку. Дойдя до дома, я поняла, что не помню код от входной двери. Я нажимала на кнопки, пытаясь повторить привычную траекторию движения пальцев. Я провела битых полчаса перед дверью, но так и не вспомнила код».

Отрицательные стороны у молодых, конечно, есть тоже. Зачастую юные коллеги, увидев, как некто выполняет ту или иную работу лучше их, пытаются не превзойти, но уклониться, заняться другим. То есть, предпочитают методы непрямой конкуренции. Соответственно, прямая конкуренция со стороны равных воспринимается неприязненно, почти до агрессии. Шокирующее в прошлом выражение «Я человек конфликтный» сейчас можно услышать не реже, чем лет двадцать назад самоопределение «амбициозный карьерист», тоже бывшее в ХХ веке вполне ругательным. К амбициям привыкли, хоть и с трудом, но конфликтность пока, разумеется, пугает. Вечно думаешь, кто за этим парнем стоит, раз он такой уверенный.

Другой сложный момент тоже связан с отношениями внутри поколения, но он, скорее, противоположен. Часть миллениалов всё в той же Японии именуют «поколением Сатори». То есть, «просветлёнными». В ироническом, разумеется, смысле. Люди сидят дома, не работают или работают мало: а чего стараться, если требования ужасно завышены, а ровесники ушли вперёд. И вот такой нормальный для предыдущего поколения эскейпизм воспринимается как глубокая патология! Хотя возможностей для побега от действительности стало намного больше: родительские накопления, дешёвые сервисы секонда и бесплатных продуктов, относительно решённый жилищный вопрос… Словом, мы не станем уподобляться маркетологам и продолжим говорить сугубо о трудящейся по найму части поколения нулевых годов.

Тут отдельно надо упомянуть о детях родных осин-палестин. Наши миллениалы — первая генерация, для кого отъезд перестал быть абсолютным триумфом. Собственно, это мы видим из книги. Кира, хоть и со зла, но довольно внятно рассуждает: «…подумываю после зимнего бонуса собрать вещи, продать ненужное барахло и купить маленький домик в глухой деревне в центральной полосе России. Порой я и правда представляла, как буду нести голодным до знаний ребятишкам свет науки, заниматься огородом и начинать утро лукошком ароматной земляники, а не безвкусной булкой из супермаркета; как сладко я буду спать, приоткрыв окно и впуская свежий воздух в спальню. Вечерами я буду читать труды классиков, раскинувшись на козетке – одна рука держит книгу, а другая расслабленно свисает, едва не касаясь начищенного деревянного пола. Воображение рисовало массивный стол – пламя свечи отбрасывает пляшущие тени на стену, а я в полной тишине проверяю сочинения, написанные ребятишками на желтоватой бумаге. А когда-нибудь я, быть может, даже открою целую школу…». Опять спасибо за высокую оценку родины. Вообще-то ничего невероятного в подобных идеях нет: в наши деревни пришли агрохолдинги, местами всё уже стало относительно неплохо. Только вот школы вывели, как правило, в довольно крупные посёлки, где детки успешных фермеров оказываются вместе с отпрысками не сильно вписавшихся в рынок людей. Атмосфера получается так себе.Однако сам факт рассмотрения варианта с возвращением интересен. Он, как минимум, свидетельствует, что поколение вписалось в элиту. Правда в ту самую «космополитическую элиту бедноты», о которой тридцать лет назад написал Даглас Коупленд в романе «Поколение Х».

Ну, вот и завершение. Кира, трудившаяся в башне меньше года, сделала карьеру, недоступную коллегам-старожилам, получила место в таиландском офисе под непосредственным началом пьющего Сэкихары, заработала годовой бонус, но его не получила. Ибо ушла. Вариант для предшествующего поколения довольно экстремальный, ибо «победил — пользуйся». Но с точки зрения логики сюжета, с точки зрения концепции вызова, в плане достижения этапных целей и выполнения заданий, установленных себе — всё верно. Так что претензию насчёт предсказуемости финала снимаю.

И да: последние лет семьдесят отучили нас от мысли, что производственный роман может быть интересным. Зарубежные исключения попадались — те же «Microserfs». Отечественные, впрочем, попадались тоже: «Учитель цинизма» и «Точка покоя» Владимира Губайловского. Но это были именно исключения. Впрочем, любая хорошая литература — исключение. Эта мысль уж точно банальная и внепоколенческая.