Алла Войская ‖ В замогильной стороне

Роман Михаила Елизарова «Земля» не относится к тем книгам, которые легко можно прочесть за вечер. Но стоит ли 800-страничный роман того, чтобы потратить на него несколько дней? Рискую сказать: нет.
Лонг-лист премии «Большая книга», шорт-лист «Нацбеста» — учитывая столь высокие оценки литературного сообщества, от книги ждешь если не переворота, то, по крайней мере, трогающей за душу истории. Но ни того, ни другого в романе нет.

Текст книги был напечатан в авторской редакции, поэтому на страницах романа мы нередко встречаем подобные труднопроизносимые или попросту странные фразы: «В застекленном жерле ствола брезжит бледный северный свет, я с размаху шлепаю о клетчатый кафельный пол резиновым мечом, и по стенам звонкой блохой скачет эхо...», «Я был пятилетним недочеловечком, яичным овальцем, в котором только вызревал будущий мыслящий труп».

Подобно Достоевскому, который упорно повторяет в романе «Преступление и наказание» слово «желтый» и его производные, Елизаров на протяжении всей книги рассказывает о мертвечине. «Осмертин», «мертвое выражение», «намертво схватится», «за смертной гранью» — и так раз за разом. Смерть глядит на нас с каждой страницы романа, но выглядит это слишком искусственно, как будто бы автор выполняет некий норматив на количество слова «мертвый» на сто страниц текста.
Роман доверху наполнен диалогами (особенно во второй своей половине), но их можно свети всего к двум типам: бандитские остроты и псевдоинтеллектуальные монологи о смерти и предназначении кладбища (чтобы ни на минуту не забывать, что книга — вообще-то — о «русском танатосе»).

«– Кому не спится в ночь глухую? — произнес Юра, сбегая по ступенькам. — Собаке сторожу и…
– Хую! — мужик приветливо засмеялся».

«– Покойник — это не форма смерти. И смерть — не содержание покойника. А все смыслы, включая сопутствующие неврозы, люди нагородили, отталкиваясь сугубо от бездыханного тела, гроба, могилы, памятника. На кладбище по факту не смерть, а голый формализм, созданный живыми вокруг непостижимого таинства. А в морге — сплошной формалин».

И в центре всех этих даже не сюжетных, а чисто словесных построений находится главный герой — Владимир Кротышев, по прозвищу «Крот». С самого детства его жизнь тесно переплетается с похоронными обрядами — и кажется, ему изначально предписано работать на кладбище. Но любопытных деталей о похоронном деле в романе чудовищно мало — можно вспомнить разве что щепетильные описания производства могильных памятников и забавный эпизод конкурентной борьбы агентов за свежий труп. Только разговоры, разговоры и еще раз разговоры.

Володя занимается сексом с мертвецки пьяной знакомой, не отдающей отчет в своих действиях, изменяет любимой женщине с проституткой — в эпоху #metoo «Земля» кажется во многом морально устаревшей книгой. Но в целом автор дает герою не так уж и много эпизодов, где он может хоть как-то проявить себя — под конец Кротышев совсем растворяется в этой философской кутерьме и теряет всякую индивидуальность, начав говорить такой же заумью, что и его пассия Алина.
Алину автор пытался представить в виде загадочной женщины-вамп, заигрывающей с эстетикой смерти. Но в итоге получилась карикатура, академическим тоном пересказывающая Проппа. А ее мечты о похоронном бюро будущего подозрительно отдают Тамарой из «2017» Ольги Славниковой.

Раскрывает ли роман Михаила Елизарова «Земля» какие-то новые, доселе неизведанные грани смерти? Едва ли, «Земля» — лишь перифраз избитых философских концепций с оглядкой на национальную специфику. Есть ли в книге любовь, предательство и прощение? Да, но герои Елизарова выглядят настолько искусственно, как будто автор заставляет взаимодействовать виртуальных человечков в очередном компьютерном симуляторе жизни.

«Мощный, даже радиоактивный» «роман-предчувствие», как охарактеризовали его критики, на поверку оказывается средней руки книгой, которая отталкивается от сложных вопросов, но отвечает на них многословно и очень тривиально.