Дмитрий Раскин ‖ Санта-Барбара

Владимиру Кондратьевичу было хорошо. Именно так и начнем мы наше повествование, потому что, будь Владимир Кондратьевич насторожен, насуплен и раздражен, то есть пребывал бы в куда как более присущем ему состоянии, то все произошедшее было б окрашено для него в несколько иные тона. И пережитое им оскорбление не затмило бы разум.

Владимир Кондратьевич Сельников был, как он сам говорил, человеком в их городе заметным. Можно даже сказать, весомым. Здесь он, как правило, улыбался и добавлял: «Это не только в смысле моей комплекции». Бессменный директор первой школы. А школа эта была первой не только по нумерации, но и во всех смыслах слова. При Владимире Кондратьевиче она стала «школой с углубленным изучением отдельных предметов», и до статуса гимназии было уже рукой подать. Все в городе, кому не безразлично будущее своих детей стремились к нему. Город, правда, был маленький, но Владимир Кондратьевич не одобрял, если кто-нибудь из его учителей, пусть даже в шутку, называл их город уездным. Потому как от слова веяло провинцией, скукой, если вообще не Гоголем и Салтыковым-Щедриным. А у них здесь жизнь, культура, и губернатор дачу построил в их краях именно.

Спустя год после смерти супруги Владимир Кондратьевич снова женился. Взял (ему нравилось именно это слово) Надю Гордееву, положительную, мягкую, скромную. Но что она в браке окажется настолько беспроблемной для него — он даже не ожидал. Да, конечно, она не человек его круга, всего-то техник-технолог на заводе, но ее душевные качества! Елена его, покойная, та была завотделением в их городской больнице и в администрации ее знали, да-а… но, в отличие от Елены, Надя смотрит на него снизу вверх. Да и не просто «вверх», а, как любил острить Владимир Кондратьевич, очень сильно забрав голову. Потому и мирился с непрезентабельностью новой супруги, с ее ограниченностью, пусть это и раздражает, конечно, особенно, если под настроение. Но он знает жизнь, и понимает, что главное — это ее доброта и прочие человеческие качества.  

А через полгода после заключения брака Владимира Кондратьевича с Надей сыграли свадьбу их дети. Олег, сын, женился на Надиной дочке Кате. Ситуацию оценила сама Людмила Алексеевна, начальник управления образования. Она и на свадьбе была, а потом еще и на совещании, уделила минуту, поздравила. Сказала, когда, закончились аплодисменты: «Вот же, Владимир Кондратьевич, какая у вас получается Санта-Барбара». И все засмеялись. «Надеюсь, мы ее превзойдем по количеству серий», — подхватил Владимир Кондратьевич.

«Семья», — назидательно сказала Людмила Алексеевна. И все закивали: «Семья». «Действительно, семья». «Пропаганда семьи — укрепление России», — подытожила Людмила Алексеевна и вернулась к повестке.

Катя дружила с Олегом довольно уже давно и вроде бы надо показать его маме. Ей с Олегом легко, он веселый, раскованный, в общем-то, добрый, но… она понимает, чего он хочет, а ей рано замуж. Она только что поступила на филологический, поступила не с первой попытки, ей надо учиться. Конечно, учиться. Олег настаивал, ну да, ему уже двадцать четыре. Но она же начнет учиться, от них до N-ска час езды на пригородном автобусе, там от автостанции до университета еще полчаса, после лекций надо идти в библиотеку, будет сидеть там допоздна, потом опять автобусы — какая уж тут семейная жизнь! Он будет только разочарован. Катя пыталась предстоящей учебой отгородиться от принятия «окончательного решения». Она не обольщалась на свой счет, все еще была как-то по-детски, точнее, по подростковому замкнутой, неуверенной в себе, и ей почему-то всегда представлялось, что выйдет замуж без особой любви, скорее по уважению… Но чтобы вот так, за Олега? Нет, ей нравилось с ним дружить, готова дружить с ним и дальше. Но брак, пусть даже такой вот, по уважению! Вдруг она поняла, что не уважает Олега. Но ведь это неправильно. Так нельзя. Он хороший, и такого не заслужил. Она не права… даже вроде бы виновата.

Олег повернул дело так, что теперь познакомятся их родители. Сама же Катя еще не была представлена его отцу, он пока лишь только рассказывал ему о ней. Катя училась в его школе, но Владимир Кондратьевич, слава богу, у них как предметник ничего не вел, ни русского, ни литературы. Его боялись. Когда он идет по школьной рекреации, громадный, распираемый собственной значимостью, возникает мысль: а вдруг у тебя что-то не так. И этот его пристальный, все замечающий взгляд. Катя, помнится, одергивала себя — ну не может он этим своим взглядом разглядеть, что душа ее не принадлежит его школе целиком.

Вручая ей аттестат Владимир Кондратьевич жал руку. Катя удивилась, что у него такое вялое, мягкое рукопожатие. Была уверена, что хватка у него будет жесткой и цепкой. «Поздравляю», — улыбается он приторной улыбкой. — У тебя впереди целая жизнь». Поздравляя, смотрел в сторону, значит, есть надежда, что когда он будет с ней знакомиться, то просто ее не вспомнит. Да и сколько детей прошло через его школу, что он каждого помнит? «Поздравляю, — Владимир Кондратьевич вручает аттестат следующему. — У тебя впереди целая жизнь».

Знакомство родителей прошло хорошо. Катя не ожидала. Владимир Кондратьевич был приветлив, доброжелателен. Получается, она его демонизировала? Олег в присутствии отца был несколько напряжен. Или ей это просто показалось?

Через несколько дней Владимир Кондратьевич позвонил и под каким-то предлогом (случайно у него оказались билеты, кто-то из педагогов не взял, не пропадать же) пригласил ее маму в театр.

Владимир Кондратьевич, как оказалось, помнит Катю со школы. Сразу было видно, девочка домашняя, добрая, скромная. И вот как повернулась жизнь, влюбилась в его сына.

 После школы она расцвела, стала вполне симпатичной. «Школа на нее давила, что ли», — острит Владимир Кондратьевич. Надо же, год всего-то прошел, а к ее очевидной доброте добавились еще и вполне женственные формы. И, конечно же, она не то, что все эти нынешние — девственница (скорее всего!). А он устал уже отгонять от Олега разного рода сомнительных девиц. А если пустить на самотек, его заарканит любая. Он же ни рыба, ни мясо, чтобы чего похуже не сказать. Да-а, не повезло ему с сыном. Владимир Кондратьевич, в общем-то, понимал, что его слишком уж авторитарное воспитание и мелочная опека убили у Олега стимулы к чему либо, но, тем не менее, говорил это свое «не повезло». Воспитание, воспитанием, «среда», так сказать, «средой», а человек за себя отвечает сам. Еле-еле заставил его закончить политех, на работу пристроил. Чего еще надо?! Так он умудрился с наркоманкой какой-то связаться, если б не отец, вообще неизвестно что было бы. А Верочка Куранова! Нет, сама по себе хорошая девочка, но ее мама, когда-то работала у него в школе. Биолог. С придурью и истеричка. И не может быть, чтобы в Верочке совсем не было ничего от матери. Если сейчас нет, значит, после когда-нибудь вылезет. Что он, жизни не знает?! А дело еще осложнялось тем, что Верочка думала, будто беременна. Обошлось, слава богу. Нет, Олега надо срочно пристроить. Вот только Катя на филфак с первой попытки не поступила. Стало быть, не слишком умна, пусть и книжки всю жизнь читает. Ну да ладно, ум для женщины не главное.

Когда мама Кати вышла за него замуж, Владимир Кондратьевич стал жить у них. И сразу же началось: он и мама уговаривают, убеждают, требуют чтобы она вышла за Олега.

«Нагулялись уже, за ручки подержались. Хватит. Пора определяться», — возмущается мама.

Катя не ожидала от нее таких слов и такого тона. Мама мыслит теперь как он? Так вот, сразу и с ходу приняла его форму?

«Ну и чего мы ждем? — негодует мама, — Принца? Миллионера? Высокой и вечной любви? Книжек начиталась?!» Катя отвечает, что книжек начитался как раз Олег, только низкопробных. Говорит одни высокопарности уровня « даже, если ты меня отвергнешь, я буду предан тебе всю жизнь» или «я подожду, когда ты нагуляешься. Буду ждать тебя, сколько потребуется». И тут же, без перехода: «Когда в загс?». Здесь Кате становится совестно и она начинает о том, что у Олега это все-таки искренне. Нелепо, глупо, но искренне. «Ну так вот и выходи за искреннего, — ловит ее на слове мать. — Искренних сейчас немного, смотри, упустишь».

Владимир Кондратьевич придирался к Кате, все ему было не так. Катя плохо готовит, неправильно делает уборку, не так стирает и гладит. Господи, думала Катя, если она настолько плохая, почему же он так хочет, чтобы она стала женой его Олега? Владимир Кондратьевич, будто угадав ее мысль: «Я воспитываю жену для своего сына». «Ну да, предпродажная подготовка», — подумала Катя.

Когда он дома, Кате опять, как тогда, в школьной рекреации, начинает казаться, что у нее что-то не так. Он в квартире, а ведь и в туалет ходить надо. Нет, конечно, как-то да привыкаешь. Но квартира уже пропиталась его запахом. Каким вот только? Она не может определить, сформулировать. Или ей это просто уже кажется? А представить, как он за стенкой трогает своими мягкими ладошками ее маму и везде и там! Нет, конечно, имеет право, все правильно, да? Правильно, но не нужно и нечисто все это как-то.

Мама настаивала, просила, требовала, иногда умоляла и даже плакала, а ведь сама не обольщалась насчет Олега, видела и ограниченность его, и зависимость от отца. Но она же так хочет дочери счастья! А на что Кате, собственно, рассчитывать — ни денег, ни квартиры своей, ни даже длинных ног. У Кати же нет шансов! Вообще. Пора открыть глаза. Оторвать их от книжки. А кто вокруг — гопники, алкаши.»Покажи мне парня и я скажу к какому возрасту он сопьется». В университете, пусть не надеется, никого, кроме мажоров, да самовлюбленных интеллигентиков не найдет. Им бы только переспать и хорошо еще, если без аборта обойдется. Пусть не спорит с матерью. Думает, мать жизни не знает?! Мама говорит теперь языком своего нового мужа.

Мама повторяла без конца о любви к дочери, о заботе, переживала за ее будущее, которого просто нет без Олега и двухкомнатой Владимира Кондратьевича, в которой Катя и начнет жить сразу же после свадьбы. Говорила и не признавалась самой себе, что она хочет жить, наконец-то пожить… а дочь не нужна и мешает. Катя видит — мама счастлива с этим человеком. Выпихивает ее, Катю, как гадкого утенка за ради счастья. Олег? Хороший, конечно же, добродушный, добрый. Но почему он все время острит и не видит ее реакции? Выйти за него и всю жизнь слушать эти его самодовольные остроты?

Она узнавала в университете, ей, как живущей недалеко от города общежитие не положено.

По окончании первого курса Катя сказала, не столько даже Олегу, сколько маме и Владимиру Кондратьевичу «да».

Ее семейная жизнь казалось ей какой-то ненатуральной, игрушечной, что ли. Вот и найдено слово — игра! Только очень затянутая и довольно бездарная. Хотя, Олег счастлив. И любит ее. Действительно любит. Оказывается, можно быть счастливым, можно любить человека при полном безразличии к его душевному строю?! Вот и вся его так умилявшая Катю искренность. Вот и вся его доброта, перед которой Катя так ли иначе чувствовала себя в долгу. Жить можно, Катя понимала, можно. Но вкус и смысл этой жизни? Она пыталась сделать жизнь эту хоть сколько-то подлинной, настоящей, временами пыталась поверить, в то, что все это нормально и есть свои преимущества и удобства, но и то и другое было самообманом. Не слишком умелым самообманом. А вот уже второй год их «семейного счастья», третий… Катя ушла в учебу. Она уже в числе лучших на курсе. Но это и не было важно для нее. Она любит то, чем она занимается. Это главное, да? А потом? Уйдет с головой в работу, станет любить работу?

При любой возможности она оставалась у мамы. Стоило только Владимиру Кондратьевичу уехать куда-нибудь по делам.

 Пусть только на день. Поспать в своей кровати. Здесь ее дом, перевести дух в доме… «Не знаю, что ты в Олеге только нашла, — вздыхала мама, — Ну да это твоя жизнь». Мама была искренна.

 «Вижу, вы с Олежкой не слишком-то хорошо живете», — огорчался Владимир Кондратьевич и начинал прочищать сыну мозги. Считал его виноватым, понимал, что тот «не дотягивает до уровня».

На третьем курсе у них появился новый преподаватель Леонид Александрович. Только что защитился. У них на факультете было много маститых профессоров, но он для нее затмил их всех. Он не вещал с высоты абсолютного знания, как одни, не занимался самолюбованием, как другие — он размышлял, искал, пытался, то задумчивый, то вдохновенный, а вот он уже остроумный и парадоксальный.

— Ну почему так, если мужик умный, то неказистый какой-то? — вздыхает Анжела Кузнецова. Это они с Машей Купниковой обсуждают Леонида Александровича.

«На себя посмотрела бы», — подумала Катя.

— А у этого еще и шнобель, — развивая мысль, Анжела изобразила жестом нос Леонида Александровича, — глянув на Катю. — Нет, он действительно умный, кто спорит!

— Видимо, слишком умный, — говорит Маша, — его уже начали жевать. А раз так, то съедят. Вопрос времени. Во всяком случае, доцента он здесь точно не получит, — Маша всегда в курсе всего, что происходит на факультете и в деканате. — К тому же ему еще и национальность мешает.

— Разве теперь это важно? — вырвалось у Кати.

— Для нашего Дергунова, — это декан, — да. — И, продолжая разговор с Анжелой, — А что неказистый, пускай, просто не надо смотреть на него, как на мужчину, и все будет в порядке.

— А кто смотрит?! — фыркнула Анжела. — Сейчас и на профессоров-то не зарятся, а уж на это…— пренебрежительный жест в адрес Леонида Александровича.

Кому он нужен, нищий препод, — согласилась Маша, — Кстати, такие обычно считают себя гениальными и уверены, что их достойны только самые роскошные женщины, — сказала Маша. Обе подружки, считавшие себя как раз такими именно женщинами, хихикнули.

Леонид Александрович закончил свой курс у них. Катя, если была возможность, приходила на его лекции, что он теперь читает первокурсникам, а на втором курсе у него спецкурс.

Катя поняла вдруг, что любит Леонида Александровича. Любит давно уже. Просто слова не было. Слово принесло ясность. Она полна этой своей любовью. А как к ней относится он? Тепло и душевно. Но это еще ничего не значит. Просто он очень добрый. А она, не то, чтобы робеет, но когда говорит с ним, все получается у нее как-то не так.

 Он женат. Маша Купникова говорит, что женат уже как три года. А у нее, Кати, получается, и нет ничего, кроме этой ее невысказанной и безнадежной любви. Ничего, ничего, она же любит, ей достаточно…

Однажды увидела его жену, та зашла за ним в универ. Жена показалась Кате  достаточно резкой, амбициозной, и чувствовалось, что Кириллу Александровичу с ней непросто. Или же она накручивает лишнего здесь? Она же пристрастна. Выдает желаемое за действительное, угаданное за очевидное? А когда у Кирилла Александровича будут дети, она, Катя, станет любить и его детей. Только куда ее понесло, поразилась сама себе Катя. Надо остановиться. Сосредоточиться на жизни — сейчас вот надо готовиться к сессии, а летом защита диплома, она уже начала писать диплом. По окончании Владимир Кондратьевич возьмет ее в свою школу и «создаст ей условия».

Леонид Александр уволился. Значит, слухи, что разносила Маша оказались правдой. Вот и все, да? Как странно.

Владимир Кондратьевич готовится к юбилею. Заказан банкетный зал в ресторане. (У них в городе один единственный ресторан.) А гости, а программа! Сама Людмила Алексеевна придет, и Евгений Николаевич, ее зам, и… Владимир Кондратьевич то и дело принимается перечислять имена-отчества всех высокопоставленных гостей. Как человек понимающий, что прыгает несколько выше собственной головы, он суетился, нервничал и издергал этой своей подготовкой к торжеству всех домашних — и Катину маму, и саму Катю и Олега.

И вот наконец-то. Провозглашались тосты, ломился стол. Пожелания добра, процветания, счастья, шутки, остроты, умильные воспоминания, заверения в любви и дружбе — все шло «на ура». Олег ухаживал за Катей, почему она так мало ест, ей обязательно надо попробовать вот это и еще это… Ее мутило от жирных тяжелых блюд. А слова, юмор, добродушие, смех и радость всех этих людей казались ей еще тяжеловеснее, жирнее и склизче, самодовольнее этих бессчетных колбас, балыков и ветчин.

«За мою семью», — поднялся с бокалом Владимир Кондратьевич. Он поведал собравшимся о том, что очень счастлив и семья для него всё, не даром же наша Людмила Алексеевна всегда говорит «семья — опора России». Его Надя верная, любящая преданная, обеспечила ему настолько надежный тыл… Екатерина, Катя, да-а, стала ему дочкой, теперь у него не только сын, но совершенно потрясающая дочь, пошла по его стопам, станет филологом. Он еще в школе заметил ее, такую тихую, вдумчивую, с «лица необщим выражением» — и вот как сложилась жизнь! Если в прежние времена родители сводили детей, то в данном случае дети свели родителей. Судьба оказалась прозорливее нас! Под восторженные междометия гостей Владимир Кондратьевич пересказывает эту их домашнюю «Санта-Барбару».

— А сейчас моя Катенька защитит диплом и ничто уже ей не помешает сосредоточиться на деторождении, она, так сказать, вплотную займется вопросом проектирования моего внука, — крики, аплодисменты гостей, — А годика через три, четыре я буду ждать уже и второго, — растрогался Владимир Кондратьевич, — Ради детей же живем.

И все торжественно выпили «за детей».

Внука он начал требовать с нее почти сразу же как она вышла за Олега. Катя отнекивалась — рано еще, только-только учиться начала. Владимир Кондратьевич недоволен, но что сделаешь. А как только она окончила третий курс начал не просто настаивать, а давить на нее. И мама ей говорила: «Смотри, Катенька, годы идут, сейчас самое лучшее время родить. Потом сложнее все будет, уж поверь». Видя реакцию дочери, вздыхает: «Знаю, что у вас с Олегом не очень, но как родишь, — и бодро уже, вдохновенно, — для тебя станет главным только ребенок, а все остальное вообще потеряет значение. Ребенок это же счастье!» Понимая, что не убедила: «Все так живут».

Владимир Кондратьевич наметил Кате последний рубеж — по окончании университета. Теперь ей уже не отвертеться.

Олег говорил, что любит детей. Он действительно любит, она видит, как ему нравится возиться с детишками их друзей и знакомых и дети на него хорошо реагируют. Как-то у него получается с ними, и настолько легко и просто, ему в самом деле нужен ребенок. Но она не хотела его ребенка. Так однажды и сказала маме. Мама не поняла. «Но это же ребенок!» И опять начала, что родить это счастье и долг. В конце концов, материнский инстинкт возьмет свое, и Катя, как только родит, как только ей положат на грудь этот теплый живой пищащий комочек — она даже и не вспомнит об этих своих переживаниях и капризах.

Катя выходила из дверей их учебного корпуса, ее окликнули.

— Леонид Александрович?!

— Я, Катя, только что в педагогический устроился, так что, если есть возможность, приходите ко мне на лекции.

Катя все объяснила Олегу. Тот растерялся, он же не сможет без нее. Да! он понимает, что не идеален, но он попытается, пусть она даст ему шанс. Он же любит. Что  тут могла Катя? Сама виновата, уступила родителям, поддалась, да к тому же еще разозлилась тогда и обиделась на мать. Знает, что он ее любит, но… И как сказать ему что представляет собой эта его любовь? А Олег, преодолев свой первый испуг, перешел ко всегдашним своим «красивостям». Начал о том, что любовь не знает никаких «но», потому что любовь это любовь! На любви всё в мире и держится, и нет ничего выше, важнее любви. Наш мир, всю нашу жизнь оправдает лишь только любовь! Пусть она скажет, как он должен измениться, он все сделает, начнет читать книги, полюбит искусство и даже живопись. Наговорил много и вдохновился настолько, что перешел к упрекам. Она, любившая его меньше, чем он ее, им только пользовалась, она его потребляла. Зациклилась на собственных переживаниях, а какого ему, что отдает ей всю душу, видеть — ему лишь, так и быть, разрешают любить?! А отец только сегодня спрашивал, как там у них в смысле внука. Купилась на красивые слова этого своего препода — он ему всю морду разобьет — а истинное чувство ей уже не нужно. Потому, что чувство в неброской упаковке, да? Здесь он начинает жалеть себя и бить на жалость.

Когда Катя уходила, сказал: «Ты что, хочешь оставить меня один на один с отцом?»

Хотела поговорить с мамой, но дома был только Владимир Кондратьевич. По его лицу поняла — он всё знает. Пока она ехала, Олег позвонил и наябедничал.

Владимир Кондратьевич приоткрыл дверь своей комнаты и, не глядя на Катю, бросил: «Зайди-ка ко мне». Как директор школы вызывающий провинившегося к кабинет.

Владимир Кондратьевич за свои столом, на столе всегдашние его служебные бумаги. Катя не села, не хотела разговаривать долго, но он и не предложил ей сесть.

— Ну и какие у нас претензии? — его взгляд становился совсем уже неприятным, если Владимир Кондратьевич в очках. Он считал, что такой его взгляд, пронзительный, видящий всех и вся насквозь. Но он у него получался просто брезгливым и липким.

— Владимир Кондратьевич, — Катя говорит о том, что она уходит не только от… но, прежде всего к… И смысла нет уже говорить о «претензиях».

— Ты с ним уже спала? — не дослушал ее Владимир Кондратьевич.

— Не ваше дело! — чуть было не сказала Катя и даже: «Не ваше собачье дело». Но сцена какая! Он развалился за своим столом в полоборота к ней, расплывшийся, обрюзгший, в очках в позолоченной оправе, с этой своей жирной, в складках, а теперь еще и побагровевшей шеей, она стоит перед ним в горделивой позе. Ей вспомнилась картинка из старого учебника «Допрос партизана», так она, кажется, называлась. И стало смешно.

— Предоставляю волю вашему воображению, Владимир Кондратьевич, — сказала без вызова, просто.

Он был готов и к вызову и к дерзости, и к демонстративной грубости, но эта ее спокойная уверенность и легкая, именно легкая, а потому не наигранная насмешка его удивила. Стало быть, все оказалось серьезнее.

—  Значит так, — Владимир Кондратьевич переменил позу, он теперь собранный, злой, — Развода мы тебе не дадим. По закону, как ты, наверное, уже знаешь, имеем право на три месяца. Так что у тебя, дорогая моя, будет время подумать. Последний твой шанс начать заново, с чистого листа. Может, потом мне еще и спасибо скажешь. — Владимир Кондратьевич углубился в свои бумаги.

— Подожду маму, — Катя хотела уже пойти в другую комнату (в свою комнату). Подождет там.

— Незачем. Позвонишь ей на мобильный, и хватит с тебя. — Владимир Кондратьевич знал, что не может ей запретить, но и не сказать гадость сейчас не мог.

— Я должна попрощаться лично, и вашего разрешения мне не надо.

— Что?!

Катя сказала, что едет в N-ск на восемнадцатичасовом, а вещи ее в камере хранения на автовокзале. Владимир Кондратьевич каким-то образом представлял себе, что эти три месяца Катя будет по-прежнему жить в его квартире, а Олег начнет исправлять свои недостатки, уделять ей больше внимания и все такое… Олег, конечно, сказал, что она собрала кое-какие вещи, но они оба посчитали, что это так, в воспитательных целях, не более. Да и вещей взяла всего ничего, так не уходят. Что он жизни не знает?! Так не уходят, только пугают уходом. А вещички, решил все понимающий Владимир Кондратьевич, должно быть, забросила к подруге.

— То есть ты… — задыхался Владимир Кондратьевич, — Так вот, наплевав на статус замужней женщины, — Катя знала, что он рано ли поздно дойдет до своего любимого слова «статус», — одним кульбитом станешь сейчас, — он назвал нехорошим словом, кем она станет.

Катя дождалась маму возле подъезда. Мама испугалась, как только услышала, а затем произошло то, чего Катя никак от нее не ожидала. Мама ее поняла. «Что ж, вдруг действительно это счастье». И тут же: «А он точно разведется?» Катя объяснила, как обстоят дела. «Он разводится ради тебя? — сомневается мама. — Так не бывает». Катя сказала, что он давно хотел, а она только ускорила, теперь Леонид Александрович, то есть Лёня решился. И это маме уже показалось достоверным (более-менее достоверным).

Владимир Кондратьевич поражен тем, что «его Наденька» поддержала дочь, и принялась ее защищать. Та самая Наденька, что всегда смотрела ему в рот, и которую он мог убедить в чем угодно! Это бунт?! Она дорого заплатит.

Она и платила — он пилил, грыз ее каждый день. Повторял без конца, что она с дочерью в сговоре, что Катя все эти годы встречалась (он применял другое слово) с этим своим «старшим преподавателем», просто ждали, когда она университет закончит, чтобы, пока учится, жить за его, Владимира Кондратьевича счет (он регулярно давал кое-какие деньги Олегу). И какой же надо быть, чтобы все это покрывать? Уму непостижимо! Верил ли он сам в это? Умный же человек.

Ему нужно было высокое страдание. Пусть преувеличенное и раздутое, лишь бы высокое. Такое, чтобы не быть смешным. Его уязвленное самолюбие должно было стать чувством не мелким и мерзким, а сложным и упоительным. (Не мог же он упиваться мелочностью и мерзостью, так, напрямую и непосредственно!) Он хотел трагедии, а не анекдота, полета, парения, а не ковыряния в собственном дерьме — и он сочинил, вот так, в меру вкуса. И играл свою высокую роль с полной самоотдачей, на пределе, иногда за пределом. Он принимает таблетки от давления, горстями глотает всякую дрянь «от сердца».

«Володя, ты ведешь себя так, будто Катя не от Олега, а от тебя ушла», — однажды сказала ему Надежда.

Вся его распланированная, тщательно выстроенная жизнь накренилась. Внук отменяется, Олег недоделанный снова в свободном плавании, снова пошли какие-то мутные девицы, жене он теперь не доверяет, она молчит, но упрямство ее не сломлено, «бунт» не подавлен. А Катька-то какова! Сделала несчастной еще и мать. Перешагнула через мать! В городе о нем сплетничают, а он человек заметный. Ему казалось, что все знают и злорадствуют. Знают и хихикают, что еще хуже. А Олег, дебил, бегает по городу и рассказывает всем подряд, и в настолько дурацких подробностях, напрашиваясь на жалость. Говоришь ему, говоришь, всё без толку. Владимир Кондратьевич замечает уже, что Людмила Алексеевна стала относиться к нему немного иначе. Нет, он не исключал, что это просто было надумано им самим. Умный же человек. Но он не знает, так, чтобы точно и до конца.

Надежда волновалась за Катю. Вдруг она все же просто придумала себе эту любовь? Они перезваниваются почти каждый день, иногда она ездит к ним с Лёней (что ей запреты, скандалы мужа!) видит, действительно, Катя счастлива. Рано, конечно, еще говорить, делать выводы, но пока она счастлива.

Владимир Кондратьевич поставил себе цель — его Олежек женится раньше, чем Катька распишется с этим своим. (У Леонида Александровича получился сложный и долгий развод, бывшая жена по каким-то своим соображениям препятствовала.) Нашел ему невесту. Моложе Катьки и из достойной семьи, где уж точно не будут врать, лицемерить, интриговать, подличать. (Версия сговора матери с дочерью в деле измены Олегу по-прежнему в силе). Надежда же недоумевала, невеста, которой так хвастался и чванился перед ней Владимир Кондратьевич оказалась такой довольно приземистой тумбочкой на коротеньких ножках. И ясно было, что через два-три года ее окончательно разнесет. Правда, действительно на пару лет моложе Кати и симпатичное лицо. Но на этом лице был написан очень и очень непростой характер. Даже ей, Надежде, это видно, а Володя радуется и хвастается. Ясно, что все это ей назло, но не до такой же степени. Надежда начала уже беспокоиться за мужа.

Владимиру Кондратьевичу понравилась семья. Люди достойные, практичные. А то, что обычные, не высокого, так сказать, полета, так даже хорошо. Не будут нос задирать перед ним. «И даже имя у нее лучше, — выговаривает Надежде Владимир Кондратьевич, –На-а-та-шенька». Здесь начинаются фонетические изыски, призванные доказать превосходство сего имени перед громоздкой «Екатериной».  И еще хорошо, что она из своих. Тонкий такой намек на «пятый пункт» Леонида Александровича. Никогда не был антисемитом Владимир Кондратьевич и всё понимал, но сейчас ситуация такая.

Владимир Кондратьевич торопил Наташеньку, наседал на ее семью, как он умеет, и добился, ускорил. Кате тут же был дан развод, и Олег с Наташенькой все-таки успели пожениться до того, как обрел свободу Леонид Александрович. Какого только торжествующего злорадства не наслушалась от супруга Надежда. Только ей-то что. Ей уже и смешно.

Наташенька сразу же пресекла поползновения Владимира Кондратьевича вмешиваться в их жизнь. И замки на дверях его квартиры поменяла. У него же свои ключи и он привык приходить, когда хочет, надо же всё контролировать. Родители Наташеньки его претензий не поняли. Ответили просто и холодно: если он настолько недоволен, может ему и не стоило так торопить всех с этим браком.

И на этом всё. А Олег теперь уже смотрит в рот родителям новой жены и делает так, как они скажут. И отца видит теперь их глазами. Он посчитал это своим освобождением от опеки и деспотии отца.

 Как пережил все это Владимир Кондратьевич? Вполне мог получить инфаркт или же нервное расстройство. Но обошлось. Только с ним произошло даже кое-что похуже, чем еще одна неудача его «тщательно спланированной жизни». Вот так, на седьмом десятке, увидел, что он сам немногого стоит. По его собственному счету получилось, что очень немногого…