***
по иголке в стогу по бочонку лото
по карте выигрышной из безрукавки —
на брата
(братаемся если что? —
бабочками на булавке
сухими пчёлами между рам
гербариями крапив…)
всё убитое — пополам
(сохранённые копии к удалённому прикрепив…)
…
***
Всё нелюбимое прими:
дрожит дорога человечья
от Ленинграда до Перми,
от подбородка до предплечья.
Где в перекошенном окне
тревожный лес, закатный морок —
там затеряешься вовне,
ни для кого теперь не дорог.
Там пустоты величина,
как имя в выцветшей афише.
И музыка обречена,
как всё, полученное свыше.
***
сквозь лихость бытия к нам движется зачинщик,
поклажу не спешит показывать свою,
но он вот-вот возьмет, да и откроет ящик —
я этот жест всегда и сразу узнаю
когда он этак враз недрогнувшей рукою —
не нужно говорить, не следует молчать.
необходимо знать, кто он и что такое,
и в зеркале его опознавать
***
я хотел бы смотреть на озеро и молчать,
розовой кровью цветения заживо явь лечить,
я хотел бы вообще забыть свою дуру-речь,
отвернуться в сторону, оцифроваться в ночь,
из голодного озера вычерпать витражи
черных снимков, настоянных на золе,
где навылет сквозят картавые гаражи,
я хотел бы спрятаться за глаза
того, кто вышел за хлебом и прилип к земле.
***
Среди людей с недавних пор
я одинок, затем, что я
забыл их речь.
И разговор
веду с тобой, душа моя.
Тебя встречал я наяву
лишь иногда в счастливых снах,
но помню глаз твоих траву
оранжевую на холмах.
Но помню запах твой и вкус
ресниц солёных на ветру.
Я просыпаюсь и боюсь
раздвинуть шторы поутру.
Разлива солнечных лучей
боюсь и света глубину.
Моя душа, я книгочей,
тебя читающий одну.
Всё одиночество, что днём
меня преследует, и есть
моя душа.
И глав её
в случайных книгах не прочесть.
***
Любовь была деревьями в лесу,
весёлыми речными островами,
дорогой на песчаную косу,
обычными домашними словами.
Любовь была наш деревянный дом,
зелёный холм с летящей колокольней,
в гудящем полушарии одном
была мой юг, в другом — мой север дольний.
Она была единым слепком тел
и золотила купола и крыши,
недаром громкий колокол гудел
сильнее моего ума и выше.
Недаром восхвалял живой металл
деревья, облака, состав с прицепом
и звуками мои шаги считал,
и знала я, зачем живу под небом.
***
Евгении Моргулян
По ржавому пальнув, пустому баку:
отстой, мол, и фигня,
он, выбив дверь, убил мою собаку.
Потом убил меня.
И не было ни ужаса, ни боли —
негромких два хлопка.
Мы встали и пошли, минуя поле,
направо, где река.
Но лапу приволакивала псина,
и боком по стерне
теперь не впереди она трусила,
а тычась в ногу мне,
в любой момент готовая включиться,
и даже огрести
за дурочку с пробоиной в ключице
и слабостью в кости.
Река, вписавшись в местную природу,
слегка смиряла прыть.
Я знала, что собака эту воду
не сможет переплыть.
А та в оцепенении глубоком,
поджав худой живот,
косила на меня печальным оком:
«А вдруг не доплывёт?»
Две беженки, чей срок на «или—или»
бессмысленно истёк,
мы с ней переглянулись и поплыли,
по грудь войдя в поток.
И словно безразличная, чужая
речь вне добра и зла,
река впустила нас, не отражая
в себе, и понесла.
***
ты есть, и вдруг затих,
и нет, не будет больше…
я знаю, иссякают свет и стих,
но не любовь же.
страх и его — едва сюда
пришёл — слепой накрап, но…
но смерть обыденна всегда,
а жизнь внезапна.
я знаю, кто меня ведёт
и что сулит, какие брашна.
гранатовое дерево цветёт
за всех. не страшно.
Если мы где-то пропустили опечатку, пожалуйста, покажите нам ее, выделив в тексте и нажав Ctrl+Enter.
