Алиса Ханцис ‖ Все мы странники

Самолет оторвался от земли, и впереди, за лобовым стеклом, не осталось ничего, кроме неба с длинной полосой белого облачка. Невидимая, проплыла под ним магистраль, разноцветная черепица одноэтажных домов и, чуть дальше — залитый солнцем школьный двор с парусиновой крышей над детской площадкой. Самолет лег на крыло, поворачивая на север, и пилот потянулся к боковому окошку, чтобы разглядеть, закончилась ли в школе большая перемена. Двор мелькнул и скрылся, видна была только зеленая трава стадиона. Пилот вздохнул. Ему хотелось развернуться и пролететь тут еще раз, но диспетчер приказал держать курс на север, а диспетчеров надо слушаться.

Внизу, на пустом школьном дворе, щуплый мальчик в широкополой синей шляпе смотрел на исчезающий вдали самолетик. Так получилось, что он вздохнул одновременно с пилотом, но по другой причине. Ему всегда становилось грустно, когда надо было возвращаться в класс, и он тянул до последнего: пытался спрятаться на большом голом дворе, где спрятаться было решительно негде; делал вид, что занят поисками потерянной вещи, а в результате действительно терял то куртку, то телефон, и тогда, впридачу ко всем бедам, его ругала мама. Поэтому теперь он вздыхал, волоча ноги в тяжелых и жарких школьных ботинках. Учебный год едва начался, и ботинки, купленные на вырост, были ему великоваты. Мама обещала, что в десять лет он начнет расти, как на дрожжах, но до дня рождения оставался еще почти месяц. Целый месяц придется быть малышом, у которого не хватает духу дать отпор тем, кто сильнее. Одна надежда на то, что у них в классе новенький, и внимание насмешников будет теперь делиться на двоих.

Эрик подумал именно так: он не был злым мальчиком и совсем не хотел, чтобы новенькому достались все шишки, хотя это было бы по-своему справедливо — сам-то он с первого класса терпел обидные прозвища, тычки и подножки. Но интуиция подсказывала ему, что бедолаге и так не позавидуешь: по-английски он говорил плохо и ходил с белой палкой, тыкаясь ею в стены и в ноги окружающих. Он же слепой, как крот, сказал кто-то, и кличка тут же прилипла, никто даже не успел запомнить, как его на самом деле зовут. Глаза у него, правда, были нормальные, и вообще он не был похож на зверюшку с картинок — пацан как пацан, без очков, не толстяк, и дразнить-то было бы не за что, а вот поди ж ты.
В первые дни новенького приводила и забирала мама, но как-то раз Эрик заметил, что тот выходит за ворота школы один, ощупывая дорогу своей палкой с шариком на конце. Одноклассники уже разошлись: Эрик часто задерживался дольше всех, потому что любил задавать учителям вопросы сверх программы — иногда настолько «сверх», что те только руками разводили и предлагали поискать ответ в интернете. Он нагнал новенького и зашагал чуть поодаль, а тот шел себе и шел, пока тротуар не кончился.
— Эй, — сказал Эрик, — тут перекресток. Тебе в какую сторону?
— Туда.
— Налево? Точно? Ты вообще где живешь?
— Улица Парри, двести сорок четыре.
Эрик просунул руку под шляпу и почесал затылок.
— Что-то не припомню, где такая. А как идти, знаешь?
— Мне надо парк. Потом близко.
— Парк — это где ручей? Пойдем, мне тоже в ту сторону. А то еще под машину угодишь.

Так они и шли: сперва по улочке, потом по тропинке мимо стадиона. Шли и молчали — вернее, Эрик много всего рассказывал, но только мысленно, потому что новенький, казалось, был целиком поглощен ходьбой да еще смотрел все время чуть вверх, как будто искал в небе самолеты. Он не поворачивал головы даже когда отвечал на вопросы, и Эрику стало обидно, что перед ним задирают нос вместо того, чтобы сказать спасибо. Его так и подмывало незаметно отстать и спрятаться в кустах — пускай сам добирается. Но папа всегда говорил, что любое дело надо доводить до конца, пусть это и тяжело: летчики должны закалять характер. Эрик хотел показать задаваке свой характер, поэтому когда парк закончился и улица стала взбираться на холм, он мужественно терпел, считая дома: триста, двести девяносто, двести семьдесят, осталось всего ничего.
— Двести сорок четыре. Это твой дом?
— Да. Большое тебе спасибо.
— Не за что, — пробурчал Эрик, обескураженный такой воспитанностью. — А хочешь, утром тоже вместе пойдем?
— Вместе идти? Да, хочу.
— Тогда до завтра.
— Пока.
Тебя как зовут-то, хотел он спросить, да отчего-то застеснялся.
Так они и пошли в школу на следующий день, и, конечно, все сразу заметили их появление, потому что вдвоем они были гораздо заметней, чем поодиночке — Джинджер и Крот, вот умора! Эрик покраснел до самых ушей, а новенький и бровью не повел. Тоже, что ли, характер закаляет?
— А почему они тебя звать Имбирь?
Он спросил это так громко, что Эрик испуганно зашикал, хотя в шуме и гаме большой перемены никому не было до них дела.
— Не знаешь, что ли, кого так обзывают?
— Люди не знаю. А имбирь в чай кладет, если болеть.
— Ты как с луны свалился. Так говорят, когда волосы рыжие.
— Кто рыжие? Ты?
Эрик вздохнул.
— Ладно, проехали. Тебя вон Кротом зовут.
— Крот хорошо. В мой любимый книжка был Крот. А имбирь кусает, злой. Ты не злой, меня домой приводил. Хочешь, я им буду сказать за тебя?
— Не надо! — Он струхнул не на шутку.
На ясном загорелом лице, не имевшем ничего общего с подслеповатой черной мордочкой, не шевельнулся ни один мускул. Эрик подумал, что пронесло. Он почти забыл про этот разговор и не заподозрил ничего плохого, когда через день или два на Крота, обычно молчаливого, вдруг напала словоохотливость.
— Эй, смотрите сюда, — произнес он во всеуслышание, пока класс готовился к первому уроку. — Хотите, фокус покажу?
Все притихли и с любопытством стали озираться на новенького. А тот, нимало не смутившись, достал что-то из рюкзака и положил себе на ладонь.
— Что это такое?
— Какашка, — предположил кто-то.
— Камень?
— Черепаха!
— Понюхайте, — сжалился Крот. — Сразу поймете. Ну?
— Дрянь какая-то.
— А я знаю, это корень имбиря!
— Правильно. Цвет какой?
— Э… коричневый.
— Вот такой? Как мои волосы?
— Ну да.
— Тогда почему он Джинджер, а не я?
Эрик втянул голову в плечи: указующий перст был направлен не совсем в его сторону, но дела это не меняло.
— Он не Джинджер, — торжественно подытожил Крот. — У него волосы самого красивого цвета.
Замолчи, пожалуйста, с отчаяньем транслировал Эрик, глядя в обращенное к нему ухо оратора: может, уши у него чувствительней глаз?
— Они как солнце, — продолжал мальчик так спокойно, будто отвечал хорошо выученный урок. — Как апельсин. Как шафран. Поняли?
Щеки у Эрика пылали так, будто их натерли этим злополучным имбирем и шафраном заодно. Где-то в углу жужжала муха.
— Он Джинджер, потому что так принято, — сказал резкий девчоночий голос.
— Вот именно! Их так всегда называют! И нечего тут!
Конец, обреченно подумал Эрик, — и ошибся, потому что это было только начало. Начало долгой и захватывающей истории.
Возьмись он ее рассказывать, он непременно бы сообщил, что с того дня их все зауважали и перестали дразнить. Это было неправдой, хотя жить стало чуточку легче. Сперва он, конечно, дулся на Крота, но любопытство взяло верх — выходит, он не совсем слепой, если различает цвета?
— Мне мама сказала про твои волосы. Она тебя давно заметила.

Вот тогда-то Эрик и узнал, что его новый товарищ ничегошеньки не видит: ни света, ни тени, но это его не огорчает, потому что он всегда был таким. А ведь и правда, вылитый Крот, с удивлением подумал Эрик, увидев его новыми глазами. По телефону лопочет на своем наречии, чудной такой, будто только что из норы, а нора такая длиннющая, что можно вылезти на другой стороне земного шара, и там живут одни слепые, потому и не боятся насмешек. Он же сам сказал, что у них в школе все были слепые, и это было удобно, и все со всеми дружили. Ну, более-менее.
— А как же ты читал свою книжку про Крота?
— Мне мама читала. А я смотрел картинки. Они объемные, можно руками смотреть. Книжка-раскладушка.
— А другие звери там были?
— Были, много. Вот Крыс был, он Кроту самый лучший кореш. Ну и всякие еще, я не все названия выучил на английском. А знаешь, я когда был маленький, думал, что звери ходят на двух ногах. Зайцы там, медведи. Потому что они же на двух ногах, когда игрушечные.
— А я живого медведя только в зоопарке видал. У нас они не водятся.
— А у нас водятся, но я не видал.
Вот лопух! Эрик на его месте обязательно ввернул бы, что не только видел медведя, но и завалил его в драке одной левой. Он хотел похвастаться, что за ним в лесу однажды погнался тасманский дьявол, но Крота невозможно было заткнуть: он болтал и болтал, будто рад был, что научился.
— У меня от тебя уши вянут.
— Врешь. Чего им вянуть, они же не цветы.
Эрик аж крякнул.
— Ну вообще-то ухо на цветок похоже.
— Да ладно.
— Спорим? Вот я тебе сейчас покажу!
Они шли по улице, и из каждого палисадника к ним склонялись зеленые ветки, а иногда цветы, но ни один из них не напоминал ухо, даже если прищуриться и включить воображение на полную катушку. Эрик уже почти готов был сдаться, как вдруг заметил за низкой оградкой розовый куст. Розы были бледно-желтые, немного пожухлые от февральской жары, но это неважно, ведь даже слепой поймет, что роза — это вылитое ухо.
— Вот, гляди.
Он с замиранием сердца наблюдал, как приятель трогает цветок кончиками пальцев, а потом — во дает! — еще и засовывает туда язык. Эрик попробовал сделать так же и обнаружил, что языком и правда понятней, как устроен цветок изнутри.
— Да, ты прав, похож на ухо. А цвета он какого?
— Синий-пресиний, как небо.

Дома Эрик попросил у мамы найти ему сказку про Крота и Крыса. Мама нашла сначала мультик, а потом и книжку — в электронном, правда, виде, и по такому случаю Эрику разрешили немного посидеть за папиным компьютером. Он читал до самого вечера, пока в потемневшее окно не начали вплывать, поскрипывая уключинами, разнаряженные лодочки, как на фестивале Мумба. Ему захотелось в этом году пойти на фестиваль вместе с Кротом. Ну и что, что он не видит? Зато вместе веселей. А еще ему подумалось, что можно доверить Кроту свою тайну, о которой никто не знал, кроме папы, потому что тайна — это серьезно, это не какие-то там байки про тасманских дьяволов и синие розы. Он, Эрик, не дурак и знает, что правда, а что понарошку. Тайны открывают только настоящим друзьям, а их у него никогда еще не было.
Он решил начать издалека.
— А знаешь, почему наш район называется Аэропорт-Вест?
Они шли домой через парк. Было так жарко, что каждый ботинок весил целую тонну, и Эрик загребал ими при ходьбе, как лыжами, на которых стоял всего один раз позапрошлой зимой.
— Ну-ка дай угадаю. Неужели из-за того, что рядом с нами аэропорт?
— И вовсе нет! Рядом с нами два аэропорта. Один новый, другой старый.
— Тоже мне важность.
— Нет, погоди! Который новый — там большие самолеты, пассажирские и всякие. Там никто тебе порулить не даст. А старый — он для малой авиации. Знаешь, что такое малая авиация? Это самолет «Цессна», например. На ней можно научиться летать хоть в шестнадцать лет. А потом сдашь экзамены — и ты пилот.
Крот подумал.
— Я в самолете один раз был, когда сюда летел. Ничего, прикольно.
— Прикольно?! Да это единственно стоящее дело! Поверь, мой юный друг: нет абсолютно ничего, что стоило хотя бы половину обыкновенного… нет, не так, они не бывают обыкновенными, это про лодку можно так сказать, а самолеты — в них все необыкновенное! И я стану пилотом, когда подрасту.
Он перевел дух. Ему сделалось не по себе: что если Крот скажет что-нибудь типа «опять ты выдумываешь»? Но Крот молчал, а на лице у него никогда ничего не было написано, хоть в разведку его посылай.
— А ты меня покатаешь на самолете, когда научишься?
— Спрашиваешь!
— Обещай.
— Зуб даю! Не сойти мне с этого места!
— Договорились.
— Ура! Айда под мост!

Он скинул на траву свой тяжеленный рюкзак и скатился вслед за ним по мягкому склону к ручью. Дно у ручья было бетонное, и текла по нему сейчас только тоненькая струйка, так что можно было идти тут вместо того, чтобы тащиться, как все, по дорожке. «Левее! — командовал он Кроту, пока тот опасливо спускался к воде. — Еще немного! А теперь садись на жопу и съезжай, тут невысоко!» Крот съехал, при этом щеки его порозовели, как будто он был смущен и рад одновременно. «Вперед! Тут всё плоско», — и они зашагали по руслу к каменному мосту, в основании которого были проделаны круглые дырки больше чем в человеческий рост.
— Полезай в нору, это ж твоя стихия! Представляешь, у реактивного самолета сопла — вот такого размера, как эти дырки!
Крот ответил, что имеет весьма приблизительное представление о том, что такое сопла, и Эрик понял, что его придется еще учить и учить.

До старого аэропорта от них было рукой подать: на велосипеде минут семь. Крот садился на багажник, и они катили по сонным улочкам до скоростного шоссе, а там — только дождаться зеленого, и уже на другой, незастроенной стороне, попрыгав по ухабам, упереться в забор и приникнуть лицом к металлической сетке. Эрик рассказывал и рассказывал, пока его голос не заглушало рокотом мотора или ревом турбины. Он сам удивлялся тому, как много знает про самолеты: из чего они состоят и какие навыки нужны, чтобы стать настоящим летчиком. Крот оказался благодарным слушателем, и Эрик так вдохновился, что однажды позвал его домой и дал подержать модельки, которые успел собрать с папиной помощью за два года. Модельки были хрупкие, и одна деталь все-таки сломалась в руках друга. Эрик почему-то не очень расстроился, а вот Крот чувствовал себя виноватым и в ответ позвал его к себе и угостил сладким пирогом, который испекла его мама. Дом у них был зачетный: по ту сторону его заднего двора лежала ничейная земля с железной дорогой, по которой гремели длинные товарняки. Другим мальчишкам, чтобы попасть сюда, надо было делать огромный крюк через мост, а они забирались на бачок с компостом и сигали через забор, пока взрослые были на работе. Садились на теплые рельсы и ждали, кто первый почувствует приближение поезда по одной только вибрации. Эрик честно зажмуривал глаза и старался не прислушиваться — что, впрочем, было несложно, когда болтаешь не переставая.
— А что тут еще есть, — спрашивал Крот, — кроме железной дороги?
— Есть овраг, там репейники с меня высотой, и в них очень больно падать.
— А вон там что?
Эрик приоткрыл один глаз: Крот показывал в сторону грязно-серой полосы у горизонта.
— Это так себе, автомагистраль. А слева башня электропередач, и на нее можно залезть, но только невысоко: дальше колючая проволока натянута.
— А на что эта башня похожа?
— Хм, дай подумать. На самолет без обшивки!
— Красиво, наверное.

На день рождения папа подарил ему модель «Цессны» в масштабе один к сорока восьми. Детали там были такие мелкие, что он провозился с ней целый месяц: то терялись шасси, то ломались антенны. Готовую модель он, конечно, Кроту потрогать не дал, а вместо этого вылепил из пластилина грубую копию, чтобы не обидеть друга. А тот обрадовался и стал сам лепить самолеты, которые получались у него похожими на птеродактилей. До поступления в летную школу оставалась целая вечность, и Эрик, как мог, готовился сам. Он подолгу висел на опоре ЛЭП вниз головой, тренируя вестибулярный аппарат, и учил азбуку Морзе. Крот охотно к нему присоединился — ему было даже легче, потому что его никогда не укачивало, а алфавитом из точек он уже умел пользоваться, хоть это был и не Морзе, а Брайль. По правде говоря, Крот многое умел делать лучше него: например, он гораздо реже терял вещи, потому что всегда клал их на место, и реже спотыкался, потому что не писал на ходу смски и не ловил ворон. А уж слух у него был и вовсе отменный, и Эрик не раз удивлялся, когда по дороге в школу его друг первым замечал приближение машины и всегда знал, с какой стороны она движется. Зато если дул сильный ветер, острый слух становился бесполезным, поэтому ветреной погоды Крот не любил. А Эрик, наоборот, в такую погоду чувствовал прилив энергии, будто не воздух обтекал его, а сам он летел в этом воздухе со скоростью два Маха. Про число Маха он тоже рассказал Кроту, и тот потом подкалывал его, когда они бежали по пустырю: «А это сколько Махов?» — и почему-то смеялся, так заразительно, что Эрик тоже начинал хохотать и махать руками, как крыльями.

А время потихоньку шло, приближая его к мечте. На одиннадцатилетие он получил настоящую навигационную карту, которую передал для него один папин знакомый. Карта была немножко устаревшая и потертая на сгибах, но Эрику даже нравилось, что она успела кому-то послужить. Кроме городков и аэродромов, на карте были еще опорные точки для пилотов. Их названия были похожи на сказочные: МУСТА, ВАЗЗА, БЕНБУ, и они с Кротом придумывали истории про жителей этих мест, недоступных простым смертным. Стояло лето — нескончаемое лето с тягучими теплыми вечерами, мухами и обжигающе-ледяными милкшейками из кафе на улице Макнамара. Крот брал себе клубничный, а Эрик «Голубые небеса», и они садились за столик на улице, потому что неудобно пить на ходу, когда держишь в другой руке трость. Впрочем, за столом было даже лучше: они будто бы уже взрослые, и он работает, к примеру, в «Летающем докторе», помогает спасать людей, а его друг — знаменитый, скажем, переводчик, он ведь уже сейчас знает кучу языков и читает на двух алфавитах одними пальцами. Сам-то Эрик даже глазами не разберет его чудной кириллицы.
— Тебя все время тянет куда-то, — сказал однажды Крот, пока они тянули свои милкшейки через соломинки. — Помнишь, когда Крыс встретил Странника, морского волка, он тоже захотел всё бросить и уйти в плавание.

Эрик задумался. Он казался себе непохожим на Крыса, поэта и мечтателя. Да, он и сам мечтал, но ведь это были не пустые фантазии: он был готов воплощать их в жизнь, надо было лишь немного повзрослеть, а над этим он был, увы, не властен. Еще недавно он радовался, когда в день рождения папа измерял его рост и делал отметки на дверном косяке. А теперь стало ясно, что ни рост, ни физическая сила, ни даже школьные отметки ничего не значат, если по документам ты еще ребенок. Это огорчало его, и Крот это заметил, хоть у него и не было глаз, а были протезы из пластика, похожие на расписанные тонкой кисточкой ракушки. Да, он был прав: что-то тянуло Эрика вдаль, вместе с перелетными птицами. Иногда ему снилось, что он летит вслед за ними, и крылья у него кожистые, как у птеродактиля.

Когда ему исполнилось двенадцать, он обзавелся пилотскими наушниками с микрофоном. Мама скептически заметила, что папа поторопился и за четыре года голова у мальчика еще успеет вырасти. Но он знал, что это неправда: расти будет всё, кроме головы, к тому же наушники можно подогнать под размер. Он ужасно понравился себе в зеркале, когда надел их. Даже невесть откуда взявшийся прыщ на весь лоб почти не портил картины, а уж Кроту и вовсе не было дела до его прыща. Виделись они теперь реже: Крот после начальной школы перешел в среднюю в том же районе, а Эрика отдали в частный колледж с углубленным изучением математики. В новом классе его никто не дразнил — наоборот, у него появились там приятели. Однако Крота он не забывал и часто заходил к нему в выходные и по вечерам. Они увлеклись программированием и теперь больше сидели вместе за компом, чем гуляли. Крот оказался башковитый и хватал на лету все хитрости, которыми Эрик с ним делился. Они по-прежнему говорили о самолетах и ездили к старому аэропорту, а вот на опоры ЛЭП больше не лазили — отчасти потому, что в доме у Крота завелось сразу двое младенцев, так что его мама не ходила на работу и могла наподдать сыну, заметив его в окно. Но, по правде говоря, Эрик не жалел о потерянном: вестибулярный аппарат у него и так был отличный, а небо с высоты пяти метров не становилось ближе.

Из-за малявок, которые вечно шумели, Крот вскоре перестал звать его к себе, а вместо этого приходил сам, к большому удовольствию Эриковых родителей. На каминной полке в гостиной до сих пор стояла поздравительная открытка трехлетней давности, умилившая маму до слез, а папу почти до слез рассмешившая. Крот нарисовал контур чего-то, что можно было с определенного ракурса принять за самолет, а ниже выдавил брайлевскими буквами: «От винта». Это было гораздо круче, чем «От Крота»: ведь и так понятно, кто автор. Он долго думал, что подарить в ответ, — хорошо, что до конца июня было много времени. Папа предложил сделать рельефную картинку, и вместе они возились целую неделю, пробуя разные техники. Эрик был ужасно рад, что Кроту понравилось, пусть и нелегко было прочитать это у него на лице. Всегда всё можно прочитать, если не держишь тайн друг от друга. Так он думал, когда Крот вдруг сделался задумчивым и стал заходить всё реже и реже, а на вопросы отвечал уклончиво: мол, занят был. Он будто снова залез в свою нору — еще вчера улыбался так, что зубы блестели ярче глаз, а теперь и улыбка погасла, и в разговоре он то и дело терял нить: мысли его были где-то далеко. Отчаявшись понять, что с ним происходит, Эрик спросил у папы, но тот лишь руками развел: «Трудный возраст!» А мама подошла и взъерошила его рыжие волосы, которых он уже почти перестал стыдиться.
— Твой друг в кого-то влюблен, вот и всё.
— Что еще за глупости?!
— И не вздумай ему такое сказать, — добавила мама серьезно. — Он не простит.

Вот ведь родители! Сами насочиняют, а потом говорят, что это я фантазер и лгунишка, но разве я — подумай, Крот! — разве я смог бы выдумать про тебя такую фигню, что будто бы ты… Крот закусил губу так сильно, что она побелела, и Эрик испугался, что друг сейчас полезет в драку. Но тот застыл на месте. Потом медленно повернулся, нашарил в углу свою трость и вышел. «Эй, ты куда?» — он не ответил, на ощупь бредя по коридору. Эрик хотел сказать: прости, но слово застряло внутри.
Вечером он набрал номер Крота и долго слушал гудки. Он не хотел верить, что мама была права и можно так сильно обидеться из-за ерунды. Это у взрослых бывает, у них всё слишком сложно и поэтому они не умеют дружить по-настоящему. А на свете нет ничего важнее дружбы. Кроме самолетов. Эрик подумал о самолетах нарочно, чтобы отвлечься. Открыл шкаф, где стояли модельки. Вот на таком он скоро будет учиться летать. А вот «Конкорд» — сверхзвуковой и самый красивый самолет в мире. Он ушел на пенсию три года назад, когда они с Кротом познакомились. Истребитель «Спитфайер» — ему Крот нечаянно отломал шасси и ужасно переживал… К горлу подступил комок, стало так обидно и так больно, как не бывало даже в начальной школе, когда он был один-одинёшенек. Он снова позвонил, и снова без толку. Неужели можно променять лучшего друга на какую-то девчонку, с горечью думал Эрик, засыпая.

Еще с неделю он надеялся, что Крот позвонит ему сам или забежит, как будто ничего не случилось, после уроков. Он бы тут же, не раздумывая, помирился с ним. Крот не появлялся, и Эрик со злости весь ушел в учебу. Воображение рисовало ему, как в один прекрасный день он совершит свой первый самостоятельный полет, и все узнают об этом, и Крот позвонит, чтобы напомнить о его обещании покатать. А не позвонит, так и не надо. Потому-то Эрик и не сказал ничего, когда месяца через два встретил друга на улице. Постоял, глядя ему вслед, и пошел своей дорогой.

***

Самолет совершил касание, плавно опустил нос и покатился безо всяких тормозов в самый конец длинной полосы. Хорошая посадка. Любой начинающий пилот быстро понимает, что мягко сесть один раз — не достижение. Надо сделать это сотню раз из ста, тогда будет результат. Сам он уже не был начинающим, и все-таки с удовольствием отмечал — будто бы глядя на себя со стороны — все свои удачи. Косяки тоже бывали — куда же без них, и он понимал, что ему еще учиться и учиться и что выпендриваться не стоит. Да и перед кем? Друзьям все равно, к тому же общаются они редко: все студенты, у всех новые знакомства, лекции и курсовые. В летной школе всё иначе, тут ты сам по себе. Ты да инструктор. А дома родители, которые, конечно, гордятся тобой, но еще больше переживают, особенно мама. Она втайне надеялась, что к выпускным экзаменам его мечты о небе растают, как дым, и он поступит в университет — ведь без высшего образования никуда, это даже слепому ясно. Как, по каким каналам ей передали сведения о Кроте, он не знал; возможно, две мамы встретились в магазине или кафе, мамы всегда рады поболтать и поохать: а мой-то, представляешь, пошел на информатику, — а мой оболтус в ПТУ, как будто можно приравнять летное училище к курсам парикмахера, не говоря уже о том, что будущим пилотам учеба обходится на порядок дороже, и ночами он работает кодером в шарашкиной конторе, чтобы оплатить ее хотя бы частично. Нет, он не жалуется. Просто день такой: холодно, промозгло, пока доедешь на велике от аэропорта до дома — весь мокрый от брызг. Зима. Вчера был день рождения его лучшего друга, которого он так и не привык звать по имени даже мысленно, а вслух давно уже никак не звал. Крот жил теперь в другом районе, поближе к университету, так что у них не было возможности столкнуться на улице. Виртуальный мир оказался более тесным, и как-то раз Эрик увидел комментарий у общего знакомого на «Фейсбуке». Он сразу узнал в комментаторе Крота, хоть тот и был под другим ником, и, повинуясь порыву, зашел в его профиль. Тут же стало понятно, что у него всё хорошо — настолько, что Эрик почувствовал себя неловко, будто подсматривал за другом, пользуясь его слепотой. Он вяло подумал, что должен быть рад, и закрыл страницу. Это было, кажется, полгода назад. А вчера он взглянул на календарь и вспомнил, но в «Фейсбук» не полез. Сказал себе — нафига? И только этим утром, сдав ключи от самолета и сигнальный жилет, понял, как сильно ему не хватало долгих разговоров, прогулок по ничейной земле, теплых рельсов и ледяных милкшейков, и чтоб велосипед подпрыгивал на кочках, неся на багажнике живой груз. Кочек давно уже не было: территорию вокруг аэропорта выкупили и застроили, велик катил гладко и скучно, и от этого почему-то было еще холодней.

Вернувшись домой, он сел к компьютеру и нашел страничку Крота. В самом верху висело свежее фото, и он тут же узнал ослепительную улыбку друга — тот совсем не изменился, разве что глаза были не карие, а фиолетовые. Эрику почему-то подумалось, что ему подарили их на двадцатилетие. Он отстучал «С днем рождения» и стер написанное, не отправив. Было что-то нечестное в этой попытке сделать вид, будто они расстались вчера. Их пути так разошлись, что если бы они сейчас встретились, им было бы не о чем говорить. В книжке всё было иначе — ему смутно помнилось, что герои ссорились, но оставались неразлучны. Даже когда Крот решил вернуться к себе, в деревню Кроткое, его друг был рядом. Так бывает только в сказках. И все-таки он хотел сказать что-нибудь, любую фигню, как делал раньше, чтобы дать понять: я здесь, я вижу тебя.

«Привет, Крот».

Он немного посидел, занимаясь несущественными делами, но Крот то ли был не в сети, то ли проигнорировал сообщение. Эрик выключил компьютер и завалился на кровать с толстым талмудом «Правила полета по приборам». Он читал, пока не начали слипаться глаза, а потом положил голову на обложку и уснул.
Был уже вечер, когда он снова залез в интернет, и сердце подпрыгнуло при виде иконки с уведомлением.

«Привет, Крыс».

И больше ничего: ни «как дела», ни «сколько лет, сколько зим». Он подумал и ответил: «Не хочешь как-нибудь покататься?»

Трамвай останавливался прямо напротив свежеотстроенной торговой зоны с сияющими отелями и автосалонами. Эрик топтался на условленном месте уже минут десять и весь промерз: трамваи вечно опаздывали. По счастью, ему не нужно было строить приветливой мины или, напротив, скрывать удивление от того, что друг перерос его на полголовы. Весь одетый в черное, слегка хипповатый Крот первым подал ему руку, как было у них заведено, и двинулся рядом, тростью ощупывая дорогу. Эрик смотрел на эту трость, и ему чудилось, что он нашел машину времени. Не хотелось даже разговаривать, ведь их голоса тоже изменились, и это разрушило бы иллюзию. Над головой прошумела такая же, как у него, учебная «Цессна», и Крот нарушил молчание:
— С двадцать шестой взлетают?
— Ты до сих пор помнишь?!
— Конечно, помню. Значит, и нас так же направят?
— Наверняка.
Он заранее думал, что по дороге им придется о чем-то говорить; думал, что спросит про учебу, и они обсудят языки программирования — на десять минут неспешной ходьбы хватило бы. А на деле он сам не заметил, как они оказались у ангаров: всё рассказывал, захлебываясь, как получал права на визуальные полеты, и в чем особенность полетов по приборам, и как сложно оказалось быть пилотом — я тебя вспоминал, Крот, ты ведь всегда всё планировал, помнишь, ты говорил, что надо знать каждый поворот, прежде чем выйти из дома, иметь в голове ментальный образ местности, вот именно этим я теперь и занимаюсь. А ты готовый летчик, разве что по визуальным правилам тебе не дали бы летать.

На время предполетной подготовки он оставил своего пассажира в комнате отдыха с мягким диваном, чайником и журналами. Когда он вернулся, чтобы позвать его, Крот говорил по телефону. Эрик хотел уйти, но отчего-то медлил. Крот смотрел прямо на него, сквозь него, и сам не казался больше непроницаемым — и выражение его лица, и интонации были понятны, хотя говорил он на своем родном языке, на котором общался с мамой. Сейчас это была не мама, Эрик готов был поклясться, и у него даже мелькнула мысль, что машина времени отбросила его ровно в тот день и час, когда они поссорились. Крот, должно быть, говорил что-то вроде: это же просто самолет, маленький и легкий, такие не падают. А я зато расскажу тебе, что слышал в небе.

Миновав турникет, они вышли на летное поле. Когда-то давно тут садились международные рейсы и с трапов махали публике рок-звезды и английская королева. А нынче они у ангара вдвоем. Один убирает колодки из-под шасси, проверяет масло и делает кучу других процедур, привычных, как чистка зубов, а другой изучает руками самолет, составляя его ментальный образ. Столько раз Эрик представлял эту сцену, а в реальности всё оказалось иначе. Его первым пассажиром стал отец, и они прокатились по стандартному маршруту: над деловым центром города, над заливом — начинающие пилоты всегда спешат показать это родным и знакомым, и те охают и фотографируют наперебой, жмурясь от ветра в приоткрытом окне. Сегодня не будет открыточных видов внизу. Они летят на запад.
Крот первым забрался в кабину и внимательно прослушал предполетный инструктаж: как правильно пристегнуться и где аварийный выход. А по команде «Брейс» надо упереться ладонями в козырек приборной панели и пригнуть голову, вот так. Всё понял? Теперь можно стартовать.
— Хочешь сам?
— Хочу.
— Валяй.
— От винта! — радостно проорал Крот в открытое окно, и Эрик завел мотор.
— Эссендон, это Дельта Лима Эко, добрый день. «Цессна» один-семь-два, два человека на борту, ППП в Бендиго, разрешите предварительный.
— Дельта Лима Эко, выруливайте на предварительный Новембер, полоса два-шесть, ожидайте перед ВПП один-семь.
— Эссендон, рулю на Новембер, полоса два-шесть, ожидаю перед ВПП один-семь, Дельта Лима Эко.

Пока они рулили, пока стояли в очереди на взлет, Крот молчал. Едва ли им двигало то же, что и обычными пассажирами, даже самыми болтливыми: чувство почти суеверного благоговения перед тем, кто в ближайший час будет отвечать за их жизнь. Они боялись помешать пилоту и послушно смотрели в окно. Крот же, вероятней всего, слушал переговоры, а вот что он извлекал из них — этого Эрик не знал. Он вообще с трудом представлял себе полет в кромешной тьме или в плотном облаке, хотя именно для таких случаев уже несколько месяцев корпел над учебниками. Все эти мысли пронеслись в его голове чуть позже, когда полоса осталась внизу, и Крот, почуяв новые вибрации, спросил: «Летим?»
— Летим! Прикинь, ты в небе! Высота триста пятьдесят… четыреста…
— А нашу школу видно?
— Школу нет, а ЛЭПы будет видно, когда повернем. Чувствуешь? Во-о-н они…
— А мальчишки на них не сидят?
— Слишком высоко, не разглядеть.
Тут вклинился диспетчер, а вслед за ним — пилоты других самолетов, вылетавших из соседнего аэропорта. В наушниках стало тесно, как в битком набитой комнате: будь он сам незрячим, у него началась бы клаустрофобия. Однако Крот сидел смирно, а его руки неподвижно лежали на коленях. Должно быть, в тот раз, когда ему пришлось съехать на заднице с пригорка, он волновался куда больше. Его щиток на лобовом стекле не был опущен, и низкое солнце било в яркие инопланетные глаза.
— Не укачивает?
— Не, нормально. Дашь порулить?
Он улыбнулся: книжный Крот, впервые оказавшись в лодке Крыса, точно так же просил разрешения сесть на весла. Ужасно захотелось ответить «Безмозглый зверь, ты нас перевернешь!», но он сказал:
— Сейчас из зоны вылетим, и порулишь.

Как только зона Чарли осталась позади, он дал добро, и Крот аккуратно взялся за второй штурвал. Он словно бы знал, как это надо делать, хотя наверняка даже на тренажере не летал. Его рот приоткрылся от восторга — Эрику почудилось, что он вот-вот спросит: сколько Махов? Когда-то ему попалась в одной статье мысль, что дети, когда играют, отрабатывают свои будущие навыки и роли, что детство — это как занятия на тренажере. А сейчас, сидя рядом со слепым и счастливым пилотом, он ясно ощутил, что именно тогда, десять лет назад, жизнь и была настоящей.
— Чуть левее, — сказал он, — еще немного.
Самолет тряхнуло. Он поспешил объяснить: восходящий поток, но Крот и тут не испугался и штурвала не выпустил.
— Чуть от себя… Чуешь, как вверх потянуло?
— Ага. А поток откуда?
— Облака кучевые кругом, от них тени. Земля неравномерно нагревается.
— Прикольно.
Расставаться со штурвалом Кроту явно не хотелось, и Эрик разрешил ему еще подержаться, пока сам он будет поворачивать на Бендиго. Он был ужасно горд, что выполнил обещание. Помнил ли об этом Крот, верил ли?
— А садиться будем?
— А как же! Может, и не один раз. Еще надоест.

Он поймал себя на том, что слегка рисуется, с нарочитой небрежностью обращаясь к диспетчеру: иду на снижение, дайте трафик. Тут же он порадовался, что друг не видит, как на лбу его выступает испарина от попыток запомнить, кто и с какой стороны летит к точке их назначения, кто взлетает и как безопасно со всеми разминуться.
Значит, так: «Пайпер» и «Циррус» нам точно не помешают. С севера заходит Папа Оскар Браво — такая же «Цессна», а вот и она сама в наушниках, подтверждает, что будет через четыре минуты. Сзади Виктор Кило Сьера, тоже будет отрабатывать посадку по приборам. Слева в семи милях Эйр Эмбуланс. Вроде нормально. Снижаемся. Уже Сьера Индия, довернуть направо три-пять-один. Четыре триста, чуть высоковато. Шесть минут. Ах, да!
— Бендиго трафик, это Дельта Лима Эко, «Цессна», десять миль к югу, снижаюсь четыре тысячи, предполагаемое время круга один-три.
Виски Танго Ромео сообщает, что подходит с востока, четыре с половиной тысячи, садится визуально. Кстати, что там с парамедиками — может, им надо дорогу уступить?
— Эйр Эмбуланс три-один-три, это Дельта Лима Эко, вам нужна срочная посадка?
— Дельта Лима Эко, нет, у нас тренировочный заход через Бендиго-Сьера-Чарли, Эйр Эмбуланс.
— Сзади меня еще Виктор Кило Сьера.
— Понял, спасибо.
Снижение до двух с половиной. Папа Оскар сел. Мы следующие.
И тут Крот сказал:
— Слушай, мне кажется, Виски Танго Ромео должен быть сейчас справа. Ты его не видишь?
Сердце ухнуло в воздушную яму. Он накренил самолет влево, чтобы не мешало крыло. В боковом окне, чуть впереди, виднелась белая точка. Они шли ей прямо наперерез.
— Виски Танго Ромео, это Дельта Лима Эко, подтвердите местоположение.
Он выслушал ответ и сказал, что будет в очереди следующим; и сразу после этого подумал: а если б летел один? Или в облаке? Безмозглый зверь — вот он кто. Проворонить трафик!
Но корить себя некогда. Предпосадочный чеклист: тормоза. Приборы. Ремни. Минуты полторы, чтобы перевести дух. Высота принятия решения тысяча пятьсот шестьдесят. Вижу полосу, садимся. Чуть добавить газу. Закрылки максимум.

Только на обратном пути он вспомнил про Виски Танго; и тут же Крот начал спрашивать что-то, словно каким-то внутренним органом, подобным эхолокатору, ощутил настроение друга и пытался его отвлечь. В эфире было тихо. Закатное солнце в правом окне золотило склоненную голову.
— Ну и голова у тебя, Крот.
— А что такое?
А если б в облаке, снова подумал он, и под ложечкой противно екнуло.
— У тебя сейчас волосы еще рыжее, чем мои.
— Опять ты выдумываешь. Кстати, розы синими не бывают, знаешь?
— Зря. Было бы красиво.
— А я бы сейчас милкшейка выпил, — сказал Крот мечтательно.
— Что, жарко?
— Немного.
Я тоже испугался, мысленно ответил ему Крыс, а вслух сказал:
— Не успеем до закрытия, даже если катапультируемся.
— А они до сих пор на месте? Сто лет там не был.
— И я.

Под крылом уже плыли разноцветные крыши, показался длинноногий мост, а за ним — горящие в ранних сумерках огоньки семнадцатой полосы. Пилоту ужасно захотелось, чтобы их направили на второй круг. Он даже вздохнул, услышав ответ диспетчера, но тихонько, чтобы не уловил микрофон. А потом он улыбнулся, потому что понял что-то очень важное. Теперь он знал наверняка, что в следующий раз, взлетая с двадцать шестой полосы, обязательно увидит их школьный двор, улицу Макнамара и мальчишек, которые машут ему с башни высоковольтных линий.