Алевтина Бояринцева ‖ Астрахань

Удивляюсь, когда Астрахань называют маленькой. Это большой, многоликий, многоголосный город.
Этому бурлящему многоголосию недостает только экзотики. То, что в другом пространстве заставило бы глазеть, жадно фотографировать, в Астрахани живет как обычное, привычное.

Возвращалась с работы под призыв к молитве: мой путь лежал мимо мечети. Крепкий высокий голос, выпевающий прихотливую мелодию, стал знаком того, что все в порядке: жизнь идет своим чередом. А через пыльную дорогу, перерезаемую «маршрутками» и простенькими легковушками, — большой, красного кирпича православный собор. В нем всегда полусумрак, прохлада, над которыми не властно жгучее астраханское солнце.

Кажется, что астраханцы не страдают от зноя. Изнывают только приезжие, вроде меня. Летний ветер не освежает, а обжигает — как будто на раскаленную печь плеснули ковш воды. Но зато какая радость для уроженца Средней полосы России энергичная астраханская весна: середина апреля — и уже плюс 20, и нежное солнце. Осеннее ненастье отодвинуто куда-то к ноябрю. Два месяца бабьего лета — благодать!

По одним улицам, через одни мосты ходят женщины-мусульманки в длинных черных одеяниях, скрывающих все: немного видны лишь глаза. Женщины с открытыми лицами в светлых хиджабах. Женщины в привычных для любого российского города и городка нарядах.
Мне навстречу идут две подруги-студентки: одна — восточная дева в хиджабе, другая — обычная русская девушка в белой блузке и черных брюках.

В студенческой нижегородской компании мы очень любили Надюшу — Надию. Она из мусульманской семьи, но никаких ограничений в общении не было. Шутила и смеялась наравне с нами — обычными Людой, Таней, Алей. Ее сестра была другой: всегда носила традиционный хиджаб, длинные юбки. Правда, Надюшу, хоть и была она, как мы, замуж выдали старшие мужчины в семье. Нашли жениха и сказали: «Через две недели свадьба».

В Нижнем Новгороде мусульмане очень близки к православным, а вот в Астрахани, думала я, они живут своей, отдельной жизнью. Но никакой отдельности не заметила. Работали вместе, пили чай — и с русскими сладостями, и с восточными. Так же, как в Нижнем или, к примеру, в Екатеринбурге, Мансура называли Михаилом, Сарию — Софьей.
Работа в Астраханской картинной галерее открыла для меня новые ракурсы тем «Запад и Восток», «Христианство и ислам».

Для меня Восток как огромная, богатейшая культура открылся именно тогда, когда в небольшом музейном зале я увидела иранские изразцы, японское панно с перламутровыми инкрустациями, тибетские тханки, китайские вазы. За каждым предметом, украшенным загадочными для европейца символами, — совсем другая культура, другой жизненный уклад. Каждый экспонат — будто тайнопись: всматриваешься, вчитываешься и, кажется, что приближаешься к тайному знанию.

Люди, которым это близко и понятно, восхищают меня. И таких людей я впервые встретила в Астрахани. С их помощью и погрузилась в изучение Востока. Да так увлеклась, что «присвоила» себе этот дивный камерный зал восточной культуры: хотелось закрыться в нем и не пускать посетителей.
Но и «родное» европейское искусство оказалось не таким уж знакомым. Как в благородных домах появился фарфор, я и не задумывалась, пока не осталась наедине с музейными витринами. За этими изящными вещицами — золото и кровь, столетия противоречивых отношений Европы и Китая, борьба за секретную рецептуру. Да, было время, когда гордые европейские державы подражали Китаю в создании фарфоровых «безделиц».

Испытанием для самолюбия начинающего научного сотрудника отдела зарубежного искусства стало полотно «Тайная вечеря» Франца Томашу — почти неизвестного в России австрийского художника. Христос и одиннадцать апостолов, замерших в удивлении, в волнении. Почему одиннадцать? Оказалось, что и евангельскую историю — одну из основ европейской культуры — я по-настоящему не знаю. Художник вдохновлялся Евангелием от Иоанна. В нем эпизод Тайной вечери изложен с подробностями, которых нет в других повествованиях. У Иоанна Христос подает Иуде кусок хлеба: «И после сего куска вошел в него сатана. Тогда Иисус сказал ему: что делаешь, делай скорее». Иуда ушел, одиннадцать остались с Учителем и обратились к нему с вопросами: почему Ему надлежит покинуть их? Что делать им?..

***

Вся Астрахань — как музей, который сохраняет, учит, напоминает, оберегает.
Оберегает старый дух, напоминает о давних торговых традициях Персидское подворье — пока есть силы, пока жив камень. Есть и другая форма культурно-исторической памяти: иранские студенты учат русский язык в астраханских вузах, астраханцы осваивают фарси в Иране. Изучают в Астрахани китайский и японский.

Никогда бы не подумала, что первая встреча с японцами («настоящими!») ожидает меня именно в этом городе. Супружеская пара из Японии прилетела в Астрахань, чтобы навестить сына-студента. Посетили нашу галерею. Может быть, пожилых японцев утомила дорога, городское пекло, но меня, и переводчицу они слушали с живым интересом и благодарили, благодарили. Каждое слово — с улыбкой, «спасибо» — непременно с поклоном. Совершенно невероятные вещи открыл для нас маленький мастер-класс по японскому деловому этикету. Наш гость продемонстрировал ритуал обмена визитками: виртуозный по исполнению, деликатнейший по содержанию. Как и вся культура Японии, он оберегает личное пространство человека. Уже хочется сказать «спасибо» в ситуациях, в которых раньше это слово не произносилось, уже не боишься «потерять время», помогая кому-то. Конечно, воспитанность и доброта — разные вещи, но не так далеки они друг от друга.

…Вообще, Астрахань боится жестокости. Она кровоточила от мятежей, осад, казней. Астрахань видела Марину Мнишек незадолго до ее заключения и тягостной смерти. Видела Степана Разина, одаривавшего и убивавшего с одинаковой щедростью. Но эти беды приходили как бы извне. Может быть, историки со мной не согласятся, но Астрахань почти не знала внутренних эпидемий жестокости. Будто все божества, которым молятся астраханцы, защищают ее.

***

Город этот таков, что хоть и не столица, а всегда был на виду у всего мира. Он похож на Венецию — «моря царицу», как поет Веденецкий гость в опере «Садко». Кстати, итальянцам Астрахань знакома не только как деловой партнер. Ее имя звучало с подмостков театра.
В «Турандот» — театральной сказке Карло Гоцци — Астрахань появляется буквально в первых строках:
Когда под Астраханью ваше войско
Не устояло, и ногайцы, дрогнув,
Бежали….
— так начинает рассказ о своих скитаниях Барах.

…В тот день,
В тот грозный день разгрома, мы с отцом
Вернулись в Астрахань,
— отвечает на вопрос Бараха его воспитанник князь Калаф.

Так что действие «Турандот» начинается, по сути, не в Пекине, а в далеком прикаспийском городе, опустошенном «неистовым султаном Хорезма».

Если у Гоцци Астрахань — полулегенда, то у голландского путешественника Яна Стрейса (или Стрюйса) она реальна, исторична. Голландский гость был там в одно время со Степаном Разиным и едва не стал жертвой жестокой расправы. Большую популярность в Европе получила карта Каспия, составленная Стрейсом, и опубликованная в книге «Три путешествия».

А в России необычайно популярна песня о Разине «Из-за острова на стрежень». Ее центральный эпизод —
Мощным взмахом поднимает
Он красавицу княжну
И за борт ее бросает
В набежавшую волну,
— родился из рассказа Стрейса о гибели персидской княжны.

Ученые не очень-то верят этому свидетельству, пусть и принадлежащему очевидцу. Убеждало ли оно Велимира Хлебникова — уроженца астраханской земли и большого ее поклонника? Судя по плеску его поэмы «Уструг Разина», убеждало:
К богу-могу эту куклу!
Девы-мевы, руки-муки,
Косы-мосы, очи-мочи!
Голубая Волга — на!
Ты боярами оболгана!
<…>
В буревой волне маячит
Ляля буйного донца.

В крохотной «Автобиографической заметке» Хлебников пишет: «При поездке Петра Великого по Волге мой предок угощал его кубком с червонцами разбойничьего происхождения». Возможно, поэт на генетическом уровне был склонен видеть в Разине не лиходея, а стихию — вроде Волги-матушки, в старину называемой Ра. Он с радостью говорил о себе: «низарь» — не только потому, что рожден в низовьях Ра-Волги. Низарь легко превращается в Разин. Велимировская поэма-палиндром «Разин» завершается возгласом:
Мы, низари, летели Разиным!

АстРАхань (она же — Хаджи-Тархан) у Велимира не документальна: это, скорее, поэтико-историческая реконструкция. Но она говорит о городе вернее и ярче энциклопедических статей: «У берега стояли суда с парусами из серебряной парчи и около них живописные женщины Востока. Вольные сыны Дона, в драгоценных венках, усыпанных крупным жемчугом, и серебряных зипунах, там и здесь мелькали на улицах. <…>
Черноглазые казачки в вышитых сорочках стояли около <…> глиняных плетней и широко улыбались всему миру; в черных покрывалах проходили татарки. Затянутые в белое, на верблюдах проезжали степные женщины» (повесть «Есир»).
Даже этот отрывок, в котором персонажи молчаливы, создает ощущение многоголосия, многоязычия, терпкого и мягкого одновременно. Думаю об Астрахани — и слышу теплый живой гул.

***

Мне кажется, представление об Астрахани как о разноцветном лоскутном покрывале, где каждый лоскуток — это маленький мир со своим языком и традициями, неверно. Город един — как полифоническое музыкальное произведение. В нем много голосов, но каждый выразителен, значим: в любой момент один может выйти на первый план, завладеть вниманием слушателя, а потом безропотно уступить место другому. Убираем из полифонии один голос — исчезает живое, восхищающее слух полнозвучие.

Хлебников видел Астрахань как «треугольник Христа, Будды и Магомета». С точки зрения этнографии, истории, это верное (и художественно удачное) определение. Но в жизни немного иначе. Треугольник все-таки подразумевает границы, ограничения. Каждый человек, уезжая из Астрахани, увозит ее с собой. Где бы он потом ни оказался, сравнивает новое место с ней и понимает: он такая одна — единая, звучная.