***
Дай письма равносильного лесу,
Равносинего небу письма,
Равноссыльного кровле, железу
Полужалобы-полужилья,
С переблеском чердачным на хищном
Заостреньи пера и ночным,
Раздышавшимся травами, нищим
И свободным пространством моим,
Будь согласно наклонному свету, –
Так земная поверена ось
Ледовитым, откуда-то сверху,
И безадресным взглядом насквозь.
Тяжесть рек уносят облака
Болит, говорит, болит.
Дверь нараспашку, только зола
Сквозь пальцы струится уходит течет.
Песочным дождем забит дымоход
Держись, говорю, хватайся, дыши,
За спину, за шею, хребет, позвонки.
Беги, говорю, беги.
Не хочу, говорит, лучше иди,
Всё равно не уйти, лучше здесь, чем там,
Лучше так, чем там.
Беги, говорит, — ноша станет чужой,
Посмотри, говорит, я нага и боса,
Я живу, я дышу, чего же ещё.
Это смерч, тайфун, вселенская дрожь.
Уносит тебя, уносит их, чужих, старых, младых,
Обернись — видишь, там, вдали, всё черным-черно.
Там одни кресты. Там погосты, дороги, свадьбы, мосты.
А под ними — река, широка, глубока,
Над рекою — дом.
Всё, как прежде в нём.
Все за длинным столом. А за окнами — сад.
А за окнами — синь.
Я останусь здесь.
Я останусь с ним.
Да и кто мы там? Придорожная пыль.
Полевой сорняк.
Ты иди, говорит. Лучше я вот так.
Вот же бабья дурь, всё талдычат одно,
Про любовь, про сны… Всё давно ушло.
Знаю, знаю, молчи, просто руку мне дай.
Просто молча ступай.
Брось узлы, баулы, стены, столы,
Все давно ушли. Всё равно не догнать.
Хоть бегом беги, хоть ползи, хоть вой.
Видишь, в зарослях вьётся вьюнок голубой.
Видишь, там, вдали, за рекой, огни.
А у ней лицо пузырём, волдырём.
Лучше лягу здесь, я и так одна.
Разве дело в снах? Я давно в них живу.
Там сочна трава, там вода мягка.
Слышишь, колокола…
Не по нам ли звонят, не по нам ли гудят?
Я стара, говорит, для свадьбы стара.
А вот этот дёрн, с травою, с песком,
Он мне в самый раз. Он мне в самый рост.
От макушки до пят. Вот и рот забит.
Что ж меня знобит.
Что ж меня знобит.
Обещай, что в горсти унесешь этот стол,
Эту пыль с дождем, этот чернозём,
Эту топкую зыбь, непролазную грязь.
Молока из-под рыжей кобылы хлебни,
Рядом ложись, просто усни.
Вот и плод, погляди,
Всё кричит и кричит
Так страшна и темна его голова.
Новорожденного завернуть в лопухи,
Пусть темно и безвидно, а все же — свои.
Погорельцы, подайте, впустите в дом.
Мы полати застелем душным ковром,
Коричневым ворсом забьём небосвод.
Там, вдали, одинокой звезды послед.
За лесом бежит чужая река,
В ней вода тяжела, в ней плывут облака.
***
где старые дачи всегда,
пролитые как из ведра
на холм и в овраги,
пять дней до субботы — среда,
черёмуховы холода
в кульке из бумаги.
где старые дачи — постель.
и гостю положено в щель
глядеть из купален,
как свет изменяется весь,
как спеет придонная взвесь,
как мир идеален.
где старые дачи — продрог.
там речь приблудилась — щенок,
там люди-морфемы,
там чайник свистит, идиот,
там дождь перед утром пройдёт
рассказывать, где мы.
***
Внутри убитого такая тишина,
голубизна и вышина такие,
такая бесконечная весна,
что даже нет по жизни ностальгии.
Глаза его открыты в небосвод,
похожий на простой рыбацкий невод,
пусть золотая рыбка приплывёт,
желания исполнит как умеет.
Растормошит мужчину за плечо,
расскажет сказку, пустоту латая.
Он счастлив был. Не надо ничего,
оставь его в покое, золотая.
***
Свои печали и невзгоды
неся как спичку муравей,
по снегу вброд идёт сквозь годы
ночной смотритель фонарей.
Кружит во тьме неосвещённых
дворов как дачный мотылёк
и вынимает из холщёвой
дорожной сумки огонёк.
И загораются стальные
столбов бетонных колпаки
и ближние и остальные,
что бесконечно далеки.
И заблудившиеся люди,
увидев свет, находят дом,
пока ночной смотритель в худи
бредёт застиранном своём
и освещает закоулки
слепые с помощью огня,
горящего в дорожной сумке,
в холщёвой сумке у меня.
Если мы где-то пропустили опечатку, пожалуйста, покажите нам ее, выделив в тексте и нажав Ctrl+Enter.
