Комната с видом
комната с видом на пустыри
или зимы морской берег,
где прохожих не ждут как и пени
не надеяться случайно найти;
провинциальный уклад размерен —
шандельеры врастают в побеги
и в лучах солнца каменеют
полудремные коты
словно бестселлера задник,
откуда взирает на всех поэт
бытует поэт? маргинал-полисадник,
запутавшийся в буквах песчанник,
былым заслугам шлет привет,
провожая удаляющуюся спину
взглядом прижигая по рисунку ткани
затонувшие корабли
а если кто задумал оглянуться —
в тот же миг от окна отправ,
поэт бежит к телевизионному пульту
с этого места на начало перемотав
смотреть, как грустит тениходка,
скользя вдоль весла рыбака,
переманивает живцов помойки
в сталь морского дна
зато с парадной — огни фейерверка
и лакеи всегда на чеку,
не пробежит и дуновения ветра,
как всех соберет в юлу —
там, где им место лететь и падать
к тартарарам, за дырявый подклад,
обнаженно как пакет ветра
нестись друг на друга словошепча
словоохотливость земного
многоликость его — по волнам —
выморосится под дверью подковой —
закрывай, закрывай, поэт, бушлат! —
только раззяво повернется,
сожмет в кисточку дождь —
глаз дернет лишнего звонкость
и попятится слезой назад
к замшелости жухлой стены
с памятной доской, а то и рельефом,
в чьих чертах не узнать того,
кто кивал плечами, находя им место
в каждой комнате бывшей тюрьмы
и носился с пеплом, тленом, янтарем,
беззвестно, беззвездно без
рокота «ждем»
просто так выпал бумажкой,
как окурок запустил в потолок
и — в клетчатости рубашки
голосит кошачья шерсть
тщедушна судьба, злобны люди
и коты под ногами то тут, то там
ожесточает все каменный улий,
и он по ночам кентаврат;
бывшего матроса ошибка —
писать стишки на волнах,
доколебаться до июльского света,
соврать всем, что идти туда
путем выжившего из ума дурака
Г.А.Ю
Странно, будто не в миру, как прежде,
будто ласточки летали невпопад
в пугливые сумерки в надежде —
найти оставленный твой взгляд, —
шуршащие листья, и воробей
до нитки оглох — ты вздыхаешь — возле,
я же слышу — шушукаясь, свистят:
гудящие звуки остановок, шпили
курантов грудных, — ты не слышишь? —
это — мой, мой голос, мой опоздавший крик.
Что за дело тебе до ночных, вороньих,
подстреленных уток и прочих шлюх,
ты лежишь, спокоен, горд как город,
словно еще не решил брасс или кроль.
Это все ерунда: вместе пить, балагурить,
вместе синими подниматься с колен,
это все хорошо, но не пища раздумий,
ты, конечно, вторишь, но отнюдь не за мной —
тебе слышны вдоль и поперек звуки мира,
я же только буквы по бумаге вожу,
их речка жжет чернокнижно
твоей прошлогодней строфой.
Так тихо, что трудно поверить — есть соседи,
что где-то они провожают тебя.
Горловой ком затопил всю передню,
и не выбраться тебе из своего не прочтя.
Странно, но будто вполне осмыслено:
глазами мимо пройдя, разглядеть, —
хватает порханье твое, дыханье дымя.
Вот и вспомнилось, как все слежалось
в длинноногую тень на асфальте чужом,
в надпись, где ижицей Коля иль Вася
выведут утром: «Доброе утро, солнце мое»,
так и я желаю тебе доброго утра,
если там они бывают вообще,
этот город, этот ты — спит и слышит будто,
раз в ответ швыряешь светофоры в лицо.
Послание к жизни
Д. Ужгину
Ты пишешь: «В Пруссии дожди…» —
что проку в женских слезах? —
не силачи они, не палачи,
и голос не ломается о воду,
когда к ее слезам добавилась твоя.
«Тво-йя» — чайка так глаголит.
Крик срывается и сырость-простыня
не дремлет и ее догонит…
Который день и все навзрыд,
словно о покойнике каком-то,
а знаешь ли, материк
его истории негромкой
приплыл, вернее, нет, еще плывет
в те берега, что сознание зовет домом,
где стакан
не пуст — разгромлен.
Дом: кундскамерные банки
с младенчества больной душой:
перемешаны с Кантом
руками воды глиняной…
НЕНАВИЖУ.
— Я ненавижу
воду. Особенно
из глаз.
Особенно теперь.
Не река — назад не вернется:
не начавшись, она — канитель,
а под январь — стуж ветраносцы—
оголяет плоть, кости,
отстукают кашлем в темноте —
тот хлябый мостик
из рук моих, призрачных тебе.
Ты глядишь из своего окна
на этот дождь, его устройство,
и думаешь, что оказаться в воде
лучше п р и ж и з н и, чем после.
Норд-вест — не чуя — знаешь — есть,
он всегда в этих местах,
кладбищенский могильщик, —
если подумать,
то и он смотрит в дождь —
могилы ему бритва, вода — наркоз,
срезает шорох мысли
в невымытый стеклянный озноб,
он привык, такова судьба,
ты же — нет, тебе скажу другое:
НИКОГДА, слышишь, у окна не стой одна,
никогда не отделяй себя чертою.