Валентина Фехнер ‖ В ране новой земли

*

                                          Памяти А. Таврова

и камни цветов в благоухании тяготы
воспарили в эту посмертную глубь
и землица склевала печень смерти твоей
всю горечь в пшеничные зерна вложив

голубица вещей отделилась от слова
и подкидыш значений лишился опоры
и пустые младенцы о крике кричат
воскресая не означать

*

треск предощущения

яйцо вылупляется из самого себя

то ли разоренное вопросом гнездо зерна

учащается

и

раскрасневшийся плод скороспелости

всходит в поспешность ответа

яйцо разлагается в тайну отсутствия

многоглазая слепота ее расширена

как легкое вглядывания

надтреснутая теснота дыхания
*

разрывы зачатия

           разоренные бомбоубежища смерти

инвалид конца на коляске времени

задувая сумерки
раздувая рассветы вещей

     разминает возраст в глазницах вопроса

и скороспелый ответ раскачивается в удавке взросления

                                 на древе тусклого стекла

         небесный плевок тумана

           оплеванный метастаз прозрения

*

эдип цветка
раскрывается зрению тусклого стекла
как отчаяние тайны
незрячесть дыхания
и увядает наощупь всякий порыв
и могилу имени плачет в себе

и стихотворение
в начале слепоты так же темно как и в ее конце
и тайна срывается на колыхание строк
и слепнет лепесток о лепесток

*

что есть капля стекания

                                               распахнутая стихия

спутанность имя этому дому

                   нащупывание мерещит глаза утра

вопрос колотится на языке

              то ли капля отречения

плачет последний смысл

                  разверстый рассудок

иссохшие ливни вещей

                засуха причины
следствия

в пустыне имени

             жажда опоры

                                         удушье зерна

*

что опыляет ежедневность
насекомое рутины
тля потребности

но эти надломленные будни
под паутиной быта
отравленные ядом вопроса о гибели

и пауки свидетельства цветут

о
восьмигрозный шифр повседневность

о
спутанность
спросонок на разлуку
и снова клонит в семя сна пропасть

*

еще год назад я и подумать не могла, что уеду из России,
вчера, собирая вещи, как будто размещая их на весах памяти, отделяя значимое от случайного,
я снова и снова пыталась ощутить грядущую территориальность,
а скорее разорванность,
как будто атомный катарсис уже случился
и я покидаю не родную землю, а ее останок
для перемещения на другие ( Франция, Сербия, Израиль ) …
внутри природы смерти тесно не будет.

когда—то, с таким же ощущением покидая родной Донецк,
я проваливалась в каждый предмет,
запах — облепиховый бабушкин компот,
всегда готовый к нашему возвращению с прогулки,
письменный стол, под которым
мой десятилетний брат Илья рассказывал мне —
как больно женщине рожать детей,
а я спрашивала, могу ли я избежать этого,
и он почему то сказал: — «нет все женщины через это проходят..»,
и как—то сострадательно и в то же время облегченно вздохнул,
и тогда, я поклялась, что сделаю все возможное —
но уберегу себя от боли —
сейчас у меня трое сыновей, из которых я забираю с собой
двоих младших, и могила дочери,
которую я оставляю этой отмершей земле,
как часть тела, которая всегда присутствует, но ее больше невозможно ощутить в полноте, как свою.

я возьму с собой только руину и все вещи сведу к ее алфавиту — вчера я позвонила своему кровному брату,
он снова не взял трубку, как и последние 7 лет —
полгода назад при нашей случайной встрече я сказала ему:
«теперь мы поговорим только на похоронах отца!», —
он сделал вид, что не расслышал,

завтра я проснусь на чужбине биографии,
и орган потери скрутит схваткообразная жгучая память,
остается обмыть тело разрушенных связей,
и эти два лица мужчины, смотрящего в двойное зеркало
на черно-белой фотографии из фильма Вонг Кар-Вая,
которую я специально распечатала и оставила тебе,
как марево разрыва, и диагноз шизотипическое расстройство, поставленный младшему сыну семь дней назад,
и недописанный текст «Антигоны»,
прерванный на: — «..сестра моя, смотри, уже идут
накинуть тебе на смерть петлю героя»,
облупившийся от времени белый крест на могиле Наденьки,
все эти опорные пшеничные камни
как бы зависшие в случайной погибели

Остается только оплакать заклание выбора и ехать в аэропорт, держась опознавательных знаков разлуки:

роддом 68
студия на новослободской 49/2
наш Петербург
статуя женщины с пробитой грудной клеткой
прорванные ветром сетки
наши первые слова после рождения Леонида:
— «а у него и нос, как у Серафима рот, как у Серафима, волосы кучерявые!
— тихо, тихо у него какая—то пенка изо рта идет!»
горечь малиновых ягод в саду Людмилы Яковлевны
останок детства
радуга во все небо в момент забрасывания землей гроба Андрея Михайловича
твои объятия
отчаянный крик отца у свежей могилы деда: «а что если все это ложь, и я больше никогда тебя не увижу, папа!»
дети бросают друг в друга обморок яблок
птица взлетает

*

нищие ливни речи о милостыню чужой земли
о могилу предназначения бьются

время примкнуть к сосцам руины
и в млеке протянутой потери
утопить язык

поцеловать остывшие смыслы
как лоб мертвой дочери уже девять лет
в ночь ее смерти в реанимации
очнулась от лепета переливания крови
и пришло молоко
и вскормило смерть

скульптура крика напротив поодаль
чугунная кастрюля купленная у бомжа
продающего блаженную ветошь
в которую теперь стряхивает пепел больной
шизофренией художник рисующий человека
на стенах на полу потолке
маленькой мастерской в париже

пьющий только дождевую воду
играющий в поэзию мертвой метафорой

и заповеди языка твердит