Александр Чанцев. Ижицы на сюртуке из снов. СПб.: Алетейя, 2020.
Вошла в такую воду, куда заходить понадобится не однажды и на разную глубину: стала частью потока рефлексий, чтений, интервью и открытий Александра Чанцева, критика, прозаика, собеседника литературных классиков и музыкантов, изведывателя дальних стран и языков, читателя со столь широко и далеко идущими запросами, что самая простая, функциональная классификация его трудов в новой книге кажется единственной уступкой читателю поскромней.
710 страниц чистого текста, 6 страниц оглавления, пять лет интенсивной литературной жизни. Я появляюсь в разделе «Беседы» — опубликовано интервью со мной, выходившее в Rara avis, — и мелькаю в интервью, где автор книги сам выступает в роли героя. С удивлением читаю, что, оказывается, люблю над Чанцевым «подтрунивать», хотя перед новым томом испытываю скорее трепет. Как на незнакомой земле, замешанной из других элементов.
Ведь только кажется, что если пишем в одном времени — то неизбежно об одном. Пожалуй, иллюзия такой неизбежности даже выгодна: хорошо окинуть современную литературу (и культуру) в масштабе одного надела. Как бы токсично ни высказывались, например, обозреватели «Нацбеста», все же рецензионная практика премии в известном смысле — зона комфорта: кажется, что достаточно выбрать из выдвинутых книг и представленных мнений, и будешь иметь представление о том, чем живёт и движется литература.
Я люблю разговоры о мультижанровости критики в наши дни. Но вижу, что в книге Чанцева это мульти- с другого конца: неуловим, не приводим к стандарту сам повод к высказыванию.
Земля Чанцева замешана большей частью из того, по чему не прохаживаются другие критики, и в этом плане его критические книги кажутся мне воплощением альтернативной картины литературы, другой ее иерархии. И сама эта альтернативность — другая, не в перпендикуляр тому, о чем многие, а выстраивание своего общего из ценностей, которые в принципе не могут быть поддержаны многими. Ценностей пересечения культур, искусств, религий.
«Такой индивидуальный кенозис, самоумаление до пустоты (опять, кстати, христианская парадигма пересекается с буддийской!). Пусть будет больше литературы, меньше «я»».
«Нет, я не прошу Мураками писать про гагаку или джапанойз, но все же, все же…»
«Если, кстати, говорить о чтении, то года четыре назад с упоением открыл для себя католических богословов — того же де Шардена, Леона Блуа, Габриэля Марселя… Абсолютно святые люди, читать которых — как и нашего Антония Сурожского — настоящее удовольствие, и не только интеллектуального рода…»
Кажется, что критик таким образом создает свою историю литературы — но он скорее запускает свое время, свой поток «от» и «до», в котором пресловутые Пелевин и Прилепин не только соседствуют с Бахом и Бэнкси, но могут рассчитывать на столь же внимательное вслушивание, на свободную эстетическую экспертизу, на ассоциативный ряд, ведущий не к партийной или коммерческой, а к интеллектуальной игре.
Редкие островки общего критического волнения в книге даже хочется поначалу пролистывать и сразу нырять в разделы «Музыка» и «На языках».
Потому что эта критика не того рода, по которой сверяешь свое. Она волнует приоткрыванием того, что своим не стало и, учитывая ограниченность человеческого времени, о которой пространные списки чанцевских чтений за год иным читателям только острее напоминают («не могу починить лампочку дома, но физически могу прочесть за день 500–600 страниц»), — своим не станет, вероятно, уже никогда.
Хорошо увидеть землю, на которой не живешь. Потоптаться, потрогать руками. И неожиданно расчувствовать что-то родное.
Тоже — неуловимое, внежанровое. Любовь, да? В интеллектуальной книге — тупо любовь к прекрасному, и тем, кто его творит, и самому процессу творения.
«Столько приходится делать в жизни неинтересного, вынужденного, столько вещей делают тебя, что хотя бы в книги можно падать свободным, free fall».
Если мы где-то пропустили опечатку, пожалуйста, покажите нам ее, выделив в тексте и нажав Ctrl+Enter.
