Елена Михайлик ‖ Две баллады

Баллада о прикладном конфуцианстве

Часть первая, уголовная

В городе Мацусиро, что в княжестве Мино, жил-был человек по имени Ихэй, который по торговым делам должен был часто бывать и живать в Эдо. И была у него жена с редким именем Умэ — «Слива» (в те поры зваться «Сливой» — все равно, что зваться никак).  Детей у них не было.  А отец Умэ с прочим семейством проживали в деревне Комабаяси, что в княжестве Мусаси.  То есть, со столицей рядом.

В конце седьмого месяца 1711 года, к той жене в гости приехал брат и пригласил ее пожить у них — мол, муж твой по торговым делам задерживается, а обратно все равно через нас поедет, так подожди его под родительской крышей. Поехала, отчего же нет. Приехала, живет, а муж как-то и не думает возвращаться. Она родню допрашивать, родня ей — говорил, двадцать восьмого будет. Срок прошел, вестей нет, а тут еще соседи сказали, что ниже по реке неизвестный утопленник всплыл.

И его, естественно, никто не трогает, потому что тронуть — значит влипнуть в судебное дело.  Затаскают же, задергают: а не вы ли убили — да плевать, что труп давний, значит давно убили;  а не взяли ли вы с трупа чего-нибудь ценного и полезного, как это ничего не было, всегда есть, отдавайте, грабители-разбойники-мародеры… И даже если поверят, что не они:  а что это у вас такие безобразия и беспорядки, что прохожих и проезжих убивают, и концов не найдешь…  Да и вообще, мертвое тело — это скверна и не к добру и связываться, конечно, никому не хочется. 

Жена туда. Так и так — утопленник. Зацепился за корягу и лежит в воде. Только вот беда — вниз лицом и не близко. А по сложению и одежде, вроде, похож.

Умэ домой — а отец с братом помочь отказываются наотрез. Мол, только они еще посторонних утопленников из речки и прочих неприятностей себе в дом не таскали.

Так что женщина ночь проплакала, а утром пошла к деревенскому старосте и доложила по всей форме. Староста — человек подневольный, деваться от такого рапорта ему некуда, пришлось вылавливать. Оказалось — действительно Ихэй.  Вернулся.

Тут уж наряжают следствие, начинаются допросы, в доме отца обнаруживают вещи покойного, объяснения нет, алиби нет, косвенные улики есть, а вскоре и прямые вылезают, потому что из двух до того честным трудом живших крестьян преступники вышли плохие и непредусмотрительные. В общем, прежде чем Умэ в гости звать, они зятя и задушили, позарившись на деньги, товар и наследство — как-то он перед ними неудачно расхвастался.  Тело бросили в воду — а оно возьми и выплыви.

Ну с убийцами все, как бы, понятно. А юридическая неясность возникает относительно кого? Относительно женщины по имени Умэ. И — нет, никто ее совершенно не заподозрил в соучастии, у нее как раз алиби было, а мотива не было — мужа она любила, жила с ним хорошо, а от смерти его много теряла. Да и вообще раскрылось преступление только благодаря ей.

И вот в этом и было дело. Потому что по законам страны непочтительность к родителям, особенно к отцу — тоже сугубая уголовщина, подлежащая расследованию и преследованию.  А сделаться причиной, по которой отец потеряет жизнь… это, согласитесь, явная непочтительность. 

Часть вторая, юридическая

Судебная система зависает — у системы когнитивный диссонанс.  Как так, есть явная пострадавшая от действий этих сволочей, и вдруг оказывается, что это они пострадали от нее?  Что делать?  Обращаются к специалистам, то есть к экспертам-конфуцианцам. Специалисты говорят, никуда не денешься: «Любой может быть мужем и только один отцом.» Китайский уголовный кодекс эпохи Тан — эталон из эталонов, образец из образцов — требует предавать смерти тех, кто доносит на преступления отца и матери, поскольку детям такие преступления подобает покрывать… Да и родной японский тоже к таким людям строг — в диапазоне от изгнания до повешения. Павлик Морозов, в том виде, в каком прославила его советская легенда, именно по этому закону и угодил бы под смертную казнь.

С женщиной по имени Умэ вопрос был сложнее, но рекомендации оказались суровы. Одни советовали посадить женщину в тюрьму на год, конфисковать имущество, а по истечении срока — отдать её в служанки. Другие — отправить на работы. Один из самых знаменитых тогдашних конфуцианских ученых, Хаяси Хоко, постановил, что женщину следует казнить, если она подозревала родню в убийстве, и отправить в исправительные работы, если нет.

На этой стадии дело уже дошло до сёгуна и совета старейшин — и здравый смысл сёгуна и совета восстал и потребовал развернутого объяснения на каждое решение. А пока ученые писали, вельможи заказали отдельную экспертизу.

У кого? У человека по имени Араи Хакусэки по прозвищу «Дитя огня». Господин сей — известнейший конфуцианский ученый (и даже нынешнему сёгуну оное конфуцианство преподавал).  Кроме того, прежде был он первым советником покойного сёгуна Иэнобу, да и сейчас его мнение значило много.  Фигура солидная, весомая.

Но, что не менее важно, личность он ренессансная.  Мастер меча, отличный финансист, в жизни повидал очень много всего, помимо книг, схоластики и ритуала.  Прекрасное перо, основатель современной японской историографии.  Так вот, в работах своих он, например, утверждал, что императорская династия — сугубо человеческого происхождения (и это не должно иметь никакого значения, потому что социальная традиция — вещь бесценная).  Ну а сёгунам пора бы перестать валять дурака и назваться королями, каковыми они и являются по существу, а не морочить голову своим подданым и не вгонять в штопор окрестных правителей.  Причем, и та и другая позиция были так крепко обоснованы и прикрыты матчастью и ссылками на источники, что ни опровергнуть его, ни заклеймить его мнение как непочтительное так никто и не смог.

То есть — хулиган, рационалист, человек предельно незашоренный, с удовольствием высказывающий неконвенционные мнения и готовый их аргументированно отстаивать. А еще он по профессии политик — и никаким образом не дурак. И приличный человек, хотя это не профессия.

То есть, сам выбор эксперта уже много говорит о том, что именно подумали сёгун и его старейшины о полученных ими благочестивых рекомендациях.

Часть третья, казуистическая

Поскольку он приличный человек, Араи тоже немедленно понимает, что выходит в деле полное неуподобие и несправедливость, которой нельзя терпеть. Поскольку он политик и не дурак, ему также ясно, что эту систему, этих чиновников и этих экспертов враз не переделаешь. Поскольку он сам тоже поклонник Конфуция, в идее правосудия, насаждающего определенного вида мораль, он проблемы как таковой не видит. А видит он ее в дурацком начетничестве и полном отсутствии человеколюбия, которое вообще-то первый принцип.

Но начетничество, ребята, это инструмент о двух концах.

И Араи Хакусэки садится и пишет докладную записку. В которой объясняет, что путать и сбивать людей не надо, а судейских людей — особенно. Потому что в знаменитом труде «И-ли»[i] в не менее знаменитом разделе о траурной одежде, который должен быть известен каждому уважающему себя конфуцианцу, четко и внятно написано следующее.  Если у женщины умер отец, а она не замужем, то носит она неподшитые траурные одежды из конопли три полных года. А если замужем — то подшитые, некий неопределенный, но более короткий срок. То есть, Учитель, закон и традиция хором предписывают замужней женщине куда менее строгий траур по отцу.  Почему?  Да потому что убежищем и руководителем ей теперь служит муж, а не отец. И вот вам полтонны цитат на сей предмет.

Так что женщина по имени Умэ не совершала вообще никакого преступления. Она, как положено доброй жене, первым делом исполняла долг перед мужем.  Она и знать не знала, что из-за того, что ее отец и брат преступно пренебрегли узами крови и извратили семейные связи, ее действия окажутся косвенной причиной гибели родных. Косвенной — потому что прямой было все-таки злодейское убийство с целью ограбления.

Конечно, если бы после ареста отца и брата она покончила с собой, она явила бы нам идеал дочерней и сестринской почтительности… Но подвергать человека уголовному преследованию просто за поведение, не составляющее идеала — это вообще-то очевидный бред, граждане специалисты. Ее и на личном уровне упрекать-то за это никому не стоит. В общем, прислушаться к таким рекомендациям значило бы уже омерзительно извратить связь между государем и подданным, чего как бы не хотелось бы. Совсем бы. Сами понимаете.

И вообще, к вопросу о добродетели, женщина-то осталась без мужа и родни со стороны отца добычей кого попало, да еще под следствием побывала. У нее же теперь в этом мире нет защиты, она не сохранит имущество и с вероятностью пойдет по рукам. Что будет попранием морали и, между прочим, поношением закона, который ей отчасти все это и устроил. Так что вместо того, чтобы махать тут руками и спорить об идеалах, занялись бы ее судьбой… приискали ей мужа или занятие, хоть монастырь приличный подыскали, если она не будет против.

Артиллерия сказала свое грозное слово, выступать за извращение связи между государем и подданным никому не хотелось, да и против траура не попрешь — текст есть текст. А вдова по имени Умэ и правда ушла — только не совсем в монастырь, а в знаменитое убежище для женщин, где и прожила много лет в полном благополучии — хотя по мужу все равно тосковала. А поскольку имуществом ее управлял храм-убежище, за которым силы и влияния имелось много, ограбить или как-либо еще ущемить ее было весьма затруднительно. Государство же, убедившись, что ни мораль, ни закон, здесь более ущерба не понесут, очень решительно и навсегда оставило ее в покое.

(Автор сих записок напоминает, что здесь изображен случай удачный и благополучный — ибо бедной женщине с самого начала систематически везло с чиновниками.)

________________

[i] «Образцовые церемонии и правила благопристойности», по легенде этот труд был записан самим Конфуцием и в любом случае является одной из классических работ о ритуале, на которые обязан опираться каждый конфуцианец.

Баллада о пользе международного права, или Инцидент с «Марией Луз»

Примерно 7 июля 1872 года шторм загнал в иокогамскую гавань перуанский барк «Мария Луз», следовавший из Макао в Перу. На борту барка находилось 232 китайских кули — их везли в Перу для работы на рудниках и добычи гуано. Ночью один сбежал и вплавь добрался до английского корабля «Железный герцог». Там кули сказал, что он был обманом украден из Макао и фактически отдан в рабство, ни в какое Перу не хочет и просит помочь. Китайца передали японским портовым властям, а те вернули его на судно — за полным отсутствием у него каких-либо документов. Возвращали, однако, тщательно запротоколировав инцидент и официально предупредив капитана «Марии Луз», что с рабочей силой следует обращаться по-человечески вообще и в иностранных гаванях — особенно.

Дня через два к тому же «Герцогу» (видно, удобно стоял) доплыл еще один кули с точно такой же историей о покраже и чудовищных условиях содержания — и с характерным дополнением. Мол, того первого беглеца избили, и косу ему отрезали (страшный позор), и продолжают бить, а если кто не вмешается, то его совсем убьют.

Второго пловца никуда уже сдавать не стали, скинулись ему на первое время — и тихонечко сплавили на берег. Сами обратились в британское консульство. А консульство, разъяснив обстоятельства, забило тревогу — это же работорговля чистой воды. Так что оно официально пожаловалось губернатору Канагавы — и на борт перуанского судна поднялась англо-японская инспекция. И тут стало ясно, что беглецы по части ужасов как-то даже несколько преуменьшили.

Не то, чтобы экипаж «Марии Луз» обращался с кули хуже, чем было обычно принято на таких транспортах — смертность, несмотря на шторм, у них оказалась даже получше «среднего по больнице». Просто само «обычное» обращение было таким скверным, а состояние людей после него таким вопиющим, что непривычных зрителей пронимало довольно основательно.

Так что дело глохнуть отказалось и довольно быстро дошло до японского государственного совета. Госсовет рассудил так. С одной стороны, с Перу у Японии даже дипломатических отношений нет и вмешиваться в их дела нехорошо. Более того, Йокогама — нейтральный «договорной» порт. По соглашению, которое некогда навязали Японии, иностранцы и их юрисдикции имеют там преимущество перед местными. Это все так. Но, с другой стороны, и случай-то вопиющий. Если такое стерпеть в гавани, которая все же, как-никак, принадлежит Японии, где это закончится?

Здесь следует отметить, что борьбой с работорговлей занялся в свое время еще Господин Регент, Тоётоми Хидэёси, в шестнадцатом веке. И, между прочим, как раз в связи с европейцами. Торговавшие с Японией португальцы и испанцы, а также сиамцы, и камбоджийцы, и целая очередь за ними, очень охотно покупали людей, особенно женщин.

«Занялся» значит «категорически запретил» всюду, куда дотянулся. Не из гуманизма или отвращения к самому понятию, а потому что очень, знаете ли, сложно создать надежную налоговую базу, когда всяк обнаглевший желающий налетает на деревни, угоняет платежеспособное население — а там продает за море и ищи это население потом. Так что внутреннюю работорговлю запретили вместе с морской, а обвинение в увозе местных жителей в рабство присутствовало во всех эдиктах об изгнании христиан — как одна из причин изгнания.

И поскольку «категорически» в исполнении Тоётоми Хидэёси носило обычно формы крайние, окончательные и истребительные, торговля действительно взяла и прекратилась. Дом Токугава, пришедший к власти по результатам следующей гражданской войны, о налоговой базе думал то же самое, что и Регент, так что к семнадцатому веку не только работорговля, но и рабство как институт в Японии относительно повывелись. Ну и отношение к увозу живых людей в качестве предметов сформировалось несколько неуважительное.

Так что государственный совет уперся — и передал жалобы в суд.

И вот, в Йокогаме слушается дело, где предмет обсуждения — подданные Китая, обвиняемый — гражданин Перу и лейтенант перуанского военного флота, суд — японский.

Председательское место занимает временный исполняющий обязанности губернатора господин Оэ Таку. Милейший человек, в прошлом — террорист и участник революции Мэйдзи. Вскоре после этой судебной сессии он поссорится с правительством и ссора эта для него закончится двенадцатилетним тюремным сроком за вооруженный мятеж и государственную измену. Выйдет и потом последовательно будет депутатом парламента, президентом Токийской биржи, создателем и управителем железнодорожных компаний… Откуда и уйдет в нищенствующие монахи с проповедью кастового и социального равенства наперевес. В общем — лучшего кандидата для того, чтобы рассмотреть дело по существу, и подобрать нельзя.

Довольно быстро суд постановил, что порядок обращения капитана с живым грузом — необоснованно жесток, а условия безобразны. Кроме того, удерживая пассажиров на борту силой в японской гавани, капитан явным образом нарушил японский общественный порядок. И полагается ему за это сто плетей, но суд желает явить милосердие — и отпускает его плыть своей дорогой. Капитан Рикардо Эрейра взвыл. Он с удовольствием ушел бы из Йокогамы вместе с судном и грузом… только за время процесса всех кули из его трюма вызвали в суд — как свидетелей. А для этого — перевезли на берег. И, естественно, никто с японской стороны и не подумал вернуть их на «Марию Луз». Ну а сами они — по непонятной причине — возвращаться совершенно не желали. Странно, правда?

Так что тут уже капитан обращается в суд с требованием вернуть на борт рабочую силу, законным образом подписавшую контракт и несущую соответствующие обязательства.

Жалобу принимают и начинается процесс. Вполне настоящий — у китайских кули волшебным образом появляется английский барристер[i], а у барристера — редкой подробности данные о порядке торговли живым товаром в Китае и Перу.

В ходе процесса выяснилось (между прочим, из показаний со стороны капитана)

— что исходно кули на судне было больше, но трое прыгнули в море еще на выходе из Макао и утонули.

— что на борту был «бунт», подавленный «обычным» образом.

— и что контракты заключались тоже «обычным» образом — так что о существе их рабочие представления не имели. А зачем оно им? Тоже, придумали еще.

Суд пожал плечами и заключил, что никакого права на этих кули у перуанцев нет и ни один международный закон не может требовать от какого бы то ни было государства поддерживать такую мерзость… Так что все свободны. Приехал представитель шанхайского магистрата, рассыпался в благодарностях и увез своих сограждан.

Тут естественно, поднялся жуткий международный скандал. Большинство иностранных представителей сочло, что японцы своим решением покусились и нарушили. Что? Как что? Порядок вещей и священную цепь питания. Это что же такое будет, если каждое мелкое варварское государство начнет навязывать свои законы кораблям, перевозящим грузы… Мало ли что где у нас незаконно?

Поддержали решение только Англия, чья позиция по работорговле была вполне драконовской, а желание навести порядок на рынке дешевого труда — корыстным, а потому искренним, и — отчасти — Соединенные Штаты (у которых она как раз успела стать такой же).

Перу и их союзники так бряцали железом, что в Японии ждали прибытия перуанских военных кораблей и принимали соответствующие меры. Но флот не пришел. Конфликт решили уладить на дипломатическом уровне, избрав арбитром нейтральную сторону… императора Всероссийского. Уж не знаю, что думали перуанцы. Возможно, хотели сохранить лицо. Потому что Его Императорское Величество Александр II, который Освободитель, естественно, заявил, что Япония совершенно права. Потому что работорговля — это такое дело, которое следует глушить, где видишь.

Но на этом история не закончилась. Тут нам придется вернуться на шаг назад.  Дело в том, что на втором процессе произошла некая неожиданность. Господин Рикардо Эрейра, капитан «Марии Луз», подав жалобу, обнаружил, что никак не может найти себе адвоката. Не хочет ему никто помогать, ни за какие деньги. Капитан, было, пришел уже в отчаяние, и вдруг, ко всеобщему удивлению, перуанца согласился защищать Фредерик Дикинс. Был он врач, юрист и дипломат, большой знаток японской культуры и переводчик японской поэзии. В общем, человек от которого никто такого не ждал.

Недоумение, впрочем, прошло довольно быстро. 18 сентября Дикинс произнес речь, в которой очень громко удивлялся тому, что японские власти находят ситуацию с кули каким-то образом противоречащей местному праву. Потому что в самой Японии аналогичных случаев — пруд пруди.

«Существует разновидность контракта, чрезвычайно распространенная в Японии — контракт между частными лицами, обязывающий оказывать услуги самого омерзительного рода, которые только может исполнять человек. Такие контракты являются действительными по японскому закону и японский закон строго следит за их исполнением. Я говорю о контрактах, которые заключают с проститутками содержатели борделей Ёcивары».

В тот момент суд отмел возражения Дикинса, как относящиеся к совершенно другой ветви законодательства. Однако после того, как тяжба была решена в пользу китайцев, тот самый временный губернатор Канагавы подал петицию императору, где указывал на сугубую необходимость немедленно отменить «контракты на срок». Потому как бесчеловечно это. И неприлично. И перед соседями неудобно. А теперь — особенно.

И 2 ноября 1872 года парламент издал закон, по которому все кабальные контракты лишались силы — вне зависимости от того, числился ли за второй стороной долг хозяевам заведения или нет. «Поступить иначе, значило бы приравнять людей к лошадям и коровам.» (Следует отметить, что вопрос этот к тому времени уже был поднят и обсуждался, и законопроекты вносились, но инцидент с «Марией Луз» очень сыграл на руку реформаторам, вынудив поставить дело на порядок дня немедленно — и решить вопрос о задолженностях в пользу работниц.)

Действия двух китайских кули, группы британских офицеров, судьи, российского царя и английского адвоката, сложившись, привели к отмене кабалы в Японии.

И нет, рай не наступил. Просто людям в кабальных профессиях стало немного легче жить.

________________

[i] Высший адвокатский ранг, позволяющий выступать перед судьей в судах любой инстанции; на тот момент в самой Великобритании практикующих барристеров было менее полутора тысяч.