Феномен лейтенантской прозы

 

2024 год объявлен Годом лейтенантской прозы

Не так много ждать до возрождения лейтенантской прозы. Это произойдет как только возвратятся из-за ленты те, кто сможет вернуться. После Великой Отечественной войны понадобилось десятилетие, чтобы последовать за Виктором Некрасовым. Не выйти из его «Окопов Сталинграда», как подмечено критиком Владимиром Лакшиным и утверждено самими писателями, а наконец рассмотреть, осмыслить, постараться обжить окопы военного опыта, не боясь замешкаться и погибнуть или получить ранение. Война не оставляет времени на рефлексию, говоря современным языком. На страх, боль, на подвиг, любовь, на подлость и смерть оставляет — чудовищно много на смерть, — на всё, что вмещает в себе человек и его общество, на войне есть место, а времени на оценки нет. Другое дело отметки. С ними проще и быстрей, особенно таким как Мусенок. И приказы не обсуждаются. Они либо выполняются и люди умирают, либо не выполняются и нет вообще никаких гарантий. В мирной жизни совсем иначе. Но не для пишущих лейтенантов.

Они не вернулись из боя. Лейтенантская проза — это не просто «наша честная военная проза». Лакшин был безусловно прав, но сегодня мы обзавелись определениями, которые идейно-нравственное слово «честная» жестко препарируют, чтобы приблизить к той сути письма фронтовиков, от которой было тошно жить. Лейтенантская проза — это литература травмы прежде всего. Выжившие в войне по умолчанию глубоко травмированные люди. Их психика, их мироощущение, их представление о добре и зле искорежены и разметаны подобно тушам домашних животных на минном поле. Травмоговорение опускает категорию честности, потому что не терпит тавтологии. Но фронтовая травма должна говорить и показывать, в подробностях, со всех сторон. Война на каждой пяди земли, которую захватила, разная. И до ужаса одинаковая. Потому — форма повести. Произведения вернувшегося невозвратным поколения объединяют не только военная тематика и реальный боевой опыт авторов, персонажная сетка, конфликтные узлы и жанр, а импульс. В нем невыносимая какофония войны, которая сливалась из тысяч голосов и кричала в их головах до смерти. Феномен лейтенантской прозы в этом разъедающем душу гуле. Со временем он не затихал, наоборот, как после шока, приходило осознание постигшей трагедии, начиналась беспощадная работа совести — дознаватели и рядом не стояли. В политике партии пошли послабления, победу додумались чтить и отмечать, как и ветеранов. А те, гневаясь на голливудизацию войны, на упрощенные до нужной односторонности модели героев и пафосно-картинных отношений на фронте, довоевывали, перевоевывали, чтобы, повествуя от первого или растворенного в роте, батальоне, дивизии третьего лица, попытаться ответить на неразрешимые вопросы, в которых нет риторичности в привычном мирном смысле, но по горло — нравственно-моральных тупиков. Один из: можно ли было победить меньшими жертвами? Почему не берегли каждого солдата? Кто виноват, что пришлось заплатить жизнями чудовищно непомерную цену? Кто-нибудь ответил за это, кто искупит это?.. «Неужели только великие люди не исчезают вовсе? А от обычных, от таких, как они все, что сидят сейчас в этом лесу…неужели от них от всех ничего не останется?..» — устами девятнадцатилетнего лейтенанта Третьякова вопрошал Григорий Бакланов. Поэтому написали о войне самые пристальные ее очевидцы, непосредственные участники боевых действий. Выжившие седые желторотики. На младших офицерах, взводных и рядовых держался и двигался фронт, оттого образы высшего военноначальства площе и отстраненней кажутся, если сравнивать с лейтенантами и солдатами. Два общества: созданное государством и собранное вокруг человека ним самим. Война обостряет конфликты, катализирует все противоречия, превращая человеческие отношения в реакцию подобную распаду урана — ужасно опасную, но жизненно неотменимую работу. Полковники, командующие дивизией и вообще чины с большими звездочками на погонах порой напоминают Deus ex machina: они, например, приехали с инспекцией и скомандовали двухметровых бойцов кормить двойной порцией и обувь достать подходящую. А не то б сгинули богатыри, даже фрица не увидев вживую. Всё для победы. Однако общество вокруг каждого штрафбатника или солдата из брошенного без поддержки батальона сильно другое, чем сообщала гражданам газета «Правда». Маленький солдат это еще хуже, чем маленький человек. Его смерть лишается статуса отдельной трагедии, вместо этого — корабли списков сражавшихся за родину и сгущенный в генетическом материале плач. Но так у тыловиков и потомков. Пишущие лейтенанты помнили всех в лицо. То, как художественно они обрабатывали тексты, перевязывали сюжеты мотивами да фактами, равными стигматам, достойно называться не просто выдающимся литературным трудом, а психологическим и историческим подвигом. Еще одним. Через годы.

Лейтенантская проза — это и литература doc. Феномен здесь не столько в документальности изображенного времени и пространства — где теперь тот Днепр, что форсировали с неподъемными никогда больше жертвами?.. Где та Европа, которую не бессмертные эллины с индейцами освобождали?.. Где мы, ослепшие почти от светлого будущего?.. — сколько в документальности сопротивления человека войне. Уцелеть, защитить, победить и вернуться — мало. Надо сохранить человечность, сберечь совесть, не потерять душу, не повредиться рассудком. Продолжить воевать в воспоминаниях и кошмарах. Или погибнуть на поле боя, в учебном лагере, в санитарном поезде… Похороны могут отличаться, а суть одна. «Алексей встал лицом к приближающемуся танку, затем не спеша вынул рюминский пистолет и зачем-то положил его на край окопа у своего правого локтя. Наклоняясь за бутылкой, он увидел испачканные глиной голенища сапог и колени и сперва почистил их, а потом уже выпрямился…»[1]

…В литературе двадцать первого века всё снова повторится. Но с поправкой на реалии. Трубка — пятнадцать, прицел — сто двадцать. Батарея, огонь! Бац, бац — и мимо.

______________
[1] Воробьев К. // Новый Мир. 1963. № 2. С. 46–76.